КРУК - Анна Бердичевская

Рыбка, она мало что видит, ей не дано знать и видеть даже того, что открыто тебе. Но она связана и с тем, чего не видит, она зависит от Целого… И от тебя, который на нее смотрит извне, и от официанта, который ее кормит, от воздуха, света, воды, без которых рыбке не жить… Верит ли рыбка в Бога? Или хотя бы в тебя, или в официанта? Вряд ли. Разве что когда покормить забудут или аппарат для обогащения воды воздухом отключат. Вот тогда все существо рыбки, каждая ее клеточка вопит Ему, неведомому: «Дай!.. Верни!.. Спаси и помилуй!» Чем не молитва?.. Рыбке нет дела – кому именно она молится, официанту или Богу. Люди, кстати, тоже поначалу о любой мелкой милости молили ближайших духов, нимф, маленьких своих богов. Потом додумались до их иерархии – кто там из богов от кого зависит. Кто в кого входит… как матрешки. И, наконец, догадались, что есть самая большая, главная, последняя матрешка… – Тут же Кузьма вспомнил бабушку Тасю, почувствовал, что она недовольна, сказал ей: «Прости меня, бабушка, это я так, для примера…». И продолжил по папиному методу развивать теорию, которую тут же и секретно обозначил «Последняя матрешка»: – Если ты хоть раз догадаешься, что ты часть Целого, тебе будет дано почувствовать, что отныне ты и содержишь всего необъятного Бога – в себе! Содержишь как тайну, но и как порядок… и именно Всего полностью! Даже то, чего сам не видел, не трогал, и не в силах представить и понять!.. Как бабушка Тася говорила – у Бога всего много. Бесконечно много. Итак, не только Бог содержит всего тебя с потрохами, но и ты содержишь в себе всего Бога… И опять-таки: часть бесконечности – бесконечность. А еще это значит… что в конце ночной дороги… – тут Кузьма приостановился на миг, потому что почувствовал, что за всеми этими трудами забыл дышать, он глубоко вдохнул темный и свежий воздух, снова услышал шелест куста за боковым окном, выдохнул с огромным облегчением и закончил логическое построение: – это значит… что пункт Б не конец дороги. Не смерть, не КОНЕЦ ВСЕМУ, а просто конец этому твоему дебилизму, твоей ночи, то есть жизнь твоя здесь – предрассветные сумерки… А смерть не смерть, но промежуточная инстанция к преображению»…

Во внутреннем кармане его куртки вначале задрожало, затрепыхалось, а потом зазвенело раскатисто. Кузьма немедленно, как будто ждал и был готов, выскочил из машины, хлопнул дверцей и вытащил из кармана мобильник.

– Да! – сказал он.

Позвонивший молчал. Но Чанов точно знал – кто там молчит на другом конце… луча… Да, луча. Он подождал и, наконец, сам произнес:

– Ну, говори. Это ведь ты.

– Прифед, – ответил голос, и талой водой пахнуло.

Кузьма не ответил, и голос, совсем близко… просто внутри него – сказал:

– Але. Ты где?

– Я… не знаю. Это место никак не называется. Здесь темно… – Он заторопился, вспомнив, что однажды уже не смог или не успел произнести главное. – Постой, я хочу сказать!.. – он снова забыл дышать, снова, как человек, упавший в омут, вынырнул и хватанул воздуха… и в самое-самое ее ухо, как будто прижатое к его губам, выдохнул давно застрявшие в нем, и вот теперь оказавшиеся, наконец, в гортани слова!

– Пойди за меня, я тебя хочу, а ты меня. А на то свидетель – Магда!..

Сказав, он чуть сознание не потерял, пошатнулся и ухватился за ветки. Куст не ждал этого, заскрипел, затрещал и напрягся, задребезжал листвой, но, окончательно проснувшись, все-таки поддержал падающего человека.

– Что… там… у тебя… гремит?

– Это куст. Здесь темно, полночь. Я чуть в него не рухнул…

«Она не слышала! Не поняла! Что же ей сказать-то?!» – пронеслось в его кружащейся голове.

– Приезжай! – сказал он громко, почти грубо, зато отчетливо. И еще переспросил:

– Ты приедешь?

– Сейчас?..

Это «сейчас» так тронуло Кузьму, что он чуть не заплакал, но не заплакал.

– Сделай швейцарскую визу и прилетай в Женеву!.. Ты чья? В смысле, чья гражданка? Тебе в Риге визу дадут?

– Не знаю.

«Конечно, она не знает! И я не знаю, чья она!.. Может быть, Блюхер?..» Черт знает, что творилось! Но голос Кузьме не изменил, голос вел себя мужественно.

– Попытайся узнать, – сказал он Соне. – Я здесь тоже попытаюсь. С Блюхером посоветуюсь.

– Он тоже… там, – Сонин голос был тоненьким, вот-вот порвется, – там, где куст?

– Спит в машине.

– Это он… фелел телеграмму?..

– Не отвлекайся. Завтра вечером жду твоего звонка. Позвони обязательно. Вам же звонить бессмысленно, вы там трубку не берете…

– А Фольф с тобой?

– Приезжает через несколько дней.

– И еще кто?

– Давид здесь. Но он больше у дядьки живет, у священника… Может быть, прилетит Паша…

Повисла тишина. «О чем она там думает?!» – спросил себя Кузьма. И тут же спросил у Сони:

– Что ты там думаешь?

Она продолжала молчать. Наконец, сказала:

– Я прилечу. – Голос ее был теперь спокоен и чист. – Я хочу прилететь. Зафтра позфоню…

Кузьма не заметил, как очутился в машине и даже пристегнул ремень безопасности. Сердце бешено колотилось.

Справа прозвучал хрипловатый, слежавшийся голос Блюхера:

– Ну, ужас… Но не ужас-ужас-ужас.

Повисла пауза.

– О чем это?.. – спросил Чанов.

– Ну, это анекдот о публичном доме… как-нибудь расскажу. А конкретно сейчас – о том, что мы заблудились! – Блюхер зевнул, потягиваясь. – Сколько ты ехал от набережной до сих вот пор?

– Полчаса… нет, побольше. Скорость не превышал, стало быть, мы километрах в тридцати от пункта А… Вот где пункт Б – я не знаю. – Он говорил медленно и отчетливо. – Посмотри карту.

«Вот так мы с Василием Василиановичем и перешли на «ты»…» – пронеслось в голове водителя Чанова. Блюхер послушно включил свет, полез в бардачок, зашуршал картой. Через минуту спросил:

– Границу какую-нибудь государственную ты ненароком не пересек?

– Вроде нет.

– На эту дорогу выехал у старого моста? И ехал все по прямой, не сворачивая?

Чанов подтвердил. Блюхер заскользил пальцем по карте.

– Стало быть, едем обратно километров двадцать, не больше, свернем вот здесь на окружную, а именно – налево свернем. Там уж и пункт «Б» рядом. – Блюхер сложил карту и выключил свет. – Трогай!

Новая парадигма

28 декабря Кузьма проснулся сразу от нескольких мыслей, которые как-то были слиты в одну. Во всяком случае, связь между ними была, и прямая, и не прямая: Богородица помогает; сегодня отъезд из шкатулки; Новый год через три дня. Отсюда следовало… Нет, не следовало, а все это вытекало из того, что Соня позвонила и обещала приехать. Но приехать когда? И как она успеет до Нового года сделать визу? Это невозможно, и она до Нового года не приедет. Кузьма попытался поверить в этот очевидный факт. Но не поверил. Потом что Бог есть и Богородица помогает. Посмотрел в крохотное зеркальце в душевой, увидел свой диковатый и пристальный взгляд, бледное лицо с отпечатком подушки на щеке. Подумал: «Глаза безумные, и свежий шрам пунцов». Дал себе пару пощечин и отправился в номер к Блюхеру, который пообещал через пятнадцать минут быть в стекляшке. Туда Чанов и отправился.

Ему улыбнулся черный баскетболист на раздаче, Кузьма сел за тот же стол, что и вчера. И подумал: «Как быстро возникают привычки… а зачем? Сегодня уедем». Сквозь стеклянную стену в рваном тумане проглядывали горы. «Так было до меня и будет после», – вечная мысль пролетела. В то же время, как в октябре на Ленинградском вокзале, кто-то натягивал лук, и этот лук был – он сам, Кузьма. Стрела, которая вот-вот сорвется, был он же. «Улечу-у-у-у», – подумал он. За спиной раздались шаги, стул слева скрипнул, рядом с Чановым сидел Кульбер.

– Здравствуйте? – по-французски грассируя и повышая голос к концу приветствия, как бы спрашивая, произнес Кульбер и добавил с улыбкой: – Са ва?

– Са ва… – рассеянно отозвался Кузьма, и вдруг, опомнившись, обрадовался, как старинному другу, которого нечаянно встретил через много лет. – Как вы, Николай Николаевич?

– Очень хорошо! Очень! Знаете, я выспался, я читал Поля Валери и писал дневник, я пил вино с Марго… Осенняя пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса… У нас здесь полгода осень, осень и осень.

– А у нас только девять месяцев зима, остальное все лето, лето и лето…

Это пришел Блюхер.

– Василий! Привет! – Кульбер снова просиял глазами и улыбкой. И предложил:

– А не зайти ли нам в бар, не выпить ли настоящего кофе?

И они дружно переместились в темноватый и уютный сектор стекляшки, где стояли круглые столы и барная стойка – с кофе-машиной, ликерами, винами, коньяком и пожилым барменом в пикейном пиджаке.

– Василий, я давно обещал показать вам коллайдер… – Кульбер пригубил кофе и оглядел с победным видом своих молодых друзей. – Думаю, и вам, Кузьма, будет интересно побывать там. Ваш отец, если не ошибаюсь, был физик? А вы?..