Книга Вина - Роман Светлов

Киклоп

Вино тебя не любит… Ты – любитель

Его, но… неудачный…

Силен

(хлопая еще бокал)

Вот… вот… вот…

Я ль не красив, а, говоришь, не любит.

(Медленно наливает в чашу, но никак не нальет до края, потому что постоянно отхлебывает.)

Киклоп

(следя за его движениями посоловелым глазом)

Ну, наливай полнее…

(Кричит.)

Только лей!

Силен

(с серьезным видом поднимая чашу и отворачиваясь от Киклопа)

Смешалось ли как следует, посмотрим.

Киклоп

Ох, смерть моя, давай!

Силен

Постой, сперва

Венок надень.

(Поправляет ему венок.)

А я слегка пригублю.

(Отпивает половину.)

Киклоп

Проклятый виночерпий!

Силен

Просто чудо

Что за винцо! А ты сперва утрись!

Киклоп

(вытираясь)

Все вытерто, и борода и губы.

(Протягивает руку.)

Силен

Ну-с… Локоть закругли теперь, как я,

И пей…

(Через чашу.)

Как я тяну…

(Не отрываясь.)

Вернее, выпил.

Киклоп

(приподнимаясь)

Не смей… Не смей.

Силен

(опрокидывая чашу)

Хоть залпом, а добро…

Киклоп

Ты становися, гость, и угощай нас.

(Одиссей отталкивает Силена от чана и становится возле него, отняв у старика чашу.)

Одиссей

А что ж, рукам не привыкать к лозе…

Киклоп

Ну, наливай…

Одиссей

(быстро наливая в чашу чистого вина из меха)

Помалкивай – получишь…

Киклоп

Легко сказать: молчи – а если пьян?

Одиссей

(бережно поднося полную темную чашу, внушительным тоном)

Бери и пей, но пей не отрываясь,

Чтоб не осталось капли и на дне.

Киклоп

(проникаясь его настроением, облизнул губы и принимает чашу)

Да здравствует лоза и с виноградом!

(Начинает медленно пить и пьет довольно долго.

Тем временем —)

Одиссей

Коль трапезу обильную запьешь

Как следует и оросишь желудок,

Хотя бы он не жаждал, – сладок сон,

А не допьешь… так горло пересохнет.

Киклоп

(допив, отдает чашу. Глаз замаслился, загорелся. Приходит в чадный восторг)

Фу… фу… Совсем тонул. Насилу выплыл!

Чудесно как! И небо и земля

Смешалися и кружатся… Глядите:

Вот Зевсов трон и весь священный род

Богов…

Но только вы, Хариты, даром

Чаруете Киклопа. Целовать

Я вас не собираюсь…

(Обнимает Силена, который слабо отбивается.)

Ганимеда

Довольно с нас и этого, чтоб ночь

Нам усладить. Вообще предпочитаю

Я мальчиков другому полу…

Силен

(в ужасе)

Как?

Я – Ганимед Кронида? Что ты? Что ты?

(Хочет вырваться, но Киклоп поднимает его и держит на руках, старик только бессильно барахтается.)

Киклоп

Сын Дардана… И им я завладел[75].

(Показывая старика зрителям.)

Силен

Ой, смерть моя… Как вынесу я это?

Киклоп

(мурлыча среди поцелуев, от которых Силен отбивается)

Отталкивать любовника за то,

Что выпил он… Капризничать… Ну нет.

(Бежит с своей ношей в пещеру.)

Силен

(со стоном)

Увы! Сейчас вина познаю горечь.

Обычай подсмеиваться над хмельным угаром присутствовал и в римской культуре. К этому приложили руку не только такие авторы сатир, как Ювенал и Марциал, но и римские комедиографы. В своей комедии «Куркулион» («Хлебный червь») Тит Макций Плавт (середина III в. – 184 гг. до н. э.) выводит старуху-привратницу Леэну, которая за вино готова пустить в дом любого гостя.

ЛеэнаСтарым душистым вином вдруг ударило в ноздри мои.Страстно люблю его. Сквозь темноту оно манит меня.Где оно? Близ меня! Как я рада! Нашла!Здравствуй, свет мой, радость Либера!К старому старая так и тянусь!Всякий дух мазей всех пред твоим прямо вонь!Мирра ты мне, шафран, роза ты, киннамон!Пальмовый дух мне ты, корица!Где ты пролито, пусть там меня похоронят!Но пока только дух в нос мне бил до сих пор.В свой черед моему горлу дай радости.Что мне дух! Где само? Вот винца б самогоМне хлебнуть! Как хочу! Влить в себя влагу! Пить,Долго пить! Дух ушел вот сюда. Я за ним.

ПалинурВот жажда у старухи-то! А много выпьет?

ФедромВ меру,Ведро вместит.

ПалинурКлянусь, тебя послушать, так не хватитЕй сбора виноградного одной. А право, надо бСобакой ей скорее быть. Вот чуткий нос!

Леэна Плавта кажется олицетворением статуй пьяных старух, которые создавали в эллинистическое время, – отвратительных, опустившихся мегер, совсем не напоминавших тех вакханок, о которых свидетельствует классическая мифология.

Вообще, чем ближе античная культура подходила к своему закату, тем чаще в ее недрах проявлялась отрицательная оценка винопития. На примере Гераклита можно было заметить, что уже и в ранней Элладе существовал критический настрой по отношению к Дионису. Среди моралистов конца римской республики и ранней империи он становится широко распространенным явлением. Причины тому, на наш взгляд, лежали в социальной, религиозной сфере и в исторической психологии.

Вслед за походами Александра Великого наступило радикальное изменение характера социальной жизни античного эллина: из гражданина он превращался в подданного. Процесс этот занял не одно столетие: если многочисленные колонии, основанные Александром и его преемниками, уже были имперскими городами, а не полисами в классическом смысле этого слова, то на территории Эллады реальные или призрачные формы гражданской жизни сохранялись вплоть до римского завоевания. В свою очередь, римляне также пережили переход от гражданской общины, которой они еще ощущали себя во времена братьев Гракхов (конец II в. до н. э.), к подвластному населению империи. В случае Рима переход был еще более болезненным, так как совершился в эпоху кровопролитнейших гражданских войн I в. до н. э.

Симпосий для человека, жившего в полисе, оставался местом, где он реализовал себя как равного другим согражданам. Пространство пира подтверждало фундаментальную истину, в которую верил античный грек и римлянин республиканской эпохи: вместе с общиной он составлял единое самоуправляющееся тело, от его воли зависело благополучие всех. Поэтому вино становилось одним из важнейших средств сплочения людей перед окружающим миром, его свойство – забывать о бедах – дополнялось ощущением единства с сотоварищами, которое было свойственно симпосию.

Теперь же, когда гражданин оказался отлучен от власти, когда оружие сосредоточивалось у наемной или профессиональной армии (а не гражданского ополчения), вино превратилось в средство социального утешения, но не сплачивания. Поздняя античность – это время формирования в греческой и римской культуре того, что сейчас называется «частной жизнью», – и вино стало одним из ее факторов. Неиссякаемый источник социальной и культурной энергии, оно превратилось в бездонную воронку, в которой губили свою жизнь многие «частные» граждане империи.

В религиозной сфере на смену древнему земледельческому дионисийству начинает приходить пуризм. Для иллюстрации этого явления даже не нужно приводить в пример христианство (отношение которого к вину – религиозное, моральное, литургическое – составляет особую тему). Уже во многих языческих религиях I–IV вв. на винопитие налагались ограничения. Образ хмельного состояния теперь ассоциировался не с божественным неистовством, а с состоянием низменным, утратой связи с истинной реальностью и истинным богом. Вино полагалось созданием «демиургов мира сего», низших и худших богов. Призыв «Проснись!», который в религиозной проповеди того времени играл важнейшую роль, мог приобретать и такую форму: «Верни трезвенность жизни!»

Многие ученые, в частности Эрик Робертсон Доддс (в его книге «Язычник и христианин в смутное время»), обращали внимание на то, что общественную психологию поздней античности характеризует коллективное ощущение вины, преодоление которой виделось в совершенно ином образе жизни, чем тот, который был характерен для веков перед Рождеством Христовым. Ощущение «вброшенности» в мир, неистинности повседневной формы существования накладывало особый отпечаток на отношения с действительностью. Преодоление этой вины виделось и в победе над властью Бахуса – хотя бы на уровне проповеди. Потребление вина стало восприниматься как что-то недолжное, греховное, хотя исчезнуть из жизни античного, а потом средневекового сообщества уже не смогло.