Гравилёт Цесаревич - Вячеслав Рыбаков

- Эрик?

- Он включился сразу.

- Е-э...

- Гуд дей, Эрик. Ай'м фром Михаил Сергеич. [Добрый день, Эрик. Я от Михал Сергеича (англ.)]

2

Дни летели - как листья на ветру.

Работа была кропотливой, и, в общем, совершенно непривычной для меня. Эрик - немногословный, очень славный и феноменально эрудированный в своей области человек - помогал, чем мог, без него я запутался бы быстро и безнадежно; для меня действительно все оказалось доступно и открыто, по первому требованию поступали картотеки, документы, пожелтевшие, а то и затянутые прозрачной пленкой ветхие письма, расписки, дагерротипы... Но что Эрик мог сделать, ежели я сам не ведал, что ищу? Поди туда - не знаю куда... Целыми днями я просиживал за терминалом ЕСИ - помню, когда создавалась Единая Сеть Информации, мы, желторотики, пили за ее здоровье и пели "Ой, ты гой, Еси!", в читальных залах, а то и в рабочих каморках фондов, расшифровывая старый почерк - на немецком, на французском; и тонул в ворохах ничего не значащих фактов, и вновь выныривал было, уцепившись за какую-то нить, а потом нить рвалась, или приводила в тупик, и я искал другую, и все было наугад, наощупь, все было зыбко. А дни летели, и я скучал по всем.

Однажды мне показалось, что меня пасут - и я целый день проверялся. Кружил в перепутанном, как кишечник, метро; зашел в кино; зашел в ресторан. Похоже, почудилось. Вечером просто руки чесались прозвонить номер на предмет электронных "жучков", но у меня, естественно, никакой аппаратуры с собою, - аппаратура - вещь броская, первый же сделанный обыск в номере меня бы расшифровал; а, во вторых, пусть слушают, я все время молчу. Однако нервы были на взводе, и в тот же день я дольше обычного мучился бессонницей. Слишком уж медленно шло дело. Да и шло ли? Порой мне казалось, что я вообще на ложном пути и не по заслугам проедаю казенные кроны. Очень хотелось осведомиться, набегает ли дальше статистика Папазяна, происходят ли и теперь в мире преступления, аналогичные выявленным нами - но отсюда это было невозможно. Я бежал в пустоте.

А листья и впрямь полетели, поплыли, зябко дрожа, по рябой от осеннего ветра воде уличных проливов.

Я ни с кем не знакомился, ни с кем не сходился.

Я тосковал.

Я работал.

Поначалу мне то Стася, то Лиза мерещились в толпе. Потом все это стало реже. Потом прекратилось совсем. Я даже не мог узнать, как у них дела, здоровы ли...

Пятого сентября мы и штатники запустили очередную пару гравитаторов. Вот об этом мне прожужжали все уши по радио, промозолили все глаза в газетах. "Новая фаза глобального сотрудничества..."

Никто проекту "Арес" не угрожал.

Из газет же я узнал, что патриарх вернулся к работе. Его все-таки ухитрились поставить на ноги, он снова мог ходить сам - медленно, приволакивая ноги, присаживаясь для отдыха каждые метров полтораста, но все же не остался прикованным к креслу, которое я запомнил так хорошо. Потрудились и в Симбирске, и в петербургской нейрохирургии, и в прекрасном санатории "Бильгя" на северном берегу Апшерона... В основном писали с радостью и симпатией к патриарху - иногда, как мне казалось, чересчур экзальтированной, неприятной для нормального человека так же, как и любое вибрирующее на грани истерики чувство. Но событие всколыхнуло угасшую волну интереса к покушению; газеты всех направлений в течении нескольких дней были наводнены версиями. Версии - хоть плачь. Однажды довелось мне прочесть и про себя. Ярая антирусская газета - не помню названия, зато врезался в память тираж: 637 экземпляров - огорошила своих шестьсот тридцать семь читателей заявлением, что злодейское убийство наследника русского престола было осуществлено по воле патриарха коммунистов, так как великий князь своей популярностью в народе и набожностью способствовал усилению православия, чего коммунисты старались не допустить; покушение же на патриарха было карательной акцией российских спецслужб. Как единственное доказательство этому приводился факт, что "контрразведчик Божьей милостью, знаменитый своей щепетильностью в вопросах чести (?) полковник МГБ России князь Трубецкой, участвовавший в расследовании убийства наследника, после случайной встречи с патриархом Симбирска бесследно исчез во время пребывания в горном пансионате "Архыз", и ни его жена, ни друзья, ни любовницы ничего не могут сообщить о его местопребывании". Любовницы. Так-так. Неужели эти заразы со своими вопросами приставали к моим ненаглядным? Я едва не скомкал газету. Потом перечел фразу снова. Уж если писаки пронюхали, что меня нет в Архызе, настоящие сыскари могут знать куда больше. Стало не по себе, и спина ощутилась какой-то очень беззащитной.

Как-то раз со мною попыталась многозначительно познакомиться то ли кубинка, то ли мексиканка, остановившаяся в том же отеле, что и я, и, вдобавок, на том же этаже. Женщины свое дело знают туго, почерк, что называется, поставлен - сообразить не успеваешь, что происходит, а уже ведешь ее в бар, уже заказываешь для нее ликер, а она томно жалуется на одиночество, жестокость мира, и рассказывает тебе, какой ты красивый. Наверное, до конца дней я останусь в у нее в памяти то ли как импотент, то ли как педераст. Если вообще останусь, конечно. На следующий вечер я встретил ее в том же баре с каким-то шейховатым финансистом из Аравии. Она говорила ему то же самое и, по-моему, теми же самыми словами - а шейховатый шуровал яркими маслинами глаз, часто и быстро облизывал кончиком языка, будто жалом, свои коричневые тугие губы; его волосатые пальцы подергивались от нетерпения, разбрызгивая перемолотые перстнями радуги. Сначала мексиканка меня долго не видела, а потом, заметив, изящно указала ни меня мизинчиком и что-то игриво сказала коротко глянувшему в мою сторону шейховатому; и они засмеялись с чувством полного взаимопонимания. Очень глупо, но чем-то они мне напомнили в этот момент Лизу и Стасю в чайном углу. Ноги у мексиканки были очень стройные. Она так и егозила ими - то одну забросит на другую, то наоборот. Ей тоже не терпелось. Я велел в номер литровую бутыль смирновской и, сидя в сумраке и одиночестве, мрачно выел ее на две трети; сник в кресле и уснул, но, видимо, проснувшись через пару часов, сам не помню как, доел.

Наутро Эрик, настоящий товарищ, забеспокоился. Открыть-то я ему открыл с грехом пополам, но беседовать не то, что по-английски, а даже на ломаном русском был не в состоянии. Раздрай был полный; хорошо, что я себя не видел и не знаю, как выглядел - впрочем, реконструировать несложно, алкашей, что ли, мы не видывали? Трезвому мне всегда хотелось давить их, как тараканов, - настолько они омерзительны. Немногословный Эрик срисовал ситуацию в ноль секунд; помог мне доползти обратно до постели, уложил и укрыл одеялом. "Рашн эмпайр из э грейт кантри" [Русская империя - великая страна (англ.)], - хмуро констатировал он, подбрасывая на широкой ладони пустую бутылку и оценивающе поглядывая то на нее, то на меня. Я лежал, как чурка, и стеклянными глазами следил за его действиями. Я даже моргать не мог: с открытыми глазами голова кружилась в одну сторону, с закрытыми - в другую; а если моргать, она начинала кружиться в обе стороны сразу, и в этом ощущении было что-то непередаваемо чудовищное. Эрик молча вышел, а через пять минут вернулся с гремящей грудой пивных жестянок на руках. "Рашнз из э грэйт пипл, - утешал он меня, как умел, заботливо поддерживая мне голову одной рукой, а другой переливая из жестянок мне в рот густую, темную, пенистую жидкость. - Дьюк Трубецкой из э риэл коммьюнист..." [Русские - великий народ. Князь Трубецкой - настоящий коммунист (англ.)] На четвертой, а может, и пятой жестянке я слегка просветлился. Слезы ручьями потекли у меня из глаз. Я сел в постели и начал орать. "Эрик! Оу, Эрик! Ай лав ээм!! Ай лав боус оф ээм!! - я забывал предлоги, размазывал слезы кулаком и размахивал руками, как Виннету Вождь апачей, одними жестами вдохновенно рассказывающий соплеменникам, как давеча снял скальпы сразу с пяти бледнолицых. - Кэч ми? Ай уонт фак боус!!!" [Я люблю их!! Я люблю их обеих!! Усекаешь? Я хочу трахать и ту, и другую!!! (англ.)] "фак боус водка энд биар? [Трахать и водку, и пиво? (англ.)] хладнокровно осведомился Эрик, даже бровью не дрогнув. - О'кэй..." И удалился, тут же вернувшись еще с пятью жестянками.