Вервольф - Василий Жеглов

— Врёшь! — прохрипел а'Гор. — Ты не Чилам!

— Вот как? — мягко улыбнулся прорицатель. — Что ж, с глупцом спорить бесполезно — он верит лишь самому себе. Отпусти его, раб!

Дзарг молча повиновался, и а'Гор, вскочив, бросился к выходу, но вдруг споткнулся на полпути и замер, не в силах сделать следующий шаг.

— Что же ты не уходишь, Великий? — поинтересовался юноша. — Не волен над собственным телом? Кто мог завладеть им, как думаешь? Не знаешь? Или не веришь? Не бойся, жрец, я верну тебе веру! Ты поверишь так сильно, что сам лишишь себя жизни. Твоя смерть будет медленным избавлением от грехов, которые ты совершил. Вернись, Великий, и возьми свой нож!

Жрец повернулся и на негнущихся ногах подошёл к лежащему на полу кинжалу. Он нагнулся и поднял нож с пола, крепко зажав его в руке.

— Ты был слеп, жрец, — прозвучал тихий голос. — Твои глаза давно ничего не видят! Зачем они тебе? Я научу тебя видеть сердцем!

Великий с ужасом смотрел, как его собственная рука взметнулась вверх. Как кончик лезвия неминуемо приближается к глазу. Он хотел закричать, закричать ещё до того, как почувствовал боль — но не смог. И тогда он вдруг понял, что такое настоящий страх… Он осознал, что не сможет выплеснуть хотя бы в крике ту нечеловеческую боль, которую ему предстоит испытать. Ему захотелось умереть прямо сейчас, но он знал, что Чилам ему этого не позволит.

И он поверил: Чилам пришёл!

Старый раб бесшумно спустился в пыточный подвал. Ах-куч почти никогда не выходил оттуда: здесь он ел и спал, истязал свои жертвы и насиловал храмовых рабынь. Здесь он и умрёт! Бывший вор сжал в кулаке медную ложку, ещё час назад принадлежавшую безбровому. Он, для которого «смык» был профессией, без особого труда сумел «помыть» её прямо на глазах у хозяина, да так, что тот ничего не заметил. Умелые руки за несколько минут превратили безобидный предмет в смертоносное оружие: остро заточенный черенок ложки мог ужалить ни чуть не хуже славного грайворского стрижа. "Вор не должен лепить жмуров, — горько усмехнувшись, вспомнил собственные слова Робин.

«Он и воевать тоже не должен…» — хмуро добавила память.

…Красиво, наверное, заходил корабль на швартовку. Паруса пузы белые надувают, вымпелы разноцветные реют, боцманские дудки серебряно посвистывают, матросы рифы берут, по вантам скачут…

Красиво…

Со стороны красиво…

А там, внутри, в душном, просмолённом и просоленном трюме, рядом со стреноженными лошадьми, с принайтовленными колесницами, катапультами, таранами и прочим, когда только что от души проблевался после ковша тёплой браги…

Жара…

Прямо с причала — «Марш-марш, сукины дети!». Впереди Астур…

Наша колесница — четвёртая в колонне. Пыль столбом…

Идём по-походному: щиты опущены, командир без брони, пики подняты…

На мордах — тряпки мокрые, от пыли, чтоб дышать хоть как-то можно было…

«К бою!»… Проверка?

Куда-то повернули. Солнце в глаза. Чёрная точка… Потом — две, три… Туча на горизонте, растёт и увеличивается, визжит гортанными выкриками и храпом коней… Степняки пришли от солнца…

«Укрыться!»… В степи?

Колесница, что перед нами была, дёрнулась. Коренной — тушей бесформенной оземь грохнулся: аккурат между позвонков шейных — стрела. Перед носом столб пыли.

«Вправо!». Слева кто-то завизжал, и сразу вслед — захрипел. И не понять — то ли конь, то ли человек…

Что-то свистнуло — раз, другой, третий — и нет командира, и ещё одного, который в трюме всё песни напевал да прибаутками сыпал. И возница наш вдруг поводья выпустил, руками взмахнул, за шею схватился, и начал набок заваливаться. Упасть не успел, а в него ещё четыре стрелы воткнулись.

А я? Что там матушка про хранителей говорила?

…Не знаю, какой хранитель тогда лук мне подсунул, да руки мои воровские, ни к чему другому не привычные, под тот лук заточил, да только стрелы я сыпал — что три степняка зараз, и каждая из них жмура лепила. А когда степняки налетели да до рукопашной дошло — и мечом работал, и шершнем, а довелось бы — и голыми руками рвал бы да зубами грыз, лишь бы выжить!

Жить хотелось…

Очень…

«Сколько лет прошло — а жить хочется не меньше!» — отогнал воспоминания Робин.

Он ещё крепче сжал в руке оружие и прислушался: в подвале было тихо. Старик сделал несколько шагов и замер.

Подвал был пуст.

Ах-куч хотел убежать, но ноги словно приросли к полу. Он хотел хотя бы зажмуриться, чтобы не видеть как Великий а'Гор корчится в страшных муках, нанося себе всё новые и новые раны — и не мог закрыть глаза. Со всем своим опытом палача он и представить себе не мог таких истязаний. Самым страшным было то, что жрец не издал ни единого звука. Его рот разрывался в безмолвном крике, но крик этот звучал только в сознании безбрового.

— Теперь ты можешь видеть сердцем, жрец! — выдохнул Чилам. — Скоро и слушать меня ты тоже будешь сердцем, как это делает Дзарг…

Голос прорицателя был ровным и бесстрастным.

— Ты даже представить не можешь, уверовавший, как долго я ждал этого дня. Я знал, что сила придёт ко мне в день моего пятнадцатилетия — так гласит древнее пророчество. Только ты в него не верил, а я — верил. По-настоящему верил, изо всех сил! Потому что кроме этой веры у меня ничего не было, вообще — ничего! Ты никогда не поймёшь, что значит придти в этот мир так, как пришёл в него я. Ты никогда не поймёшь той ненависти, которую я испытываю к этому миру, и той неистовой радости, с которой я желаю его гибели. И это в моих силах! Ровно через год я произнесу своё первое пророчество. Но ты его уже не услышишь. А жаль — оно будет воистину великим! Сейчас я научу тебя слушать сердцем и расскажу о нём. Приступай!

Дрожащей рукой жрец медленно поднёс к виску острый клинок и так же медленно воткнул его себе сначала в одно ухо, потом во второе. Струйки крови побежали по его шее и плечам, по телу пробежала судорога боли — но и тогда он не произнёс ни звука.

— Ты слышишь меня, уверовавший? Вижу, что слышишь! Теперь ты знаешь, что вера позволяет видеть и слышать сердцем. Только теперь ты сможешь понять моё пророчество. Внемли же, уверовавший…

Ах-куч слушал тихий голос Чилама и не мог поверить собственным ушам. Когда прорицатель произнёс: «И так будет!» — штаны безбрового стали мокрыми. Ему вдруг отчетливо показалось, что он уже умер, что смерть уже стоит за его спиной. Надзиратель затравлено оглянулся. Быстрая, серая тень метнулась к нему, и свет померк. В последний момент Ах-куч захотел что-то крикнуть этому миру, но в его горле только коротко булькнуло.

Территориальные воды королевства Грайвор.

День третий.