Осторожно, треножник! - Александр Жолковский

Заключение Договора заняло месяц. Притязания Издателя на вечную любовь я отверг, но четко прописанный брачный Договор (то, что по-английски называется prenup, в котором детально оговариваются условия совместного проживания и последующего развода) в масштабе одного Произведения, которому предстояло появиться на свет не позже, чем через девять месяцев, заключил. Мы подписали его по факсу, и я выслал электронную рукопись. Последовал обмен соображениями о дизайне обложки, причем Издатель проявил чуткое доверие к моим идеям, каковые, расходясь с его собственными, писал он, хороши тем, что они мои и, значит, созвучны тексту, а текст ему нравится. Это была музыка для ушей Автора, заглушавшая все перечувствованное за десятилетия общения с редакторами и убаюкивавшая его в сладостной уверенности, что кого-кого, а его этот Издатель любит и лелеет.

Но тут в атмосфере медового месяца повеяло дегтем. Искусство электронного контакта внезапно изменило Издателю, а после тревожных напоминаний пришло лаконичное извещение, что авиапочтой выслана верстка, до получения которой амуры откладываются.

Верстка прибыла через две недели. В выходных данных Издатель значился как Редактор. Начальные страницы были испещрены пометками, не оставлявшими сомнений, что Издатель знакомится с содержанием книги впервые, а слабое владение русским литературным слогом (не говоря об английском) не мешает ему решительно править текст. Его недовольство Произведением постепенно нарастало и к восемьдесят второй странице достигло точки кипения: «Плохо! Хуже – не годится! Возвращаю текст для доработки». На энергичной подписи правка обрывалась.

Пометав молнии в адрес Издателя, навязавшего мне брачные узы, как оказывается, вслепую, но в конце концов признав, что сам дурак и насильно мил не будешь, я написал ему, что никаких доработок Договор не предусматривает, а предусматривает он оперативную присылку рабочей верстки, но, чего там, ладно, давайте расстанемся по-хорошему. Не получая ответа, я через неделю написал еще раз, а потом и позвонил в Издательство, где меня заверили, что письма до Издателя доходят и он мне ответит. Однако ответа не было.

Приходилось осознать свое положение беременной жены, брошенной наутро после свадьбы и обреченной выслушивать от подруг соболезнования типа «Какой подлец, мы же тебе говорили, куда ты смотрела», а также советы обратиться к юристу, каковым я последовал. Очень милая московская специалистка по авторскому праву подробно проинформировала меня о положении дел в российской юриспруденции и судиться не порекомендовала. Мне и самому это не улыбалось, и я избрал средний путь. Хотя я не догадался внести в Договор существенный, как оказалось, параграф о штрафах за паузы в переписке (в prenup Джеки и Онассиса имелся пункт о минимальной частоте соитий), зато срок присылки первой верстки задал такой, что ждать его истечения оставалось недолго. Приехав к этому времени в Москву, я попытался вступить в контакт с Издателем по почте, по телефону и через курьера, но удалось это только юристке, мгновенно получившей у него документ о расторжении Договора и отсутствии претензий.

Следующим Издателем стал еще один из породы не читающих приобретаемый продукт, чем даже бравировал, ссылаясь на известный анекдот о скрипаче («я эту музыку с детства ненавижу»). Он проявил большую изобретательность в попытках обвести богатого американца вокруг пальца, но не просчитал – ввиду незнакомства с книгой – моей легко предсказуемой реакции.

Он собрал весь синклит своих подчиненных, чтобы, надавив на меня их совокупным авторитетом, навязать выгодный лишь ему Договор.

– Неужели вы станете судиться из-за каждой опечатки? – иронизировал он.

– Ну что вы, все мы люди. Но опечатки опечаткам рознь. Представим, что вы сделаете всего одну опечатку – в моей фамилии на обложке. Скажем, букву л замените похожей. Тут я вам не завидую.

Дело было, разумеется, не в опечатках, а в том, что ушлый кидала думал, что Договор у него уже в кармане, тогда как Автор, задетый за живое его нескончаемым арапством, пришел с твердым решением вообще не уступать. Попытка публично «развести лоха» публично же провалилась – исключительно по невниманию к Автору, его тексту и лица необщему выраженью.

В общем, «Эросипед» выпустил Четвертый Издатель, от работы с которым Автор получил редкое удовольствие и которого совестно упоминать по соседству с остальными. Выход книги приближался, когда на экране компьютера в Санта-Монике я, не веря своим глазам, прочитал письмо от некоммуникабельного Второго. Обращаясь ко мне на «Уважаемый Автор!» и издевательски сочувствуя моей неудаче с Третьим, он просил вернуть ему верстку. Поскольку я приходился ему Автором не более, чем после развода оставался бы женой, я не ответил. Выждав, как когда-то я, неделю, он написал вторично: «Что же Вы учитесь у меня самому худшему – не отвечать на письма? Согласитесь, Произведение Ваше, но верстка-то моя!»

Контакты с ним я доверил юристке. Ее ответ был одновременно кратким, ибо сводился к вопросу, по какой статье Издатель намерен возбудить дело о возврате верстки, учитывая его отказ от претензий, и длинным – на многих страницах вниманию Издателя предлагались выдержки из Кодекса.

Не видя неизбежного мата в один ход, он обратился к ней с письмом, свидетельствовавшим, что и Издатели чувствовать умеют. Оказывается, речь шла не о судебном иске, а о том, чтобы Александр Константинович просто по-человечески вернул ему верстку. Она ответила, что о взыскуемом им «человеческом» законы не трактуют, и все теперь зависит от доброй воли Александра Константиновича: захочет он вернуть верстку – вернет, не захочет – не вернет.

По-видимому, на этот раз был создан текст, доступный пониманию Издателя. Во всяком случае, взывать к моим добрым чувствам он не стал. А ведь как знать, может, он и расшевелил бы их? То ли бывает между разошедшимися супругами! Я вообще-то дружу со всеми бывшими женами, и не только женами.

В этой документальной заметке я не называю своих персонажей и не стараюсь придать им узнаваемости (кстати, Второго я не видел даже мельком, то есть отнесся к браку легкомысленнее, чем герой зощенковской «Свадьбы»). Дело не в лицах – имя Издателям легион. [178]

По ходу дела я часто недоумевал относительно мотивов их поведения, но задним числом перестал. Ну например, если Второй не читал раннего варианта виньеток, почему он так стремился заключить Договор? Загадка? Да нет, что-то он о них слышал, а главное, хотел монополизировать мемуарный рынок. Почему же он не давал развода? А просто перестал замечать меня – как отпавший вариант. Но зачем ему верстка – что он, боялся, что я как-то использую ее при издании? И тут ничего сложного. Верстка с отпечатками его интеллектуальных и физических пальцев – слишком ценный компромат, чтобы оставлять ее в чужих руках. Печатать это меня отговаривали, предупреждая, что я окончательно погублю свою репутацию и издаваться мне будет негде. Действительно, клеймо «Трудного Автора» – одно из орудий институциональной власти Издателя, который держится так, как будто все время делает Автору одолжение. Но болезненно реагирует на его готовность отнести свое сочинение куда-нибудь еще – по принципу: «Мы оказываем вам услугу, но не допустим, чтобы ее оказал кто-нибудь другой».

Автора объявляют трудным просто за то, что он отстаивает свои интересы. В этом смысле трудным является всякий, выдавивший из себя хоть каплю раба. Автор же, как существо творческое, ранимое, нуждающееся в гонорарах и аплодисментах, тем более не может не быть трудным. Других Авторов, перефразируя товарища Сталина, у нас для вас нет, и в работе с нами, собственно, и заключается профессия Издателя. Хотя, конечно, какой в России профессионализм?! Что же касается распугивания этой публики, то, начиная с какого-то возраста, принято довольствоваться одним-двумя подходящими партнерами.

Ж/Z-97

[179]

Эта статья была вдохновлена предложением составителя сборника Неклюдов 1998 включить расширенный вариант более раннего текста Жолковский 1995б . Сначала я попытался просто снабдить старый текст новыми комментариями (давая их в единой нумерации с прежними примечаниями, но с пометой 19 9 7 ), однако один из комментариев разросся настолько, что его оказалось удобнее выделить в особый раздел – раздел II. В настоящем сборнике я переиздаю ее с сокращениями, но добавляю некоторые примечания с пометой 2009 .

I. Ж/Z: Заметки бывшего пред-пост-структуралиста

Coelum non animam mutant qui trans mare currunt.

Tempora mutantur et nos mutamur in illis.

[180]

Когда в 70-е годы на повестку дня встала эмиграция, В. Ю. Розенцвейг был одним из немногих, указавших на сложность связанных с ней культурных проблем. Он мог говорить об этом мягко, но очень серьезно, – опираясь как на свои исследования в области языковых контактов и интерференции, так и на собственный богатый и трудный межкультурный опыт. [181] Неудивительно, что многие из его опасений подтвердились, хотя мы не сразу отдали себе в этом отчет. Уехав в 1979 году, я с тех пор часто задумывался о проблемах культурной адаптации; свои соображения я изложил на однодневном симпозиуме о советской семиотике (Беркли, март 1989 г.) – в значительной мере под впечатлением идей Б. М. Гаспарова, рассмотревшего тартуский феномен как своеобразную зародышевую форму эмиграции (Б. Гаспаров 1994) . [182]