Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Согласно законам политической экономии, отчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства; чем лучше оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий; чем культурнее созданная им вещь, тем более похож на варвара он сам; чем могущественнее труд, тем немощнее рабочий; чем замысловатее выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению и тем большему закабалению природой подвергается сам рабочий.)
<…>
В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным4.
Нетрудно перефразировать этот отрывок с формулировкой «вместо»: вместо того, чтобы реализовать, включать рабочего в действительность, труд выключает его из действительности, выступает потерей его реализации; вместо того, чтобы представляться тем, чем оно является, освоение предмета, апроприация объекта через труд представляется его отчуждением; вместо того, чтобы иметь больше предметов в результате увеличения своей производительности, рабочий имеет меньше; вместо того, чтобы становиться культурнее по мере создания культурных объектов, рабочий становится варваром и т. д. Желание полностью актуализировать это «нормальное» состояние является идеологией в чистом виде и не может не закончиться катастрофой. Это катастрофическое противоположение может принимать форму неожиданной практической интерпретации коммунистического идеала, которая превращает его реализацию в кошмар. Во время Большого скачка в конце 1950-х годов китайские коммунисты решили, что Китай должен миновать социализм и сразу войти в коммунизм. Они ссылались на знаменитую популяризированную Марксом формулу коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Уловка заключалась в ее интерпретации с целью обосновать тотальную милитаризацию жизни в сельскохозяйственных коммунах: руководящий коммуной партработник знает, на что способен каждый крестьянин, поэтому устанавливает план и определяет обязанности жителей в соответствии с их способностями; кроме того, он знает, что крестьянам действительно нужно для выживания, и соответственно организует распределение продуктов питания и других предметов первой необходимости. Таким образом, милитаризованное состояние крайней нищеты становится актуализацией коммунизма, и, конечно, недостаточно сказать, что такое прочтение искажает благородную идею, – следует признать, что оно присуще коммунизму как потенциальная возможность.
Итак, как же нам выбраться из этой ловушки, если мы вынуждены отвергнуть ожидание Большого Разрыва, который актуализирует глубинную тенденцию нашей эпохи и вызывает то противоположение, о котором мы мечтаем? Один из возможных путей наметил Кодзин Каратани, чей базовый постулат – использование способов обмена (а не способов производства, как в марксизме) в качестве инструмента анализа истории человечества5. Каратани выделяет четыре прогрессивных способа обмена: (A) обмен дарами, который преобладает в догосударственных обществах (когда дарами обмениваются кланы или племена); (B) господство и защита, преобладающие в рабовладельческих и феодальных обществах (эксплуатация основана на прямом господстве, но господствующий класс должен предложить что-то взамен, скажем, защиту своих подданных от опасности); (С) товарный обмен предметами, как при капитализме (свободные индивиды обмениваются не только своими продуктами, но и своей рабочей силой); (X) следующая стадия, возвращение к обмену дарами на более высоком уровне. Этот X – кантианская регулятивная идея, видение, принимавшее разные воплощения в истории человечества, от эгалитарных религиозных общин, основанных на коммунальной солидарности, до анархистских кооперативов и коммунистических проектов. Но Каратани добавляет сюда два осложняющих обстоятельства. (1) Существует критически важный разрыв, так называемая «оседлая революция», которая происходит в догосударственных ранних обществах: переход от кочевых групп охотников к оседлым группам, организованным в племена или кланы. На уровне обмена мы переходим от «чистого» дара к сложной системе дарения и отдаривания. Это различие имеет решающее значение, поскольку предстоящий переход к X вызовет на более высоком уровне возвращение к кочевой форме общественного существования. (2) При переходе от А к В и т. д. предыдущая стадия не исчезает: хотя она «вытесняется», вытесняемое возвращается в новой форме. С переходом от А к В обмен дарами сохраняется как дух религиозного примирения и солидарности; с переходом от B к C – A сохраняется как нация, национальная общность, а B (господство) – как государственная власть. По этой причине капитализм для Каратани – не «чистое» царство В, а триада (или, скорее, борромеев узел) «нация – государство – капитал»: нация как форма групповой солидарности, государство как форма прямого господства, капитал как форма экономического обмена. Все три необходимы для воспроизводства капиталистического общества.
Показательный пример такого «возвращения вытесняемого» – радикальные религиозные общины милленариев, которые есть в христианстве (Канудуш в Бразилии) и исламе (Аламут). Неудивительно, что, как только религия закрепляется в качестве идеологического института, легитимирующего существующие отношения власти, ей приходится бороться со своим внутренним избытком. Христианская церковь начиная с IV века, когда она стала государственной религией, сталкивалась с типичной проблемой: как примирить феодальное классовое общество, в котором богатые сеньоры правят обнищавшими крестьянами, с идеей эгалитарной бедности коллектива верующих, содержащейся в Евангелиях? Решение Фомы Аквинского заключалось в том, что, хотя в принципе совместная собственность лучше, это верно только для идеальных людей; для большинства же из нас, живущих во грехе, частная собственность и разница в благосостоянии естественны, и было бы даже грешно требовать отмены частной собственности или поощрять эгалитаризм в наших падших обществах, то есть требовать для несовершенных людей того, что подходит только совершенным. Это имманентное противоречие в основе
