Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какие-то вы мрачные! Все вокруг плохо, все уроды, счастья никому в жизни не видать, половинку найти невозможно, остается только лечь да помереть.
– Ну почему, лечь можно и по другому поводу.
– О чем ты?
– Я о постели. Вот ты, например, хочешь нас? Обеих, сразу?
Сашка смешался и по очереди оглядел своих безудержных соседок с тайной мыслью. Задавшая вопрос подмигнула ему, а вторая шаловливо погрозила пальчиком.
– Конечно, хочу. Только вы ведь все равно мне не дадите.
– Почему?
– Столько всего про меня наговорили. Скорее, прогоните отсюда поганой метлой.
– Зачем же сразу о метле? Сексапильности в тебе маловато, но проблему ведь можно решить и другим путем.
– Каким?
– Обыкновенным. Рыночная экономика на дворе – плати и отправляйся в незабываемое путешествие. Со своей стороны гарантируем гигиену и волшебные ощущения. А в тебе нерастраченной энергии много, будет занятно в койке.
В момент произнесения соседкой последней фразы Сашка совсем не обратил на нее внимания и продолжал свой дурацкий односторонний спор, пока вечеринка не закончилась, и гости частью разошлись, частью расползлись, частью остались спать на тех местах, где сидели. Юрковского его соседки увели к себе в комнату и быстро, без затей и прелюдий лишили невинности, благо других развлечений ночь уже не обещала. Утром девицы проснулись на своих сдвинутых диванах вдвоем, без обесчещенного Сашки посередине.
Одна осталась нежиться в постели, другая пошла в ванную и вдруг истошно завопила оттуда, словно увидела царя скорпионов. Подружка побежала ей на помощь и увидела повесившегося на кронштейне душа искателя приключений. Он так и не оделся, висел на своем ремне – голый, худенький и беспомощный. Нашедший то, что искал.
***
– Причем здесь гарем? Полигамия во многих культурах – почтенная форма семейной жизни, а свальный грех – он и есть грех. Даже животные разбираются по парам или гаремам, а так – одна безалаберность и безрассудность, – категорически заключил Воронцов.
– Дело в том, что этот молодой, да ранний, не отказался от трио, – объяснила жена Концерна.
– А чего такого ужасного в трио? – неуместно вмешался Концерн. – От амур-де-труа никто не откажется. Кстати, эти девки ведь тоже не отказались.
– Девкам-то все ни по чем, – объяснил Воронцов. – Они всякое повидали.
– В том-то и дело – он ничего не видал, хотя пора давно настала, – настаивал Концерн.
– Он искал секса, а не отношений, – высказалась Лена.
– Разумеется. Кто же в возрасте до двадцати лет ищет отношений?
– Все, не сравнявшиеся в своем духовном развитии с животными.
– В названной мной возрастной категории таковых нет.
– Это ты так считаешь.
– Нет, конечно, есть такие, которые завязывают себя в тугой узел. Только над такими сами же девчонки и смеются.
– А еще есть такие, которые думают не только о том, как бы потрахаться.
– Я и говорю: завязавшие себя узлом.
– Да при чем здесь узел?
– Как это при чем? Отказаться от секса в период гиперсексуальности значит противопоставить себя природе. Такие фокусы даром не проходят, можно и болезни какие-нибудь нажить.
– Какие, например?
– Да мало ли. Крыша точно может набекрень съехать.
– Чепуха.
– Чепуха – не чепуха, а дело серьезное.
– Я могу вас помирить, – вмешалась жена Концерна. – У меня есть история про молодого человека, который не думал о сексе, потому что не знал, откуда берутся дети.
22
Интернат стоял недалеко от большой реки – в окна верхнего этажа ее было видно за деревьями. Летом она просвечивала серебристыми отблесками среди зелени, осенью водная поверхность отливала вдали холодной сталью, а зимой, заснеженная и покрытая льдом, река совсем исчезала среди занесенных снегом елей. Весной лед лопался под лучами теплого солнца, и воспитанники, в сопровождении обеспокоенных воспитателей, спешили на берег смотреть ледоход. Грязные льдины толкались и громоздились друг на друга, с плеском плюхаясь назад в черную воду.
Юрик Фокин жил здесь подолгу, домой его забирали только на каникулы. Родители приезжали на машине, его извещали, и он в свои семнадцать с хвостиком вприпрыжку бежал к воротам, крича неуверенным ломким басом поочередно: «Мама! Папа!» Бросался к родителям на шею, долго обнимался и целовался, мать счастливо смеялась и спешила наделить сыночка чем-нибудь вкусненьким, а отец сдержанно улыбался и укорял жену за излишнюю заботливость:
– Нельзя с ним так нянчиться, пойми. Он уже давно не грудной ребенок.
– Все равно, он еще маленький.
– Если будешь так себя вести, он вообще не повзрослеет.
– Ну и ладно.
– Можешь ты понять – он должен будет как-то жить после нас.
– Не хочу о таком думать.
Родители часто спорили друг с другом подобным образом и часто обращались как к третейскому судье к Валерии Петровне. Она работала в интернате воспитателем всего несколько лет, носила легкомысленные косички и выглядела несмышленой девчонкой, но пользовалась непререкаемым авторитетом у всех родителей, кроме своих собственных. Каким-то непостижимым образом она умудрялась убедить Фокиных в правоте и неправоте обоих, а также в необходимости как можно больше времени уделять общению с их большим ребенком, а не педагогическим дискуссиям.
– Вот видишь, – говорил отец.
– А ты видишь? Вечно затеваешь дурацкие споры при ребенке.
Юрик тянул мать за руку, обещая показать нечто примечательное в его комнате, а та, не имя сил ни задержать его, ни остановить, влеклась за ним, едва успевая перебирать ногами, и продолжала смеяться, довольная от долгожданной встречи с сыном. Из своей тумбочки он доставал какие-то рисунки и поделки из еловых шишек, принимался показывать их матери, и гордо тыкая пальцем в наиболее удачные, неразборчиво мычал свои тщетные похвальбы, а она шумно ими восхищалась.
Потом они все вместе ехали домой, он проводил там все каникулы, снова рисовал и мастерил что-то из найденных на улице веточек. Он плохо говорил, но понимал все основные бытовые понятия, конкретные прикладные определения, без которых не может жить современный человек. Он умел переходить улицу в соответствии с правилами, и делал это тщательней любого своего сверстника, норовящего проскочить через улицу на красный свет в отсутствие машин. Юрик стойко стоял на месте и внимательно следил за светофором в ожидании разрешающего сигнала, даже если мимо него шмыгали в обе стороны нарушители. Он не стеснялся своей законопослушности и не считал потерянным время, потраченное у светофора.
О смерти он не задумывался и не слишком отчетливо представлял себе исход человеческой жизни. В известных ему сказках герои редко умирали до конца, там была мертвая и живая вода – даже разрубленного на куски можно было вернуть к жизни, но
