Дорога к саду камней - Юлия Андреева

Конечно, он мог не делать этого, а зарыться в тряпки и, заткнув себе уши, стараться спрятаться за семислойным занавесом, как учила его мама, но он знал, что ребята за это геройство признают в нем лидера, что давало ему возможность затем утешать их наставительным тоном, почесывая гладкий, ни разу не пробовавший бритвы подбородок.

Однажды, это было на второй день 'Страшного театра', как прозвал происходящее Тико, на глазах Амакаву палач оттяпал сыну торговца сразу же два пальца. Амакаву не видел, как нож прорубил кости, как отделились пальцы, но слышал хруст и крик теряющего от боли сознание мальчика.

Амакаву почувствовал приступ тошноты, камера закружилась перед его глазами, он сделал несколько неровных шагов в сторону горшка, где его вывернуло плохо проваренной пшенкой, которую давали в этот день.

Даже не утерев лица, мальчик шагнул в сторону своей подстилки и, рухнув на нее, сразу же вырубился.

На следующий день он проснулся разбитым, с больной головой, при этом он был уверен, что Тико и остальные, видевшие его слабость и позор, теперь не будут с ним знаться, но получилось все неожиданно хорошо.

- Ты такой сильный, Грюку-сан, - приветствовал его сидящий у своей решетки Тико.

Амакаву криво улыбнулся, ожидая подвоха. Хотелось пить, и он вспомнил, что оставлял себе полкружки воды со вчерашнего дня. Отыскав глазами кружку, Амакаву дотянулся до нее и сделал пару глотков. Воду следовало беречь, но сегодня он надеялся хотя бы немного освежить лицо, поэтому Амакаву смочил край своей одежды и начал обтираться, наводя мало-мальский порядок.

- Я горжусь тем, что знаком с тобой, - снова влез в поток его мыслей Тико, - признаться, после вчерашнего я не спал всю ночь, трясся от страха, а Тахо, ну, которому отрубили пальцы, плакал до утра, только с рассветом и заснул. Да еще этот засранец Касао, из деревни Касуги, обделался и потом всю ночь бегал к ведру. В общем, ужас, что здесь творилось. А ты...

- Что я?! - с вызовом оборвал мальчика Амакаву, заливаясь краской стыда. - С каждым может случиться.

- Нет, не с каждым, - не отставал Тико, - ты сначала с каменным лицом досмотрел 'представление' до конца, а потом завалился спать и прохрапел до самого утра. Такое под силу только истинному герою. - Тико вежливо поклонился Амакаву, оставаясь какое-то время в согбенном положении. - Наверное, я никогда не научусь спать, когда рядом будут раздаваться крики и плач, - признал он.

- Поживи с мое, привыкнешь. - Амакаву не верил в свою удачу, все дурное настроение тут же испарилось, точно ночная роса под лучами утреннего солнышка.

В тот день Амакаву был признан героем, и даже слуга раненого парня, этот странный Гёхэй, был вынужден кланяться ему.

'Что будет, когда меня самого начнут резать на куски? - думал Амакаву. - Быть может, я тоже тогда обмочусь и буду выть и плакать. Как же заставить себя не чувствовать боли? Не испытывать страха?'

День прошел в воинской славе, все мальчики выказывали Амакаву свое почтение, восхищаясь его доблестью и самоконтролем, а ночью вновь зажглись огни 'Страшного театра'.

Глава 30

'СТРАШНЫЙ ТЕАТР'

Если ты пришел обсудить что-то со знающим человеком, но его мнение полностью не совпадает с твоим, слушай только себя. Для победы достаточно личной одержимости и готовности в любой момент расстаться с жизнью. Никто не требует большего.

Токугава Иэясу. Из сборника сочинений для отпрысков самурайских семей.

Разрешено к прочтению высшей цензурой сегуната.

Писано в год начала правления 1603-й, замок в Эдо

'Страшный театр', да как его еще назовешь. Уже отгорело небо, правда, мальчики не видели никакого неба, только стены на закате зажигались сначала алым, а затем рыжим, постепенно избавляя мир от излишка жары, утягивая солнечный свет, а вместе с ним и надежду в христианскую преисподнюю, а может быть, и в сам ад.

С наступлением сумерек то в одной, то в другой камере начало постанывать да похныкивать, точно тюрьма вдруг наполнилась неприкаянными, вечно сетующими на несправедливую судьбу духами.

Амакаву хотел было прикрикнуть на ребят, приказав им держаться, как это и подобает мужчинам и самураям, но вовремя вспомнил, что рядом с ним не только самураи, а и глупые, не обученные хорошим манерам крестьяне.

Когда совсем стемнело, а мальчишеское всхлипывание превратилось в нестройную песню печали, в соседних коридорах вдруг послышались ровные шаги идущих в ногу самураев, тяжелая дверь растворилась на варварский манер, и тут же в коридор влетели люди в черном с зажженными факелами. Сразу стало светло точно днем, таинственные самураи, на одежде которых не было ни одного герба, быстро развешивали факелы на стенах, выдвигая настил - коричневый квадрат, на котором обычно производились пытки. На этот раз Амакаву почему-то обратил внимание, что составлен он не из привычных татами, а сделан из полированного дерева. Должно быть, для того, чтобы было легче убирать кровь.

Амакаву скользнул взглядом по спинам строящихся возле помоста самураев и тут же поднял взгляд на балкончик над входом, на котором уже наблюдал в прошлые разы хозяев этого представления, или, как он сам окрестил их, 'его постоянных зрителей'.

Балкончик был самым незамысловатым, железные черные решеточки, чтобы 'зрители' ненароком не упали вниз, за решетками - седельные подушки. То, что 'зрители' неизменно были закутаны в черные материи, наводило на мысль, что они опасаются быть узнанными. А если так, то действительно ли все пленники непременно должны расставаться с жизнью? В закутанных фигурах 'зрителей' Амакаву виделась возможность спастись бегством или быть отпущенным в награду... За что? Чего именно ждут странные повелители странной тюрьмы? Для чего они мучают мальчиков? И у кого появится хотя бы слабый шанс спастись?

Если бы была возможность поговорить с мучителями, быть может, это дало хотя бы слабую надежду попробовать догово?риться.

Он сразу же отверг мысль посулить награду за свое освобождение, были здесь и побогаче, и познатнее. Взять хотя бы княжеского сына, Тико. Но если не деньги, тогда что? Амакаву не мог похвастаться красивой внешностью, скажем, такой, какой обладал раненый самурай, даже про себя Амакаву не мог назвать его имени. Он понятия не имел, способен ли он вообще кому-нибудь понравиться, все равно кому - женщине или мужчине. Понравиться настолько, чтобы его было жалко уничтожать, жалко резать на куски. Чтобы он мог представлять собой какую-то ценность, быть кому-нибудь нужным.

Амакаву облизал пересохшие губы и посмотрел на балкончик, на который как раз в этот момент вышли двое: высокий и маленький - совсем карла. Оба по самые глаза завернуты в черный шелк. Вышли из двери, что сразу за балкончиком, сейчас Амакаву явственно видел неровный свет, льющийся из-за этой самой двери. Должно быть, снаружи был оставлен пост, охраняющий местных господ во время их любимого развлечения.