Азбука - Чеслав Милош

«Hell with the Fire Out, a History of the Modoc War» — «Ад с потухшим огнем: История модокской войны» — последняя книга Артура. Он успел написать к ней предисловие, в котором упомянул о своей болезни, однако вышел этот труд лишь спустя несколько месяцев после его смерти, став своеобразной моралью его биографии. У Артура был счастливый брак, четверо детей, но ему недоставало признания. Едва его объявили ведущим американским историком, как он заболел — врачи диагностировали рак мозга. Болезнь прогрессировала быстро. Он прожил пятьдесят пять лет.

Последнее сочинение Артура соединяет в себе его главные интеллектуальные и эмоциональные увлечения. Калифорния, ее прошлое, жалость и сочувствие к несчастьям смертных — своего рода философское завещание ученого. Книга повествует о войне, которую модоки, маленькое индейское племя, вели с американской армией в 1869–1873 годах, полностью осознавая, что на карту поставлено в буквальном смысле слова существование их языка и обычаев. События развиваются с кажущейся неумолимостью, хотя с обеих сторон предпринимаются попытки найти компромиссное решение. Во всяком случае такие попытки предпринимает предводитель модоков, известный под именем Капитан Джек, однако терпит поражение. Его арестовывают и вешают. Индейское племя модоков перестает существовать, не оставляя после себя никаких следов, кроме памяти историка, который спустя сто лет размышляет над их судьбой, умея избежать обобщений и признавая значение замыслов отдельных людей.

Европейцы склонны обвинять американцев в исторической наивности. Однако истребление индейцев и Гражданская война, самая кровопролитная в истории девятнадцатого века (с большим числом погибших, чем во всех наполеоновских войнах), постоянно присутствуют в коллективной памяти, хотя немногие отваживаются заглянуть в эту пропасть. Артур Куинн отважился — вероятно, потому, что эрудиция была для него лишь маской для устремлений пылкого сердца, которое любило Бога и ненавидело зло.

Мой дед, Зигмунт Кунат, писал свою фамилию через два «т» лишь в молодости. Обыкновение удваивать согласные в конце фамилий (Юндзилл, Монтвилл, Радзивилл) появилось, вероятно, для придания им аристократического веса. Надгробие Бронислава Кунатта, брата моего деда, находится на католическом кладбище города Сейны — с фамилией через два «т». В расположенной в десяти километрах от Сейн[306] Красногруде я рассматривал тома из библиотеки Станислава Кунатта, включенного в список знаменитых людей Сувальщины («Сувальские биографии», часть IV, в статье, озаглавленной «Консервативный либерал»). Из этой книги мы узнаём, что он происходил из кальвинистской шляхты, родился в 1799 году в усадьбе Михалишки на Сувальщине, в Мариампольском повете, и в 1817 году сдал выпускные экзамены в сейненском лицее. Школу эту прославили известные из истории Великой эмиграции Антоний Букатый[307], Иероним Кайсевич[308] и Леонард Недзвецкий[309].

Станислав Кунатт изучал право в Варшавском университете, а затем в 1820–1823 годах экономику и философию в Берлине и Париже. После возвращения в Польшу преподавал в Варшаве право и экономику. Принадлежал к либеральной оппозиции. Офицер Академической гвардии[310], затем статский советник и секретарь заседаний Сейма. В эмиграции был верен политике «Отеля Ламбер». Один из основателей Литературного общества, преподаватель Польской высшей школы.

Его младшие братья тоже родились в Михалишках: Миколай, в 1830–1831 годах повстанческий офицер, затем в эмиграции член Демократического товарищества, и Теофил, который в 1853 году приобрел (у Эйсмонтов) Красногруду. Это был отец Бронислава и Зигмунта, то есть мой прадед.

В межвоенный период Сейны были малюсеньким еврейским местечком. Были и другие Сейны, литовские, — столица епархии, где большинство составляли литовцы. Ее епископом в середине девятнадцатого и начале двадцатого века был Антоний Барановский, поэт и математик. И здесь мы сталкиваемся с трудностью: Барановский, родом из городка Оникшты[311] в Литве, поначалу, еще студентом духовной семинарии, носил фамилию Баранаускас и был литовским патриотом. В то время он, подражая описаниям природы в «Пане Тадеуше», сочинил поэму «Anikšcio Šilelis»[312], что означает «Оникштинский бор». Это произведение занимает важное место в истории литовской литературы. Однако впоследствии Баранаускас оставил поэзию, отошел от своего языка и начал писать трактаты по-польски. Местные литовцы хотят поставить ему памятник перед кафедральным собором в Сейнах, что я горячо поддерживаю, хотя такой памятник увековечил бы этого деятеля лишь в его юношеской ипостаси[313] — литовского поэта.

Для меня это имя всегда было связано с размышлениями о величии. Я знал многих знаменитых людей, но старательно отделял величие от славы. Никола не был знаменитым, его фамилия много значила лишь для узкого круга друзей. Даже его статьи, рассеянные по разным журналам, в лучшем случае удивляли загадочным образом мыслей. А ведь его мысль, воспитанная на мыслителях Греции, всегда оставалась в общественной сфере и стремилась определить обязанности гуманитария по отношению к polis. Его жизнь — пример противостояния политике, то и дело попадающей в рабство идеологии в хаотическом двадцатом веке. У Кьяромонте было обостренное чувство историчности и истории, однако он отвергал любые идеологии. Будучи противником итальянского фашизма, эмигрировал из Италии. Воевал в Испании на стороне республиканцев, служил летчиком в эскадре Малро[314], но не поддерживал коммунистов. В Америке, где некоммунистические левые из группы Дуайта Макдоналда и Мэри Маккарти[315] провозгласили его мастером и учителем, печатался в «Партизан ревью»[316] и «политикс»[317]. После возвращения во Францию, а в 1953 году — в Италию, вместе с Иньяцио Силоне редактировал журнал «Темпо презенте», тем самым вменив себе в обязанность противостоять общественному мнению, находившемуся под влиянием коммунистов и их сторонников.

Иньяцио Силоне, некогда коммунист и делегат Коминтерна, вознесенный политическим «лифтом» на вершины славы за свой роман «Фонтамара», из нравственных побуждений порвал с коммунизмом, хорошо понимая, что это будет означать: его имя, не упоминавшееся в фашистской Италии, перестало существовать для антифашистской печати и не существовало впоследствии, после краха фашизма, когда он с Кьяромонте редактировал «Темпо презенте». Никола и Силоне олицетворяли для меня бескомпромиссное благородство мотивов. Это были величайшие итальянцы, каких мне довелось встретить.