Кеес Адмирал Тюльпанов - Константин Сергиенко

Мы заблудились! Руки истёрли в кровь, отчаялись. Я говорю:

– Эх, рыжий! А вдруг папаша твой сразу к испанцам подался и сказал о взрыве?

– Нет, – говорит Лис. – Я знаю папашу. Он побоится. Скажет о взрыве, а его нет. Испанцы за это не помилуют.

– Да как же нет взрыва? Теперь только и слушай, как грохнет.

– Не знают всё равно испанцы. Папаша туда не пойдет. Он осторожный. Нет, не пойдёт папаша.

Ладони просто горят. Мы отдыхаем, а потом снова гребём. Всё ждём – вот-вот покажутся огоньки флотилии. По нашим подсчётам, и полночь давно прошла, но ничего не слышно. А ведь мы крутимся, может быть, милях в двух, а может быть, в трёх от Лейдена, так что и выстрел дошёл бы до нашего слуха.

Я оторвал кусок от рубашки и перетянул ладонь, но боль ничуть не унялась, кровь пропитала лоскут. Пускай болит! Пусть ноет спина и сводит ноги! Только бы не думать ни о чем! Ни о Караколе, ни о Лейдене, где порох заложен под стену. Лучше я буду вспоминать отца! Вот он, высокий, исхудавший, подходит ко мне, поднимает на руки… У меня есть отец!..

Вдруг слева раздался грохот. Такой утробный, как бы из-под земли. Стена! Мы разом перестали грести.

– Проклятье! – сказал я. – Взорвали!

– Взорвали, – шепотом повторил Лис.

Долго мы слушали молча. Тишина. Может, не стену взорвали? Нет, ее. Негромко так рвануло, но основательно, даже лодка слегка качнулась. Что сделают испанцы после взрыва? А горожане? И широкий ли пролом в стене?

Тут показалось, что лодку слегка понесло вбок.

– Течение! – сказал Рыжий Лис. – Мы в реку попали.

И точно. По мелкой воде угодили в глубокую. Какая же это река? Неужто Рейн? Стало быть, мы давно проскочили Зутервуде, сделали такой крюк, и теперь нас несёт в Лейдердорп, прямо к полковнику Вальдесу?

– Это Рейн, не иначе, – сказал Рыжий Лис. – Видишь, как волокёт.

Мы уже собрались бороться с течением и поворачивать на Зутервуде, как впереди увидели неясное свечение, какое-то мигание.

– Стой, – говорю, – вот дерево, давай причалим, залезем и оттуда посмотрим, чтобы не путаться больше.

Мы привязали лодку к толстому суку, висевшему над водой, и по нему перебрались на дерево. Лезть вверх по ветвистому толстому стволу было не трудно – только ноги переставляй. Мы забрались высоко, где листья пореже, и увидели вот что.

Далеко в темноте ночи медленно плыли сотни светлячков. Они текли струйками, сливались, вертелись хороводами, снова распадались и соединялись вновь, вытягиваясь в длинное шествие.

– Это души покойников, – шепнул Лис. – Они по ночам бродят со свечками. Видно, сбор у них какой, а может, в другие страны переселяются.

Как зачарованные смотрели мы на рой ночных огоньков. Он раскинулся по всему горизонту, вытягивался всё дальше и дальше. Если это души покойников, думал я, то, может, и Караколь уже среди них со своей свечкой? И Боолкин? Пускай бы они встретились, взялись за руки и вместе пошли. Так ведь легче.

Долго мы глядели на медленный танец огней. Тут вдруг Лис заворочался, сплюнул в воду и говорит:

– Слушай, адмирал, а ведь это не покойники…

– А кто же?

– Это испанцы уходят.

– Как испанцы?

– Вот так, испанцы. Уходят, смываются! Мы ведь по Рейну шли, значит, Лейдердорп перед нами. А в Лейдердорпе кто? Испанцы! Смотри, сколько огней – куча! И все двигаются в сторону Гааги. Это факелы, адмирал! Всё войско испанское снялось и уходит на Гаагу! Ей-богу, адмирал, ты сам посмотри!

Теперь я увидел шествие светлячков другими глазами. Честное слово, Лис прав! Ну и голова у рыжего! Какие там покойники! Это испанцы так же таинственно, как души умерших, покидают наши затопленные земли! Интересно, почему? Неужели вода их сильно подмочила? Ведь перед Лейденом есть ещё несколько маленьких плотин. Хотя ещё два дня хорошего зюйд-веста, и вся их армия стояла бы по пояс в воде. А на воде испанцы плохие вояки.

Неужели уходят? И знают ли это наши? Со стороны Ламмена вряд ли так видно…

Долго мы сидели на дереве, продрогли совсем. А когда последний огонек переместился на левую сторону горизонта, мы спустились в лодку и изо всех сил стали грести к Лейдердорпу. Течение нам помогало.

Темнота уже посерела, деревья стали темнее неба, утро приближалось. В этом предрассветном сумраке мы вошли в Лейдердорп, который прижался к Рейну с обеих сторон.

Пусто. Так и есть! Не видно испанского флага на ратуше, кругом ни души. В самом Лейдердорпе сухо, держат воду плотины вдоль Рейна, но окрестности залиты ровным стеклом воды. Мы с Лисом кинулись в ратушу, где был испанский штаб. Там всё вверх дном! Чего только не валяется: солдатские каски, копья, котелки, молитвенники, игральные кости, какие-то тряпки…

На огромном столе я увидел лист белой бумаги, придавленный тяжелой чернильницей. На нём что-то написано, не по-нашему. Лис взял бумагу, всмотрелся, – было ещё темновато.

– Тут по-латински, – сказал Лис. – Нас учили, сейчас разберу.

С грехом пополам Лис понял, что там написано. Оказалось, здрасте-пожалуйста, это прощальная записка чуть ли не от самого Вальдеса. А написал он вроде того, мол, что прощай моё уютное гнёздышко в Лейдердорпе, покидаю тебя вовсе не из-за гёзов, а из-за воды, которая уже подмочила мою перину. И подпись: «Маэстро де кампо Вальдес», что означает по-нашему «полковник Вальдес».

Чудной, видно, этот полковник. Кому он оставил такую записку? Перед кем оправдывался? Тащил бы это послание сразу к королю Филиппу, который всё равно намылит ему шею за то, что не взял Лейден. А насчёт воды он, ей-богу, преувеличил. В Лейдердорпе ещё сухо. Гёзов, наверное, больше испугались.

Я посадил Лиса в лодку и велел ему по каналу, что отходит от Рейна, дуть прямо в Зутервуде, поднимать гёзов, если ещё не знают о бегстве испанцев. А сам решил дойти до Ламмена, проверить, всё ли в порядке, и там уже встретить корабли.

На прощание Лис говорит:

– Я, адмирал, знаешь почему сразу не сказал гёзам о взрыве? Признаюсь тебе, как на духу. Ведь если б сказал, то папашу бы хватились и поймали: по грудь в воде далеко не уйти. А всё-таки родной папаша, какой-никакой, и я за него ошибочно страдал. Теперь сожалею и желаю кровью искупить вину перед государством…

– Ладно, катись, – сказал я и тем оборвал Лисовы признания.

А сам по дамбе, что вдоль Роомбургерского канала, пошёл к форту Ламмен. Светало.

Конечно, и в Ламмене пусто. Я посмотрел на Лейден. Мать честная! У самых Коровьих ворот зияет здоровеннейший провал! Наверное, раз в пять шире самих ворот. И никого! Вот уж и вправду все заснули, как говорил Буазо! Знали бы испанцы, что это не пушки палили из города, а рушилась стена, может, они вместо Гааги прямо бы в Лейден завернули!

Не знал я в эту минуту, что половина города и вправду спала, но спала вечным сном. Тысяч восемь умерло с голоду, а другие были так измождены, что и подняться не могли.

Ночной грохот еле отозвался в их ослабевших сердцах, они думали, что это гёзы идут к ним на помощь с канонадой пушек.

А испанцы, ожесточённые и тоже уставшие, напуганные атаками гёзов и голландской воды, уже уходили, и грохот упавшей стены только подстегнул их в спину.

Но этого я не знал. Я возмущался беспечностью осажденных. Я обвинял их в трусости, вспоминал, что не ответили на просьбу Буазо атаковать форт Ламмен с тыла. Но тут нашёл на земле убитого голубя. На лапке его осталась нетронутой трубочка. Оказалось, та самая записка адмирала. Она не дошла до лейденцев. И мне стало ясно, кто подстрелил голубя. Кому, кроме лейтенанта Шевалье с его длинноствольной «жанеттой»? Просто для развлечения подстрелил, даже не посмотрел, что за голубь.

Я хорошенько осмотрел Ламмен, а потом взобрался на бастион. И тут хочу снова напомнить то место из хроники, с которого начал:

«Когда 3 октября 1574 года занялся мглистый рассвет, и в Лейдене, и в войсках, шедших на помощь, воцарилось тревожное угрюмое ожидание. Осажденные думали, что испанцы готовы к штурму через рухнувшую ночью стену. Шедшие на помощь были уверены, что испанцы уже взяли город, подтверждением тому в их глазах был ночной грохот и зияющий утром провал в стене. Внезапно увидели, как на бастионе форта Ламмен показался мальчик и, сняв шляпу, стал размахивать ею…»

Ну, стало быть, это был я. Не надо вам объяснять. Добавлю только пару строк из той же книжки:

«В то же время по грудь в воде брел от Ламмена какой-то человек…»

Здесь сразу две ошибки. Во-первых, не человек, а полчеловека, да ещё с рыжей головой. Значит, Лис. А во-вторых, не от Ламмена, а к Ламмену. С Лисом приключилось такое. Когда он поворачивал с Рейна в канал, его ударил здоровенный топляк и перевернул. Лис хорошенько выкупался, а потом дамбой поскакал к Зутервуде. Между Ламменом и Зутервуде он разглядел на бастионе меня и недолго думая свернул, потому что всё-таки опасался, что гёзы поколотят его за папашу. Но те ничего не знали, а Слимброка и след простыл.

Ну вот и подходит к концу моя история, а ничего другого я рассказывать не собирался. Скажу только, что тем же утром гёзы вошли в город через Коровьи ворота. А с ними вместе все мы: Эле, отец, Рыжий Лис да Пьер с нами.