ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ ПЛЮС… - Евгений ПРИМАКОВ

Как-то в одном из своих интервью Березовский сказал, что у него со мной могли бы сложиться идеальные отношения. Но он, дескать, распознал во мне после того, как я пришел в правительство, человека с кагэбэшным мышлением. Я не думаю, что отношения могли бы быть идеальными даже вне зависимости от того, как я мыслил. Определяющим в этих отношениях стало поведение Березовского.

Когда я был министром иностранных дел, он несколько раз посещал Смоленскую площадь и бывал у меня. Сначала это были беседы на «теоретическом уровне», во время которых Березовский (очевидно, это была черта его характера) уверенно говорил о вещах, в которых не разбирался или разбирался недостаточно глубоко.

– Нас разделяет, – например, говорил Березовский, – отношение к НАТО. Я считаю, что России следует вступить в НАТО, а вы против этого.

При этом ему было неведомо, что, даже если бы у нас зародилось такое желание, России в НАТО не попасть, что и проявилось со всей основательностью позже в натовской реакции на известное заявление президента Путина.

Но это были лишь «теоретические» размолвки, а дальше произошла коллизия. Перед поездкой в Грузию Березовский попросил проконсультировать его по грузино-абхазским отношениям. Я ответил, что дело это весьма деликатное и не нужно затрагивать эту тему в поездке (Березовский тогда еще не был секретарем Исполкома СНГ, и эта проблема не входила в систему его служебных интересов). Узнав, что есть заготовка по документу, который мы хотим предложить двум сторонам конфликта, Березовский попросил меня дать ему почитать этот документ, тут же клятвенно обещав не цитировать его. Бегло просмотрев одну страницу, он обратился ко мне уже с другой просьбой – дать ему копию документа, опять обещав, что ни в коем случае никому не покажет и нигде о нем не скажет, а просит лишь для того, чтобы правильно ориентироваться во время разговоров в Тбилиси.

Каково же было мое удивление, когда с этим проектом Березовский начал «челночные поездки» между Тбилиси и Сухуми, естественно решая свои собственные дела. Возвратившись в Москву, он позвонил мне и попросил назначить время встречи. Я отреагировал в достаточно жесткой форме на поведение Березовского. Ни капельки не смущаясь, он

ответил: «Вы же сами дали мне этот документ и сами разрешили работать с ним. Я не помню ни о каких ограничениях».

Чем дальше, тем больше. Я уже писал о фальсификациях, передергивании фактов, клевете. Отвечать ли на все эти гнусности? Многие из моего окружения подталкивали меня на это. Я отверг такие советы, в частности обратиться в суд, когда в интервью французской газете «Фигаро» Березовский заявил, что у него есть документы (!), подписанные Примаковым, в которых содержатся инструкции и прямые указания следователям о том, как против него действовать. Стопроцентно выиграл бы дело, так как, естественно, таких документов у Березовского нет и быть не могло – их не существовало в природе.

Когда Березовского назначили исполнительным секретарем СНГ, я даже помогал ему в выработке оптимальной схемы реорганизации Исполнительного секретариата. Кстати, хотя я и не был сторонником назначения Березовского на этот пост, но – он это отлично знает – не приложил руку к снятию его, что стало в конечном счете результатом размолвки в то время Ельцина с частью «семьи». Полагаю, что Ельцин никогда к нему хорошо не относился.

Березовский, безусловно, способный человек с системным мышлением, но с этим абсолютно не сообразуется его стремление демонстративно выставлять себя в качестве «серого кардинала», личности, которая якобы решает все и вся в России. Может быть, такое показное всесилие проистекало и проистекает из того, что Березовский хорошо осведомлен «о слабостях» нашего общества, конкретных людей, особенно на чиновничьем уровне. Коснулось это и некоторых журналистов. Скольким из них он «подарил свою ценную дружбу» в прямом и переносном смысле?

Наиболее разнузданный характер кампания против меня приняла уже после моего смещения с поста премьер- министра – во время подготовки выборов в Государственную думу. Но и в то время, когда я был главой кабинета, клеврет Березовского Доренко в своей «авторской» программе на находившемся под контролем его босса первом канале российского телевидения систематически демонстрировал антипримаковские «мотивы» и «сюжеты».

17 января 2000 года в журнале «Эксперт» было опубликовано интервью одного из видных «пиарщиков» (так называют людей, которые различными путями пытаются создать общественное мнение в пользу тех или иных лиц или против оппонентов), руководителя Фонда эффективной политики Глеба Павловского. Меня заинтересовали те места в интервью, где оценивается деятельность премьер-министра и мои возможности, в том числе, по его мнению, неиспользованные.

«Примаков, конечно, не рассматривался как преемник, а только как пожарник. И в этом смысле вся история с Примаковым для политической команды власти была потерей времени. Но им пришлось заниматься, потому что он совершенно правильно оценил процесс, а значит, представлял исключительную опасность.

– Что он сделал?

– Он дап идею. Он стал альтернативой власти в самой власти. А это именно то, что ищут массы. И история Ельцина, и поздняя история Лебедя подтверждают, что массы не примут альтернативу власти вне власти. Они ищут альтернативы в самой власти. И Примаков сделал именно это. Он как бы построил систему перетока полномочий – из Ельцина харизма власти вытекала, а в него втекала. Он набирал в массах общую поддержку, рейтинговый потенциал. А элитам предъявлял эту поддержку и одновременно показывал, что он не так страшен. Но при этом он сделал несколько ошибок именно на уровне элитной политики.

– Он мог быть более успешен как политик?

– Да, если бы не совершал ошибку в отношении ряда ельцинских элит, которые были участниками проекта ухода Ельцина и искали решение проблемы преемника. Не исключено, что Примаков мог бы им предложить решение, а он ими пожертвовал, по-видимому считая, что они изолированы (идеология «семьи» к этому времени уже сложилась). Однако, отказавшись от них, Примаков позволил выстроиться в ельцинских элитах оппозиции себе. Но существенно то, что он оставил некую модель».

Павловский, несомненно, человек умный, но неужели он серьезно предполагал, что, будучи председателем правительства, я мог пойти на какую-то сделку с «семьей» или частью «ельцинской элиты» для того, чтобы обеспечить свое политическое настоящее и будущее? Это было начисто исключено. Отсюда такая острота направленных против меня атак.

12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались. Он предложил мне сесть на обычное в таком случае место – за большим столом, предназначенным для заседаний. Сам сел так же, как обычно, за торец стола рядом со мной.

Несколько насторожило, но не более того, его раздраженное обращение к пресс-секретарю: «Почему нет журналистов?» Когда в комнату зашли аккредитованные в Кремле представители телевизионных каналов и агентств, Ельцин спросил их: «Почему не задаете вопросы о правительстве?» На последовавшие сразу же вопросы он ответил: «Да, перемены будут». Посмотрев на меня, добавил: «И значительные».

Молнией в голове пронеслась мысль: есть решение уволить моих заместителей и таким образом вынудить меня уйти в отставку. Но действия разворачивались по другому сценарию. Как только вышли журналисты, президент сказал:

– Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины.

– Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете, который работает хорошо: страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет – это ошибка.

Ельцин повторил просьбу написать заявление. А после моего вторичного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.

– Как у вас с транспортом? – вдруг спросил меня Борис Николаевич.

Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси.

Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но Борис Николаевич жестом меня удержал. После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» – и обнял меня.