Я Пилигрим - Терри Хейз

Нет сомнения, что создать убедительную легенду для Питера Кэмпбелла вполне в моих силах, но что конкретно я расскажу участникам семинара? Я размышлял, сумею ли заинтересовать столь искушенных специалистов перипетиями нераскрытого дела, увлечь их подробностями идеального преступления, другими словами, смогу ли я вынести на всеобщее обсуждение убийство в «Истсайд инн»?

Конечно, здесь есть все необходимые элементы для детального разбора конкретного случая: женщина, каждый день меняющая свою внешность; гостиничный номер, вымытый промышленным антисептиком; труп без лица и с удаленными зубами. Важно также и то обстоятельство, что убийца использовала книгу Джуда Гарретта, когда-то произведшую настоящую сенсацию среди будущих участников семинара в качестве пособия для поэтапного расследования преступлений.

Но все это только факты, и, возможно, сами по себе они не удовлетворят аудиторию.

– Предложите нам свою теорию, – скажут они. – Где связный рассказ? При чем здесь одиннадцатое сентября? – Именно этот вопрос задал бы в первую очередь такой блестящий специалист, как Джуд Гарретт.

Конечно же, они будут правы. Почему из всех дней именно этот? Думаю, будь я Джудом Гарреттом (коим, к счастью, и являюсь), я бы сказал им…

И тут в голову мне пришла потрясающая мысль. Мучимый раздумьями о своем предстоящем выступлении, я вдруг догадался, почему убийца искала, где остановиться на ночь, когда люди бежали со всех ног от эпицентра взрыва.

Допустим, она давно хотела кого-то убить, но не знала, как это сделать, оставшись безнаказанной. Предположим, что эта женщина утром бежала на работу в одну из башен-близнецов, потому что опаздывала. Она не успела занять свое место в офисе и стояла у входа, глядя, как горят и падают здания. Если все ее сослуживцы погибли, кто узнает, что она выжила?

Женщина поняла, что может просто исчезнуть. Все, что ей было нужно, – место, чтобы пожить там какое-то время, и уверенность, что ее никто не узнает. Тогда она могла бы совершить убийство в любое время, когда только захотела. Причем совершенно безнаказанно.

Действительно, мертвого человека никто не заподозрит в преступлении. Разве может быть алиби лучше этого?

Глава 27

На следующий вечер я обедал с Беном и Марси, но ничего не сказал им о своей новой теории. Я хотел, чтобы она как следует прокрутилась в моей голове, и тогда можно будет сделать вывод, укладываются ли отдельные элементы в сложную архитектурную конструкцию.

В благодарность за домашние обеды Марси я пригласил супругов в японский ресторан «Нобу» и где-то между темпурой из креветок и филе желтохвоста сообщил, что передумал и с радостью приму участие в семинаре.

Оба удивленно воззрились на меня. Первой нарушила молчание Марси:

– Позвольте мне угадать: вы тоже обрели веру в Иисуса?

Я улыбнулся. Но поскольку мы с Беном были мужчинами, я не хотел смущать Брэдли рассказом о необычном мемориале, который обнаружил рядом с эпицентром взрыва, да и, откровенно говоря, сам стеснялся упоминать о тех эмоциях, что испытывал, когда читал о его бесстрашии.

– Возможно, всему виной вновь обретенное чувство дома, – пояснил я. – К тому же пришло время что-то сделать для общества.

Брэдли чуть не поперхнулся своим саке. Они с Марси переглянулись, и Бен сказал:

– Весьма похвально. Почему бы вам тогда не вступить в «Армию спасения»? И все-таки, не сочтите меня излишне любопытным, позвольте поинтересоваться: есть ли у нас шанс узнать подлинную причину?

– Боюсь, что нет, – ответил я, улыбнувшись в ответ и вспоминая шестьдесят семь этажей и инвалида в кресле-каталке, который, судя по фотографии, был крупным парнем.

Повисло неловкое молчание. Наконец Марси сообразила, что объяснений от меня все равно не дождешься, и сменила тему:

– Не приходила ли вам в голову мысль посетить место, где вы жили в детстве?

Теперь настала моя очередь удивляться. Я уставился на нее как на сумасшедшую:

– Вы имеете в виду Гринвич? И как, интересно, вы это себе представляете? Я должен, по-вашему, нажать на кнопку переговорного устройства и попросить этого рейдера, чтобы он разрешил мне осмотреть его владения?

– Можете, конечно, попробовать, но я его немного знаю и полагаю, что это вряд ли сработает, – сказала Марси. – Я думала, вы видели статью в журнале «Нью-Йорк».

Поставив на стол стакан с водой, я вопросительно взглянул на нее.

– Местное общество садоводов демонстрирует эти земли, чтобы собрать деньги на благотворительность, – объяснила она. – Если вас это заинтересует, мы с Беном с радостью присоединимся к вам.

В голове вертелась мысль: «А действительно, не съездить ли в Гринвич?» Но я решительно отказался:

– Нет, спасибо, Марси. Это всего лишь дом, и он для меня ничего не значит. Давнее прошлое.

Однако, уйдя от Брэдли, я тут же купил экземпляр этого журнала, а на следующий день позвонил в Коннектикутское общество садоводов и заказал билет на субботу.

Представляю, как отреагировал бы на это Билл. Он наверняка сказал бы: «Две сотни долларов за удовольствие увидеть несколько деревьев? А разве в Центральном парке они недостаточно хороши?»

Утро выдалось просто великолепное. Когда я ехал в такси по тенистым проспектам Гринвича, штат Коннектикут, солнце стояло высоко в безоблачном небе. Я мог бы сказать шоферу, чтобы тот довез меня до подъездной аллеи перед домом, но мне хотелось пройти пешком и немного оживить воспоминания. Огромные кованые железные ворота были открыты. Я отдал свой билет немолодой леди с приколотой к платью розочкой и вступил в свое прошлое.

Удивительно, как мало тут все изменилось за двадцать лет. Платаны по-прежнему образовывали полог над аллеей, усыпанной мелким, как горох, гравием. Европейские березы придавали своеобразную прелесть склонам холмов, на тенистых полянах все так же красиво цвели рододендроны. На середине подъездной аллеи в листве специально была оставлена прогалина, чтобы визитеры могли в первый раз бросить взгляд на дом. О, что это был за дом! Если в свое время архитектор задался целью поразить воображение окружающих, то это ему вполне удалось.

Я замедлил шаг и вновь взглянул на свой Авалон. Он стоял в отдалении, фасад отражался в водах декоративного озера. Дедушка Билла в 1920-е годы ездил в Англию и жил там в Кливдене у Асторов[8], в их ошеломляюще громадном доме в итальянском стиле на берегу Темзы. Вернувшись с дюжиной фотографий, он показал их своему архитектору и велел построить «что-нибудь похожее, только еще красивее».

Строительство завершилось за шесть месяцев до того, как грянул Черный понедельник: 28 октября 1929 года произошел крупный обвал фондового рынка, и вскоре началась Великая депрессия. Так что наряду с Мар-а-Лаго, домом Марджори Мерриуизер Пост[9] в Палм-Бич, это был один из последних великих американских особняков двадцатого века.

Окинув взглядом стены из индианского белого камня, пламеневшие в утреннем свете, я обнаружил три высоких окна в северной части особняка. Там когда-то была моя спальня. Я невольно вспомнил другую спальню, в бедном домике на окраине Детройта, и весь тот ужас, что пережил в раннем детстве. Затем я перевел взгляд на озеро, на берегах которого провел так много времени, бродя в одиночестве.

Под болотными дубами я увидел покрытый травой мыс: отсюда мы всегда отплывали, когда Билл учил меня ходить под парусом. В детстве он часто проводил время в Ньюпорте и буквально влюбился в огромные красивые яхты, которые участвовали в регате «Кубок Америки». Когда я подрос, мой приемный отец заказал сделать для нас – даже предположить не могу, в какую сумму это ему обошлось, – уменьшенные копии двух знаменитых яхт, «Австралия II» и «Звезды и полосы». Они были более пяти футов в длину и имели дистанционно управляемые паруса и рули, приводимые в действие лишь ветром и мастерством яхтсмена.

Как сейчас вижу Билла: этот безумец на всех парах мчится по озеру, устанавливая паруса, пытаясь перекрыть поток ветра и не дать ему дойти до моей лодки. Он стремился опережать меня у каждого буя. И лишь когда я победил Билла три раза подряд, он взял меня на Лонг-Айленд и научил управлять двухместным яликом – то был высший пилотаж.

Я не склонен к хвастовству, и, надеюсь, вы мне поверите, когда я без ложной скромности скажу, что обладаю врожденным даром ходить под парусом. Нет, правда, я нисколько не преувеличиваю. Помню, как-то в субботу, сидя на перевернутой лодке, Билл сказал, что у меня есть шанс попасть на Олимпийские игры.

Зная, что я всегда держусь в стороне от других детей, он выбрал для меня наиболее подходящий вид спорта, и каждый уик-энд мы с ним тренировались до седьмого пота. Но когда мне исполнилось шестнадцать, я стал безразличен ко всему, разочаровавшись в жизни, а поскольку сорвать зло было не на ком, бросил заниматься спортом. Сказал Биллу, что не собираюсь больше ходить под парусом. Я был наивен и бессердечен, считая, что выражение досады на лице приемного отца означало мою победу над ним. Сотню раз потом мне хотелось взять свои слова обратно, но я не был достаточно умен, чтобы понять: молить о прощении – знак силы, а не слабости. А теперь уже ничего не исправишь.