Плещеев - Николай Григорьевич Кузин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
так начинается это плещеевское стихотворение, предвосхищая в известной степени знаменитое некрасовское «Средь мира дольнего…» (из поэмы «Кому на Руси жить хорошо») о двух путях «для сердца вольного». Прямая перекличка между плещеевским и некрасовским стихотворениями ощущается и в характеристике другой дороги: у Плещеева — «но другой есть путь — кремнистый, по горам крутым идет», у Некрасова — «другая — тесная Дорога честная». И путники, идущие по этой дороге, в стихах Плещеева, — борцы за счастье, правду, свободу: «И не ждут они веселья, на пирах им места нет: в путь они пустились с целью проложить в пустыне след» — иносказательно говорит он в 1862 году, а через несколько лет Некрасов уже прямо назовет идущих по «другой дороге» заступниками «обойденных, угнетенных, обиженных и униженных».
Проблема выбора жизненного пути — извечная в литературе, но российская действительность 60-х годов, пожалуй, как никогда раньше, обозначила неизбежность «двух дорог», особенно после того, когда, по меткому замечанию Некрасова, «на место сетей крепостных люди придумали много иных». И Плещеев был одним из первых поэтов, если не первым, откликнувшимся на жгучую проблему эпохи. И посвящая этот отклик славянофилу Ивану Аксакову, Алексей Николаевич твердо верил, что Иван Сергеевич — один из тех, кто идет и будет идти по «крутогорной» дороге…
Жизнь в Москве, насыщенная интенсивной литературной деятельностью, скрашивала многие неприятности, вызываемые материальными затруднениями, житейской неустроенностью. Переезд на новую квартиру в дом Дарагана на Плющихе опять потребовал немалых расходов; издание собственных прозаических произведений, повестей и рассказов Тургенева, «Географических очерков», паевые вклады в «Московский вестник», покупка летней дачи в подмосковном селе Иванькове — расходы, расходы, расходы, удручающе действующие на душевное состояние.
И на издательском поприще далеко не все благополучно, напротив, Алексей Николаевич при всем неумении вести «коммерческие» дела, при полном отсутствии у него «практической жилки» с каждым месяцем убеждался, что компаньонство с оборотистым и хитрым Н. А. Основским грозит ему разорением — это он почувствовал при издании четырехтомника Тургенева, когда Основский пошел на откровенное мошенничество при распродаже тургеневских сочинений. Тут невольно можно прослыть чуть ли не кляузником, когда, махнув рукой на всякую галантность, приходится вместе с объяснительными письмами Тургеневу писать… тому же П. В. Анненкову в Петербург:
«…Если Тургеневу… все равно, за что же я-то теряю 3 тысячи 400 рублей, которое мне стоит это издание! Я далеко не такой богач, чтобы считать эту сумму вздором. Войдите в мое положение. Я ничего еще почти не продал, а Основский продал две тысячи — если не больше — экземпляров и требует с меня за печать деньги, без чего не дает мне третьего тома. Ведь это решительный грабеж! Я, кажется, вынужден буду всю историю с ним напечатать в газетах — больше мне ничего не осталось…»
До газеты, правда, дело не дошло, так как вскоре и сам Тургенев, и Анненков убедились в жульнических махинациях Основского, не выславшего всей суммы гонорара Ивану Сергеевичу, но Плещеев окончательно прозревает и видит, какую большую ошибку он совершил, вступив в издательскую «коалицию» с Нилом Андреевичем Основским — «самым гнусным мошенником», как охарактеризует он его в письме к Анненкову от 21 января 1861 года…
А в семье ожидается пополнение. Еликопида Александровна, к великой радости Алексея Николаевича, снова готовится к родам — благо и квартира нынешняя позволяет без особых осложнений создать для жены и второго ребенка вполне приличные условия. В ноябре 1861 года у Плещеевых родилась дочь, которую назвали Еленой, — то был самый праздничный день для Алексея Николаевича за время московской жизни.
Дети… Вот смотрит Алексей Николаевич на своего первенца, трехлетнего Сашу, сосредоточенно перелистывающего книжку, и сердце переполняется невыразимой нежностью и теплотой. Кажется, нет более отрадных, более светлых в жизни минут, чем те, которые проводишь в кругу детей. Леночка, правда, совсем еще крошечная, и Еликонида Александровна даже не позволяет Алексею Николаевичу играть с дочкой… Зато первенец Саша всегда любит порезвиться в присутствии отца, часто прибегает к нему в кабинет для «секретных» разговоров.
Люблю я вас, курчавые головки! Ваш звонкий смех, и ваша беготня, И хитрости ребяческой уловки — Все веселит, все радует меня!Недавно Алексей Николаевич совместно с поэтом-переводчиком Ф. Н. Бергом подготовил сборник для детей «Детская книга», в который включил ряд стихотворений о родной природе, о любви к малым представителям рода человеческого и в которых выразил страстную надежду, чтоб «чаша зла, которая всю жизнь нам отравила, до ваших уст, малютки, не дошла!». Надежда-то, пожалуй, не скоро осуществимая, но желанная из желанных…
Алексей Николаевич, как и многие из русских интеллигентов, с нетерпением ждал манифеста об освобождении крестьян. Манифест, подписанный Александром II 19 февраля 1861 года и официально опубликованный 5 марта, глубоко опечалил. В нем объявлялось, что крестьяне освобождаются лично, без земли, а «земля составляет неотъемлемую собственность помещика» — что можно было придумать несправедливее такого «благодеяния»? Особых надежд на реформу Плещеев, правда, не возлагал, зная, сколь скептически относился к пей Чернышевский, но искренне рассчитывал, что правительство не оставит крестьян без земли. А вышел форменный обман народа.
Крестьяне, узнав, что они не получат земли, взбунтовались, особенно сильные волнения прокатились в Тамбовской, Пензенской, Казанской губерниях. До Москвы доходили слухи о крутых расправах над крестьянами в селах Кандеевке и Бездне Казанской губернии, других местах. В городах заволновалась молодежь, студенчество. Алексею Николаевичу самому довелось стать свидетелем недоуменно-неприязненного восприятия «Положения 19 февраля», которое было оглашено воскресным днем 5 марта (как раз заканчивалась масленица) в Успенской церкви Новодевичьего монастыря, куда Плещеев пришел вместе с Еликонидой Александровной, всегда любившей посещать службу в храмах этого монастыря.
Когда священник по окончании службы зачитывал текст манифеста, то публика, слушавшая до этого слова, произносимые с амвона, при идеальной тишине, невольно зароптала, особенно после провозглашенных священником мест из «Положения», где говорилось, что законно приобретенные помещиками права на землю не могут быть взяты от них без добровольной уступки и что крестьяне, пользуясь поземельным наделом, обязаны исполнять в пользу помещиков определенные повинности, быть в прежнем повиновении у них. Волнение прихожан, правда, было робкое, но и оно
