Дорога к саду камней - Юлия Андреева

Амакаву облизал пересохшие губы и посмотрел на балкончик, на который как раз в этот момент вышли двое: высокий и маленький - совсем карла. Оба по самые глаза завернуты в черный шелк. Вышли из двери, что сразу за балкончиком, сейчас Амакаву явственно видел неровный свет, льющийся из-за этой самой двери. Должно быть, снаружи был оставлен пост, охраняющий местных господ во время их любимого развлечения.

Взгляд его сверлил мучителей, пытаясь проникнуть в их мысли и чувства. Для чего нужно пытать и убивать мальчиков? Только ради удовольствия? Очень даже может быть. Из мести? Но когда человек мстит, обычно он объявляет о своей мести.

Нет, определенно это была не месть. Но что тогда?

Завернутые в черное фигуры приблизились к подушкам, после чего высокий сначала бережно усадил маленького, тело которого поначалу отчего-то словно не хотело сгибаться, точно у плохо сделанной куклы.

Амакаву подумал, что, должно быть, для того, чтобы узнать цель этих ночных представлений, необходимо узнать, кто его мучители. Но как узнать? Парень невольно скосил глаза в сторону клетки, за которой должен был находиться раненый самурай, полезно было бы перемолвиться с ним словечком. Расспросить его мнение о происходящем в тюрьме, о людях, играющих в такие странные и страшные игры.

'Интересно, есть ли среди благородных княжеских родов хотя бы один карла? Как будто нет, а если бы и был, об этом он знал бы, наверное. Такое событие, как карлик в благородном семействе, невозможно скрыть.

Почему 'благородное, княжеское'? Да потому что ни один купчина, тем более ни один крестьянин вовек не соорудит такую тюрьму. Каменную тюрьму. Каменную, как замки - тюрьма в замке!'

Обычно во время 'представления' Амакаву наблюдал за самими пытками, забывая смотреть на 'зрителей', сегодня он решил поступить наоборот.

Высокий 'зритель' сделал движение рукой, подзывая одного из самураев, и когда тот подлетел к самому балкончику, тихо произнес приказание, выставив перед собой два пальца и кивнув влево.

'Ага, два пальца - это вторая камера слева'. - Амакаву проследил глазами за исполнителем, который, кликнув двоих стоящих ближе всех к нему самураев, озвучил для них приказ хозяина.

Те быстро и резко склонились в поклонах, точно забили лбами по гвоздю, для того чтобы тут же бежать исполнять приказание. Вторая клетка слева, Амакаву наблюдал за тем, как они метнулись в правильно понятом им направлении и вскоре вытащили оттуда упирающегося и жалобно стонущего купчонка.

Мальчика тут же раздели, грубо срывая с него одежду, разложив на помосте и искусно привязав еще не зажившие руки и ноги к специальным кольцам, принялись бить кнутом. При этом Амакаву невольно обратил внимание, что порющий Тахо самурай держал наготове кнут и вышел сразу же после того, как мальчика раздели и положили на помост, то есть он заранее знал свою роль. Уже интересно. Раньше Амакаву ничего такого не замечал, он вообще думал только о тех, кого били и пытали, не рассматривая самих исполнителей.

Вновь увлекшись экзекуцией, Амакаву чуть было не упустил из вида 'зрителей', а там было на что поглядеть. Коротышка встал со своей подушки и, подойдя вплотную к решетке, стоял теперь возле нее, ухватившись обеими руками за черные прутья, ну точь-в-точь как сам Амакаву.

При этом второй зритель тоже проявлял признаки активности: не поднимаясь во весь рост, он пододвинул свою подушку к маленькому и теперь обнимал его за талию, да так бережно и нежно, как только мать может обнимать любимое дитя.

Впрочем, какой же родитель позволит своему ребенку наблюдать такое?!

Амакаву снова вперился в коротышку, но теперь он уже не видел в нем злобного карлика, как раз наоборот, если снять все эти тряпки, если забыть, что в данный момент происходит внизу, не слышать стоны и вообще перенести картинку в другое место, перед Амакаву был маленький ребенок. Содрогаясь от внезапно посетившей его догадки, Амакаву перевел взгляд на второго 'зрителя' и увидел длинную белую кисть руки с тончайшим запястьем и поблескивающим колечком на пальчике. Несмотря на то что балкончик находился на расстоянии, не меньшим семи кэн , он был уверен, что разглядел правильно. Перед Амакаву, а это он видел с пугающей отчетливостью, были женщина и ее ребенок.

В этот момент на балкончике произошло шевеление, закутанная женщина поднялась с колен и, жестом подозвав к себе главного из самураев, ткнула пальцем в сторону Амакаву.

Мальчик отпрянул от решетки, но двое самураев уже спешили к нему. Внезапно Амакаву оставили силы, ноги сделались ватными. Лязгнул замок, и мальчик чуть было не рухнул на руки своих тюремщиков.

С заплетающимися ногами и побелевшим лицом Амакаву позволил самураям притащить себя на плац под балкон, где только что пороли купчонка. Он встретился глазами с глазами закутанной женщины, не ожидая уже ничего хорошего от своей судьбы. Но из других камер-клеток за ним наблюдали другие мальчики, нужно было держаться достойно, вспомнить героев из рода матери Усаги Фудзико, подвиги отца при взятии Осаки и других укрепленных крепостей, но Амакаву мог только трястись, так что зуб на зуб не попадал.

Один из самураев подскочил к нему и, ударив Амакаву ?ребром ладони по плечу, поставил его на колени. Другой тем временем достал тонкий нож, приблизившись к стоящему на коленях мальчику, поднял голову к балкону и, дождавшись кивка хозяйки, медленно пронзил кожу на плече мальчика, погрузив острие на полсуна . ?Амакаву чуть не задохнулся от боли, стараясь не орать при крестьянах. Меж тем самурай еще немного утопил нож, покачивая его из стороны в сторону. Амакаву чувствовал одуряющую боль, по его руке текла кровь, а по спине - горячий пот. Не в силах больше сдерживать стоны, он стиснул зубы, мечтая провалиться в обморок.

Боль была все сильнее, а сознание не спешило покидать его. Амакаву хотел уже заорать что есть силы, когда до его слуха донесся голос, звучащий справа от помоста. Не понимая, что именно было сказано, Амакаву заметил, что его палач извлек из раны лезвие, не продолжая пытки и ожидая дополнительных приказаний.

Радуясь минутке покоя, Амакаву взглянул на 'зрительницу', затем проследил за ее взглядом и столкнулся глазами с раненым самураем, который, судя по всему, и остановил представление.

Перед глазами плыло, горло пересохло и жгло огнем, в полубредовом состоянии Амакаву глядел на своего нежданного спасителя, впервые за время пребывания в тюрьме называя его по-настоящему - Минору Грюку.

- Прекрасная госпожа, - начал Минору, держась за раненое плечо и почтительно улыбаясь 'зрителям', - я вижу, что вы женщина, и женщина с прекрасным вкусом, из, я уверен, известнейшего самурайского рода. Я вижу это по вашим изысканным манерам и тому развлечению, которому вы предаетесь в этих стенах.