Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

меньше, а нос ее – все больше, и она всякий раз замечала: «Что-то вы плохо выглядите. Болеете? И я знаю, почему. Не слушаете добрых людей». И уходила прочь. В последний раз я ее видел, думаю, в 1991 году, она уже была почти памятником и с задачей прожить до ста лет почти справилась. Так что, дорогая юная особа, ваш модный тренд – самая что ни на есть скрепа.12 октября

Не при Мизулиной будь сказано, но мужскую красоту Дейнека чувствует гораздо лучше женской. Геркулес Фарнезский у него гибок и текуч, и, страшно выговорить, грациозен, а Флора – красавица-спортсменка-комсомолка, девушка без линий, вообще без пластики. Движение и статика. А может, так и задумано? Ведь это Архангельское, главная усадьба России, 1942 год, уже четверть века нет Юсуповых, и царит советская власть, а сейчас пришла война, и все обессилело: куст облетел, лес почернел, стылая река бездвижна и миражные скульптуры над ней. Исчезающая, истаивающая Россия. И себе же самой навстречу, непреклонно в грозную сечу в ней все противостоит врагу: и вода и камень, и флора и фауна, и барин и колхозница.

23 октября

Сегодня суд признал Вексельберга арендатором Архангельского.

Предыдущие суды Вексельберг проигрывал, но тут он был обречен на победу – все стороны, оспаривавшие договор аренды, от своих претензий отказались: и дирекция музея, и Министерство культуры, и Росимущество отозвали свои иски, и у суда не оставалось никаких оснований вынести иное решение. Апелляция возможна, но только теоретически: нет такой стороны, которая могла бы ее подать.

Как так случилось и почем овес, мы гадать не будем, да это уже и не важно: в наступившей реальности Вексельберг – законный арендатор. Он, впрочем, уверяет, что взялся за аренду и отстоял все суды исключительно для того, чтобы ничего там не строить, а только беречь природу.

Месяц назад я гулял по архангельскому Лохину острову с его защитниками, глядел по сторонам и в небо – небывалая осень построила купол высокий, – а защитники нагибались к земле, чтобы подобрать каждую бутылку, бумажку или окурок и вынести их с острова; все, конечно, бывает, но мне трудно представить Вексельберга в этой роли.

Нет, он арендатор-филантроп, разумеется, защитник Архангельского и культуры, но ведь никто не сомневается, что сами собой, против его воли, конечно, он будет страшно, смертельно сопротивляться, вырастут на усадебной земле дворцы, прекрасные, как яйца Фаберже, которые Вексельберг собирает. «Разнузданной безвкусицей» (grotesque garishness) называет их в Speak memory Набоков.

Недавно выложил картину Дейнеки, на которой Геракл Фарнезский и Флора, расположившиеся неподалеку от юсуповского дворца, смотрят на Лохин остров в 1942 году – сегодня он еще точно такой же, ничего не добавлено, ничего не изменилось. В комментариях стали спрашивать, почему скульптуры сейчас стоят, преимущественно, в ящиках, и не лучше ли их показать народу. Понятно, что они со временем стали хрупкими, но летом, когда нет дождей, им ничего не угрожает. Отчего бы их не открывать хотя бы на время? Нет уж, пусть стоят в ящиках. Пусть ничего не видят.

28 октября

Министерство культуры провело ведомственную проверку в Музее кино и выявило там страшные, просто чудовищные растраты – «на выплату премий, не предусмотренных трудовыми договорами, было израсходовано 20,8 тысяч рублей, еще 153 тысяч – на оплату договоров по выполнению работ и услуг».

Это ж сколько договоров по выполнению работ и услуг было заключено на 153 тысячи – пять? три? один? О том, сколько премий было выкроено из 20, 8 тысяч рублей, даже думать совестно. Слезы катятся от таких дум. При этом знатоки свидетельствуют, что в Министерстве культуры все в порядке с коррупцией, о ней говорят, округляя глаза, и цифры называют совсем не детские, не комические, а как у людей, – горделивые пацанские цифры. На фоне таких рассказов проверка в Музее кино особенно впечатляет. Она подобна тому, как если б Мессалина, отдававшаяся пятидесяти клиентам за ночь, решила проверить на девственность высоконравственную девицу и обнаружила бы у нее – глядите, граждане! – румянец во всю щеку: краснеет сучка! бесстыдница! срамница!

1 ноября

Сегодня полчаса выпускал на волю птичку: несчастное создание залетело ко мне в гостиную, которая как веранда: четыре больших модерновых окна на три стороны, всюду стекло, а значит, свобода. Но нет никакой свободы, одна видимость, птичка бьется об стекла, перелетая из стороны в сторону, и все без толку, от сильного удара она падает навзничь, не в силах встать, лежит буквально кверху лапками, минуту, как целую вечность, потом приходит в себя и меняет тактику: к окнам больше не летит, жестокой к ней воли не ищет, а садится на макушку мраморной итальянской головы и, сливаясь с красотой, находит свое утешение. Прочитал написанное и вижу, что вышло пародийное самоописание собственного фейсбука. Ну и ладушки.

6 ноября

Сколько себя помню, слышу историю о том, что Никита Михалков хочет снять фильм по Бунину. Это мягкая редакция, лирическая и пронзительная, вариант для дам. Но за годы и десятилетия не раз всплывала и жесткая редакция: Иванов, Петров, Сидоров или Рабинович решили было экранизировать Бунина, но лежит груша, нельзя скушать, она для Никиты Сергеевича. Обман, обрыв, облом. Сколько было дуновения вдохновения и планов построить на гонорар дачу, сколько разбитых надежд и растоптанных судеб, и все ради того, чтобы газовый шарф развевался на ветру, летал по одной палубе, по другой, путался в трубах и мачтах, был зачем-то спрятан во время секса под подушку и омочен слезами покинутого любовника. Душевная история, эх! После стольких мытарств и злоключений увековечили Бунина в индийском кино.

15 ноября

Гулял я тут по одной подмосковной усадьбе. Дворец и парк XVIII века со следами былой красоты. Усадьба не погибающая, дырявая, без крыши и пола, о нет, она в высоком государственном статусе, и на поддержу морды лица тратятся силы и деньги. Очертания былого парка вполне просматриваются, а, значит, все объемы утрясены друг с другом – там Чайный домик и Каприз, здесь Усыпальница, открытые партерные просторы и темные бунинские аллеи, все продумано и просчитано. И вдруг посреди этой геометрии – клякса, бородавка: стеклянный прямоугольник с железной крышей, хозблок непонятного назначения, как с дачи в 6 соток. Оказывается, за усадьбой числится карета, которую решили выставить, не в различных службах, коих предостаточно, и не в Капризе, как это сделано в венском Шенбрунне, а в специально изготовленной конуре: экспонировать можно круглый год, обзор со всех сторон, какая мысль, какая находка. Но при возведении находки просчитались с высотой, аж на 30 сантиметров, и карета в свое жилище не влезла. Не сносить же его? Ведь на строительство было потрачено денег раз в 10–15 больше любой благопристойной сметы: дело житейское, у всех жены, дети и планы. И встала