Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина

— Можно, мы тоже осмотрим схрон? — быстро спросил Опанас, не в силах скрыть волнение.

— Конечно, — благодушно ответила Клавдия. — Берите ключ. Только дверь опечатана НКВД. Но вы же тоже вроде бы при исполнении…

— Значит, нельзя, — вздохнули хором Опанас и Коля.

— Тогда вперед к товарищу Коржу! — оживилась Света. — Вернее, вы — к нему, а я — к Демидовой. Нельзя ведь знать что-то хорошее и не делиться. Тут и один визит не знаешь, как успеть до смены, так что к товарищу подпольщику идите без меня…

— Поражаюсь вашей самоуверенности, Светлана, — усмехнулся Опанас на ходу и переключился на Колю. — Супруга твоя, я смотрю, даже не сомневается, что изъяви она желание явиться с нами к товарищу Коржу, мы не возражали бы. Поражаюсь и завидую!

— Как вышло, что ты, Светик, не знала ни про схрон, ни про исчезновение оружия? — Коля думал совсем о другом. — Ведь это, если я правильно понимаю, те же самые катакомбы, что и ваши, в которых жили пленники.

— Вот зря ты не хочешь туда залезть и посмотреть все сам! — возмутилась Света. — Своими глазами было бы понятнее. Обрушилось — не значит, что нельзя проползти и посмотреть.

— В данном случае значит, — перебил Опанас. — Я пытался. Ничего там сейчас не понятно: развалины — они развалины и есть. Я даже толком вход в катакомбы не нашел.

Света принялась объяснять:

— Там, Опанас Владимирович, и раньше этого входа в явном виде не было. Ну того, что от наших комнат к настоящему подземному коридору вел. Но ладно, раз не поняли, придется объяснять. Если представлять со стороны, то лучше вообразите большой подземный лабиринт. Посередине завал, а возле входов будто бы кармашки. Откуда мне было знать, что мы — не единственный жилой кармашек? Коридором, что ведет вглубь, мы не пользовались. Там давно уже сплошные обломки были. Нет, может, можно было и протиснуться туда сквозь щели, я не пыталась. Ого! — Тут Света осознала серьезность сведений и мигом простила мужу все обиды. — Вы считаете, кто-то из пленников пролез через завалы коридора в дальний схрон и утащил у партизан винтовку? И из нее стрелял в нас со Светой?

— Мы ничего не считаем, — ответил за двоих Опанас. — Но все должны допускать и перепроверять.

Света обиженно шмыгнула носом, отвернувшись на этот раз от обоих собеседников. Что не помешало ей, перед тем как свернуть в переулочек, где жила библиотекарь Демидова, нежно обнять мужа и с улыбкой кивнуть Опанасу.

До Люботинской[4], которую Коля, воодушевленный давними экскурсиями по городу с Морским, упорно хранил в памяти как «Скрыпницкая улица, получившая свое название из-за того, что по ней возили воду, а колеса у бочек нещадно скрипели на всю округу», оставалось идти совсем немного. Опанас явно нервничал:

— К непростому человеку идем. Единственный выживший из харьковского партизанского подполья. Герой! А мы к нему с такими вопросами. И кто тебя за язык тянул про Васька расспрашивать? Мало ли где наш малахольный ошивается… Оно нам надо?

— Надо! — строго осадил Коля. И додавил для улучшения взаимопонимания: — Васек оказался близким знакомым человека, имевшего доступ к схрону с оружием. И в схроне этом наблюдается недостача. А у нас орудие покушения до сих пор не найдено.

— Тьфу! — вместо ответа буркнул Опанас.

Приближаясь к нужному адресу, Коля хотел было рассказать, что вот там дальше, уже в переулке, где до войны была пастеровская станция, раньше находился настоящий анатомический театр. История о трупах, участвовавших в представлениях для студентов, в свое время всерьез будоражила Колино воображение. Хотел рассказать, но промолчал, не желая смущать служаку-Опанаса заумными разговорами.

— Надо же, — внезапно улыбнулся Опанас. — А пансион-то сохранился! Я думал, разбомбили, а ведь нет, стоит. Сто лет назад тут, — он ткнул надувным кулачком в сторону расположенного по другую сторону улицы двухэтажного дома с лепниной вокруг окон, — немножко даже довелось пожить Марко Вовчок. Она училась в частном пансионе…

Коля ошарашенно заморгал.

— Забудь, — тут же отмахнулся Опанас. — Не у всех же жены украинскую литературу преподавали, — он порывисто вздохнул. — И сейчас преподают. Только далеко. В Заозерске. Есть такой город почти у Баренцева моря. Я ведь после ранения не в Харьков должен был ехать, а к жене. Отпуск два месяца выбивал. Выбил. И тут радость — Харьков освободили. Я поступил как должен, но жалею. У жены-то все в порядке — эвакуировалась вместе с детдомом как педагог, работа есть, паек хоть какой-то, но полагается. А мать с сестрой в Харькове, в полнейшей неизвестности. В общем, добился я срочного назначения сюда. И повезло еще, что дали. Сейчас бы уже отказали. Слышал про негласное правило своих в освобожденные города на службу не отправлять? Объективное отношение к местному населению, то-се… — Он снова вздохнул. — Ты не стой, подгоняй меня давай. Я, как видишь, чего только ни вспомню, лишь бы к серьезному человеку с твоими глупостями не соваться…

Как выяснилось через миг, меньше всего к Николаю Коржу лепилось наименование «серьезный человек». Порывистый, улыбчивый, открытый парень, совсем еще молодой, отвечал на вопросы прямо и явно хотел помочь. Предварительно, правда, в документы вчитывался очень пристально. Было видно, что доверять с первого взгляда не привык. Оно и понятно.

— Васька я знаю, конечно. Соседи ведь. Вот перед самой оккупацией, как я сюда к родственникам переехал, и познакомились. Я знал уже тогда, что обязательно займусь подпольной работой, с тем в Харькове и оставался. Приглядывался к Ваську, конечно. Может, и он на что сгодится. А потом — все, — рассказчик зло сощурился, и стало ясно, что парень этот, несмотря на всю приветливость к своим, врагов умеет ненавидеть люто и непримиримо. — Прибежала как-то к нам сестра Васька, Анна Яковлевна, вся в слезах. Говорит, нет больше Васька. — Корж начал объяснять: — Парень ведь болен. Ну, вы знаете. Таким раз в несколько месяцев обязательно надо в больнице лежать. Анна Яковлевна с Васьком так радовались, что фашисты их Сабурку не закрыли. Думали, Васька и пролечится, и подкормится там немного. А вышло вон как: едва он туда лег, как эти сволочи всех пациентов расстреляли. Сначала слух по городу пошел, потом даже что-то там официально разъясняли. Вдумайтесь! — Николай Корж пристально глянул в глаза своему тезке. — Родственникам официально разъяснили, что расстреляли их близких, потому что те были, по мнению новой власти, неполноценными и для жизни не предназначенными. Анна Яковлевна тогда решила больше ничего не бояться. Антифашистские листовки по городу