Моя чужая жена - Ольга Карпович

Телефонный звонок ворвался в кабинет редактора «Юманите», когда Аля пыталась одной рукой прикурить новую сигарету от старой, почти потухшей. Александра Юрьевна машинально протянула к телефонной трубке унизанную массивными кольцами узкую руку.

– Слушаю вас, — официальным тоном по-французски ответила она, прижимая трубку к уху плечом.

Золотистый каскад уложенных под Марину Влади волос плавно перетек на левую сторону. Аля поправила на груди овальный медальон, который она носила с момента рождения дочери — внутри была вложена прядь волос малышки и выбита дата ее рождения.

– Слушаю вас, — повторила она уже по-русски, так и не прикурив сигарету.

В трубке затрещало, защелкало, и вдруг совсем рядом раздался голос, такой знакомый, что Аля от неожиданности чуть не выронила телефон.

– Здравствуй, кошка, — грустно сказал ей голос Никиты.

Вот оно, то, чего она боялась все последние месяцы. Нашел, выследил, узнал про ребенка. Аля почувствовала, как немеет, наливается тяжестью рука, сжимавшая телефонную трубку.

– Здравствуй, — сделав над собой усилие, произнесла она.

– Ну как ты? — робко спросил муж.

– Хорошо. Все хорошо…

– Аля, это, наверное, глупо… — тоскливо продолжал голос. — Я узнал, что ты теперь работаешь в «Юманите»… У вас скоро будет ежегодный праздник, много наших к вам отправляется. И я мог бы попробовать приехать. — Он помолчал и добавил уже совсем тихо: — Я скучаю по тебе, Алька. Как ты там совсем одна?

«Не знает! Ничего не знает!» — вспыхнула в Алиной голове мгновенная мстительная радость. Она откинулась на спинку кресла, только теперь почувствовав, как онемела от напряжения спина.

– Нет, Никита, нет. Это невозможно, — нарочито холодным тоном произнесла Аля в трубку.

Теперь, когда опасность миновала, она старалась быстрее закончить тягостный разговор, отгородиться от этого голоса. Слишком хорошо помнила, какое влияние он имеет на нее. Допустишь минутную слабость, и снова окажешься прочно повязана паутиной, сплетенной из невыносимого чувства вины и жалости.

– Нет, извини, — отрезала она.

– Нет… — повторил Никита где-то далеко.

– Никит, я понимаю, что мы с тобой в дурацком положении, — начала Аля. — Нужно как-то оформить развод, но я не знаю, как это сделать… Может быть, через посольство…

– Да-да, наверное. — Голос его звучал глухо и безнадежно. — Давай как-нибудь потом об этом. Рад был тебя слышать. Пока.

В ухо запищали короткие гудки. Аля положила трубку и сжала голову руками, стараясь сосредоточиться на работе. Как бы там ни было, а статью нужно закончить, неожиданный звонок бывшего мужа вряд ли станет достойным оправданием для главного редактора «Юманите».

Никита опустил трубку на серый металлический аппарат и вышел из переговорной кабинки. Он спустился по ступеням Центрального телеграфа на улице Горького. Над головой поблескивал в лучах солнца темно-синий глобус. По улице спешили хмурые москвичи.

Вот так. Долгие месяцы поисков, почти случайно раздобытый номер телефона — и короткий бессмысленный разговор. А сколько смутных надежд, сколько планов. Дурак несчастный! Как же, вдруг она одумалась, образумилась, оценила… Теперь он отчетливо понял, что давно и прочно вычеркнут из ее жизни, задвинут, забыт. «Оставь ее. Живи своей жизнью!» — сказал ему внутренний голос. Но Никита решительно сдвинул брови, словно отгоняя назойливую муху. Нет, забыть, оформить развод, выбросить из памяти — это слишком. Это ведь будет означать навсегда. Нет, пускай хоть слабая ниточка, почти неощутимая связь объединяет их. Лучше уж так.

Он забрался в припаркованную у обочины машину и поехал на «Мосфильм», через два часа был назначен предварительный просмотр его только что смонтированной документалки.

Кинорежиссер Патрик Фьера, узкоплечий человек с лицом постаревшего проказливого сорванца, с обмотанным вокруг шеи ярким шарфом и зажатым в тонких пальцах «Житаном», доверительно говорил Але, склоняясь к ней через столик кафе:

– Александра, мне очень понравилась ваша повесть. Редактор не хотела открывать мне настоящее имя автора, но я упросил ее.

– Придется ей попенять, — рассмеялась Аля. — Так легко раскрыла все мои карты. А что, если бы вы были из Комитета госбезопасности?

– О, разве я похож на разведчика? — скорчил забавную мину Патрик, затем интимно наклонился к ее лицу: — Ближе к делу, Александра. Я хотел бы снять фильм по вашей повести. Вы согласились бы вместе со мной поработать над сценарием? — И, расценив ошеломленное молчание Али как сомнение, Фьера замахал руками: — Конечно, я понимаю… Все будет строго секретно, конфиденциально. Ваше настоящее имя не будет упомянуто.

Аля не могла поверить своим ушам. Признание, казалось, пришло совсем легко, почти не требуя от нее никаких усилий. До сих пор ей представлялось, что все ее писательство — это так, безделки, а настоящая серьезная работа — в редакции. И вдруг возникает этот смешливый режиссер, чье лицо не сходит со страниц светских хроник, и уговаривает ее заняться тем делом, о котором она могла только мечтать.

– Александра, не молчите, — эмоционально всхлипнул Патрик, картинным жестом прижимая к груди ладони. — Скажите, что вы согласны!

– Я согласна, — кивнула Аля и склонилась над чашкой кофе, чтобы не выдать себя довольным блеском глаз.

5

За толстым запыленным окном начальственного кабинета висел пасмурный летний день. Тусклое подслеповатое солнце в последний раз подмигнуло нависшим над городом серым тучам и скрылось. В приоткрытую форточку тянуло едким дымом от горящих где-то в Московской области торфяников. Белесый смог стелился далеко внизу, над мостовыми, пряча лица случайных прохожих.

Геннадий Борисович суетливо возился с бумагами у одного из книжных шкафов. Ивана Павловича же все не было. Редников нетерпеливо побарабанил пальцами по подоконнику. Что же это в самом деле? Вызывают к начальству, специально оговаривают, что срочно, отрывают от дел, а теперь маринуют в этой пыльной духоте? Зачем? Намеренно на нервы действуют? Казалось бы, знают, с кем дело имеют, давно уже не мальчик, чтобы от ожидания разговора с министерскими в истерику впадать.

Наконец дверь отворилась. Не та, ведущая в коридор, через которую вошел Редников, а маленькая, внутренняя, затерянная между книжными шкафами. В узкий дверной проем протиснулся Иван Павлович, поздоровался с Дмитрием, плюхнулся в кресло, величественным жестом указал на стул для посетителей. Геннадий Борисович расшаркался с коллегой и принял подобострастную стойку возле стола.