Я Пилигрим - Терри Хейз

Направляясь сюда, я толком не представлял, что ищу, и уж был совершенно не подготовлен к тому, что ненароком обнаружил. Но не будем забегать вперед.

Погруженный в раздумья о передвижениях убийцы в тот день, я не сразу заметил импровизированные мемориалы в память жертв одиннадцатого сентября, появившиеся по обеим сторонам дороги. Для тысяч людей, которые так и не смогли похоронить своих близких, эпицентр взрыва стал чем-то вроде кладбища. В первые недели после атаки террористов они приходили и молча стояли здесь – думали, вспоминали, пытались осознать произошедшее. Спустя месяцы они посещали эпицентр взрыва в дни рождения погибших, в День благодарения, на Рождество и другие праздники. Естественно, друзья и родственники оставляли здесь цветы, открытки и сувениры. Эти места поклонения теперь во множестве возникли вдоль заборов и дорог.

Почти рядом я увидел несколько мягких игрушек, которые принесли сюда трое маленьких ребятишек в память о своем погибшем отце. На проволоку была наколота их фотография. Я остановился, чтобы разглядеть ее получше: самому старшему было лет семь. На фото они запускали воздушные шарики, чтобы, как было сказано в написанной от руки записке, «любимый папочка мог поймать их на небесах».

Пройдя еще немного, я обнаружил своеобразные мемориалы, созданные родителями в память о своих детях. Прочитал стихи, написанные мужчинами, чьи сердца были разбиты, взглянул на фотоколлажи, составленные женщинами, едва сдерживавшими свою скорбь.

Странное дело, но среди всего этого горя я не испытывал чувства подавленности: мне чудился какой-то свет – триумф человеческого духа. Я представлял себе, как люди из этих разрушенных катастрофой семей дают обещание выстоять, несмотря ни на что, читал о мужчинах и женщинах, которые рисковали своей жизнью, чтобы спасти незнакомцев, видел множество фотографий пожарных, которые нашли здесь свою смерть.

Я остановился посреди этих самодельных мемориалов и склонил голову. Молиться я не стал, поскольку не религиозен и не являюсь, как говорят, воцерковленным человеком; нельзя даже сказать, что я был сильно взволнован таким количеством смертей. Я побывал в Аушвице и Натцвайлер-Штрутхофе, видел урны с прахом жертв битвы при Вердене и давно уже не испытывал потрясения от смерти в промышленных масштабах. Но меня подавляли такие многочисленные проявления обжигающего душу мужества – возможно, потому, что в своей собственной стойкости я сильно сомневался.

Боль и страдание запечатлелись в моем сознании очень рано, когда я совсем маленьким ребенком находился в квартире, где убили мою мать. Поймите меня правильно: я не так уж сильно боюсь смерти, единственное, чего я хочу, – чтобы она была быстрой и чистой. Меня всегда страшило, что я буду мучиться, как мама, не смогу избавить себя от боли, – именно в этом и состоял тайный ужас, поджидавший меня там, где гаснет дневной свет.

Храбрость этих простых людей, чья память была увековечена здесь, еще раз напомнила мне о недостатке собственного мужества. И с такими невеселыми мыслями я направился домой. Но именно в этот миг увидел белую дощечку, висящую на проволоке, едва заметную на повороте тропинки. Я бы и не заметил ее, если бы луч восходящего солнца случайно не вспыхнул на поверхности этой дощечки. Под ней лежало больше всего цветов, и это тоже привлекло мое внимание.

Аккуратным круглым почерком здесь были выведены имена восьми мужчин и женщин, рядом с каждым имелась фотография. Сопроводительная надпись свидетельствовала, что все эти люди были спасены из рухнувшей Северной башни одним человеком, нью-йоркским копом. Эта дань благодарности и любви была принесена восхищенной его мужеством девочкой-подростком, чья мать оказалась в числе выживших. Девочка перечисляла людей, спасенных этим полицейским: юрист в деловом костюме по моде восьмидесятых годов; биржевой маклер, торгующий облигациями, по виду типичный игрок; инвалид в кресле-каталке…

Когда я дочитал до этого места, мои глаза невольно метнулись к дощечке, и я увидел копа, сумевшего вытащить их всех наружу. Я легко узнал его: это был Бен Брэдли, фото которого я меньше всего ожидал здесь найти.

Когда Бен рассказывал мне в Париже, что попал в ловушку в Северной башне Всемирного торгового центра, я предполагал, что у него было какое-то дело внутри здания, но оказался не прав. Девочка-подросток рассказала мне подлинную историю. По ее версии, Бен находился на Фултон-стрит, когда самолет врезался в башню и ее огромный кусок взлетел в небеса, распустившись там диковинным цветком, оставив на здании зияющую брешь.

Обломки дождем сыпались на землю, люди бежали прочь от башни, а Брэдли приколол к воротнику рубахи значок полицейского, отбросил в сторону пиджак и ринулся к зданию. Как и всех жителей Нью-Йорка, судьба в этот необычайно трагический момент проверяла его на прочность, и он с честью выдержал испытание.

Пять раз Бен вбегал в здание и выбирался наружу, снова и снова взбираясь по аварийной лестнице навстречу потоку устремившихся вниз людей, высматривая, кому помочь, кого надо спасать. Первые из двух сотен выпрыгнувших из окон с криками пролетели вдоль фасада. Бен, стоя на площадке тридцатого этажа, прикрыл рот рубашкой, чтобы хоть как-то дышать. Значок полицейского, единственное, что удостоверяло его личность, он потерял.

Ожидая для себя самого худшего, Брэдли вошел в какой-то опустевший офис и, обнаружив там фломастер, написал на руке свое имя и номер телефона Марси. Выглянув в окно, он просто глазам не поверил: на расстоянии ста двадцати футов от них рушилась Южная башня. До этого он даже не знал, что она тоже подверглась атаке.

Бен ринулся к аварийной лестнице «А» и здесь услышал от кого-то, что выше ждет помощи инвалид в кресле-каталке. Из рассказа девочки я узнал, что Брэдли и был тем мужчиной средних лет, который призвал на помощь добровольцев и, найдя троих, поднялся с ними по лестнице. Обнаружив беспомощного человека, они подхватили его эвакуационное кресло и тащили вниз все шестьдесят семь этажей.

Девочка написала в своем отчете, что вся их команда сумела как-то выбраться между первым и вторым этажами наружу вместе со спасенным ими инвалидом. Охваченные ужасом при мысли, что башня вот-вот обрушится окончательно, они тут же кинулись врассыпную. Лишь один из спасателей, крупный молодой мужчина, страховой агент, сообразил, что они бросили свою ношу, и нашел в себе силы взяться за свой край эвакуационного кресла и взвалить инвалида на плечи. Он крикнул Брэдли, чтобы тот удирал поскорее вместе с двумя другими – охранником и валютным дилером.

Двумя минутами позже мир рухнул в тартарары: вся Северная башня обвалилась до самого основания. Жизнь и смерть в эти минуты зависели от случая: страховой агент и инвалид укрылись от падающих обломков в дверном проеме, который, казалось бы, не давал никакой защиты, и остались невредимы. Охранника в десяти футах от них со всей силы шарахнуло большим куском каменной кладки – он умер мгновенно. Брэдли и валютный дилер спрятались под пожарную машину, заваленную обломками бетона. Пойманный в эту ловушку, где еще оставалось немного воздуха, Бен лежал, тесно прижатый к своему товарищу по несчастью, тридцатидвухлетнему миллионеру. Тот, умирая, успел передать Брэдли прощальное послание своей семье.

Через пять часов пожарные со специально обученной для поиска людей собакой вытащили Брэдли из-под завала и, увидев надпись на его руке, позвонили Марси.

Я долго стоял в тишине. Это было одно из самых удивительных проявлений человеческого мужества, о котором я узнал. Я подумал, что завтра непременно предложу Брэдли единственную награду, которую могу ему дать, – пообещаю сочинить для себя еще одну легенду и выступить на его чертовом семинаре.

Идя домой, я размышлял над тем, что скажу собранию лучших в мире расследователей. Назовусь Питером Кэмпбеллом, бывшим врачом, а ныне управляющим хедж-фондом. Расскажу, что якобы впервые встретил Джуда Гарретта в пору своей медицинской деятельности, когда он консультировал меня при расследовании убийства. Мы стали друзьями, и он всегда обсуждал со мной текущие дела, применяемые им новые методы техники следствия. Призна`юсь, что именно я обнаружил рукопись книги после смерти Гарретта и подготовил ее к публикации. Заставлю их поверить, как и предлагал мне Брэдли, что я своего рода доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе.

Эта легенда вполне сойдет, хотя, конечно, ее нельзя назвать идеальной. Но я чувствовал себя достаточно уверенно в этом обличье: мне известно, где Кэмпбелл родился и учился, да и многие другие подробности, которые придется изобрести по ходу дела, выдержат почти любую проверку. Я также рассчитывал, что Бэттлбо хорошо поработал.

Нет сомнения, что создать убедительную легенду для Питера Кэмпбелла вполне в моих силах, но что конкретно я расскажу участникам семинара? Я размышлял, сумею ли заинтересовать столь искушенных специалистов перипетиями нераскрытого дела, увлечь их подробностями идеального преступления, другими словами, смогу ли я вынести на всеобщее обсуждение убийство в «Истсайд инн»?