Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Владимир не из тех людей, кто будет выдавать чужие тайны, — уверенно успокоила Инна. Морской уловил в этой фразе что-то похожее на просьбу или вопрос и поспешил заверить, старательно выбирая формулировку:
— Да-да, конечно. Я понимаю, что это история не для посторонних. Никому лишнему не расскажу.
— Такая вот странная ирония судьбы, — подвела итог рассказа Герман. — Денечка остался в госпитале, чтобы выжить, и погиб именно из-за того, что остался в госпитале. Ой! — тут она все же вспомнила о буфете. — Что же мы вас пригласили, но не угощаем! Пойдемте! Дарине в первом отделении выходить на сцену, а я вполне могу немного задержаться, а после вместе пойдем в зал. Вы же пропустите ради меня кусочек первого отделения? Я ведь даже не успела расспросить вас о Галочке.
Морской, конечно, согласился с удовольствием. Инна могла рассказать о культурной жизни города намного больше, чем любой концерт.
Увлеченные беседой, они не сразу спохватились.
— Скорее! — шепнула Инна, торопливо увлекая журналиста за собой в фойе, чтобы зайти в зрительный зал. — Выступление Дарины пропускать нельзя. Мы так его готовили!
Тихо приземлившись в последнем ряду, Морской взглянул на сцену. И сразу почувствовал неладное. Дариной в зале были недовольны.
Величественная и суровая, слишком крупная для урезанной почти в два раза сцены — срочно ремонтирующий клуб госпиталя военный отдел, конечно, в последнюю очередь думал о размерах площадки, — актриса раскачивалась на самом краю авансцены, как бы нависая над зрителями. Хуже всего было то, что она читала Гейне.
— Что она делает? — шепнул Морской Инне. Вряд ли кто-то в зале знал, что и стихотворение, и автор ненавистны фашистскому режиму. Читать немецкого поэта в только что освобожденном городе? Зачем?
— Все хорошо, — загадочно улыбнулась Герман. — Мы выбрали беспроигрышный вариант. Это речь Ванды Василевской. Она читала эти строки перед бойцами истребительного батальона. Здесь, в Харькове. Успех необычайный!
Когда Дарина перешла к прозаическому восхвалению богатства немецкой культуры и былым демократическим ценностям Германии, по залу прошел уже не скрываемый недоуменный ропот. Морской продумывал, как незаметно утащить Инну, если начнется заварушка. И тут — да, Дарина действительно была талантливой актрисой! — она обрушила всю мощь своего голоса и весь свой гнев на головы недовольных.
— Все это втоптано в грязь фашистской гадиной! Идеалы преданы! Придет время, и не только мы, но и сам немецкий народ, все народы, в едином порыве отомстят немецкому фашизму. Так не бывает, чтобы одна страна могла вероломно напасть на другие, пошатнуть мировые договоренности и азы добра и остаться безнаказанной. Наше дело правое, и значит мы победим!
Зал взорвался аплодисментами. Инна с мокрыми от слез глазами с обожанием глядела на подругу. Морской, прекрасно понимая, что недоброжелатели уже нашли себе пищу для нападок и окончание пассажа просто не заметят, смотрел с сочувствием.
В антракте Герман снова утащила Морского в буфет. Дарина присоединилась спустя миг, незаметно и скромно, будто и не срывала только что море оваций.
— Это безумие, — печально улыбалась Инна. — Но это ведь и вызов. Они заранее настроены против нас. Поэтому нам надо работать в десять раз сильнее. В прошлый раз после выступления я лично получила выговор. За — не поверите! — она нервно передернула плечами, — слишком фривольный танец. Так и сказали. Эти люди — мне!
Морской почувствовал себя так, будто ему дали пощечину. В довоенных рецензиях, не желая разбрасываться восторженными эпитетами и записывая свое: «В танце И. Герман есть завидная точность и выразительность», он знал, что значительно преуменьшает талант. Речь шла о безусловном гении. Не зря в 20-х Герман была звездой Ленинграда, не зря сам Волынский в своей «Книге ликований» посвящает искусству своей лучшей балерины множество страниц и прочит ей карьеру новой грандиозной исполнительницы Жизели. С тех пор как Инна стала примой в Харькове, можно было не опасаться за будущее харьковской балетной труппы. И вот теперь…
— Они нарочно просмотрели афиши прошлых лет и выбрали канкан, — фыркнула Дарина. — Не посмотрели даже, что Инна работает в классике и канкан был вне ее репертуара. Но все равно мы справились отлично. Не знаю уж, какая муха укусила всех этих заговорщиков, — она так аппетитно уплетала буфетные булочки, что у Морского заурчало в животе. Их отпускали по две штуки на нос, и Инна тут же переложила свои на тарелку подруги. — Они хотят сжить нас со свету, не понимая, что в этих стенах Инна и есть — свет.
Тут из-за шторы технического входа появился кто-то из администрации и поманил артисток пальцем. Инна послушно ушла, однако через миг вернулась. Взволнованная, но, кажется, не слишком огорченная.
— Нас отменили, — сказала она просто. — Кому-то что-то не понравилось или наоборот, я не поняла. Во втором отделении будет выступать ансамбль народного танца из заводской самодеятельности. Вы как хотите, а я пойду смотреть. — Она гордо вскинула голову. — И есть еще одна чудесная новость: наши просьбы услышали. Отправят гастролировать на фронт. Я правда этого хочу. Искусство — в массы. Как Лепешинская, как труппа театра Шевченко, как все в наши часы… — Прозвенел первый звонок. — Передавайте привет Галочке, — улыбнулась Инна на прощанье. — Жаль, что вы ее сманили из балета, у девочки было большое будущее. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать. Удачи вам, мой дорогой! До встречи!
В редакцию Морской спешил с разбитым сердцем. Никакой ансамбль самодеятельности он смотреть не хотел. К самодеятельности можно было вернуться потом, а пока надлежало срочно придумать что-то, чтобы вернуть городу способность ценить свои таланты, не разделяя мастеров на тех, кто был в эвакуации, и кто ее не удостоился. Характер Инны — о! она наверняка все эти пассажи про добрых немцев выдавала не только по старой дружбе близким людям, но и вообще всем, кто спрашивал, — изменить было нельзя, но возвращение уровня культуры в родной город Морской считал своим первоочередным долгом.
Поинтересовавшись, где можно найти архив старых номеров, он принялся искать нужные материалы. Необходимо было провести разведку — понять, что писали людям раньше, поймать, так сказать, волну и направить ее в нужное русло.
Не то чтобы Морской забыл об однозначном вероломстве юноши Долгова, но решил, что разговор с ним можно перенести на завтра. Однозначно нужно было сделать это
