Дневник нарколога - Александр Крыласов

— Я уйду! — стал угрожать Рома.

— Да куда ты денешься, — тихо рассмеялся Тихоныч, — Светка на сносях. Через семь месяцев у тебя на руках младенец.

— У меня?!

— А у кого? Светку-то я выходил.

— Что, и грудью кормил? — рассмеялся Рома.

— Моя-то не кормила, считала, что грудь форму потеряет. Я сам за смесями на молочную кухню рысачил. Пеленки, распашонки — все на мне.

— А она?

— А она стонала, что у нее после беременности два зуба выпали, позвоночник стал хрумкать и на животе растяжки появились.

— Не трынди, Тихоныч, — строго перебил его Рома, — она не работала ни дня, а ты всю жизнь слесарем вкалывал. Что-то и на ее долю по хозяйству приходилось.

— Совсем чуть-чуть, — уверил Тихон Тихонович и потянулся за новой бутылкой.

— Не надо бы нам ее открывать. Нажремся, — предупредил Носков.

— Нажремся, — согласился Сошников, — а что еще остается?

— Бороться нужно, — покачал головой Рома, — в смысле за свои права.

— Я боролся, — икнул Тихоныч.

— И чего?

— За что боролся, на то и напоролся. Барыни меня за человека не считают. Я для них был и буду навозом для орхидей, но теперь в нашем пометном полку прибыло.

— Я навозом не буду, — предупредил тестя Рома.

— Будешь, — снова икнул Тихоныч, — куда денешься. Дочка родится, хорошенькая, беленькая. Разве от дочки уйдешь?

— У меня будет сын! — Рома нетрезво ударил кулаком по столу.

— У таких, как мы, только дочки родятся, — пустил слезу Тихоныч.

— Ты меня с собой не равняй, — Носков испытал непреодолимое желание треснуть тестя кулаком по лысине.

— А чего ты хочешь от баб? — Сошников уставился на зятя неожиданно трезвыми глазами. — Никто же не возмущается, что собаки лают, а кошки мяукают. Так им природой положено.

— Какая связь? — Рома зажмурил один глаз, надеясь, что это позволит ему сосредоточиться и собрать в кулак распадающееся сознание.

— Прямая, — изрек тесть, — кошки лают, собаки мяукают, а бабы пьют нашу кровь.

— Но есть же мужики, что сами на шее у женщин висят, — возмутился Носков.

— Есть, — согласился Сошников, — только их мало и они обязательно моложе своих жен.

— А если одногодки? — с тайной надеждой поинтересовался Носков.

— Тогда надевай фартук, — отрезал тесть.

— Я рабом не буду, — затарахтел Носков.

— Куда ты денешься, — заверил тесть, прислонился спиной к холодильнику и тут же захрапел.

Через положенное время Светка действительно родила дочку Ирочку, хорошенькую, беленькую. Рома, работая на трех работах, ухитрялся погулять с дочуркой, сгонять на молочную кухню и поменять подгузники малышке. Супруга, как и предсказывал Тихоныч, грудью кормить не захотела, спала до обеда и проклинала Рому за вечное безденежье и свою испорченную фигуру. Носков стал уже свыкаться с неизбежным ходом событий, как у Тихона Тихоновича внезапно умерла тетка и оставила ему огромную трехкомнатную квартиру на Сретенке. Как ни прискорбно это прозвучит, но радости в бирюлевской квартирке не было конца. Две фурии не расставались с калькулятором и постоянно подсчитывали, по какой цене они будут сдавать трешку в центре Москвы. От радужных перспектив захватывало дух, на эти деньги маме и дочке можно было смело путешествовать по Европе, заниматься шопингом и шейпингом, ходить по салонам красоты и даже записаться на прием к психоаналитику. Тесть с зятем уныло мыли посуду, пеленали и купали малышку, чувствуя себя слугами двух господ. Что ж, барам привалило нежданно-негаданно огромное наследство, а им, чумазым, даже на шкалик никто не пожаловал. Теща с дочкой, проинспектировав наследную квартиру, пришли к выводу, что ей необходим косметический ремонт. Было решено, что Тихон Тихонович начнет там белить потолки и клеить обои, а Рома к нему подтянется. Тесть собрал инструменты и убыл на Сретенку. И пропал. С концами. Ни привета, ни ответа. Его телефон был все время недоступен, а сам Тихоныч признаков жизни не подавал. Мать и дочь, чуя неладное, забеспокоились, устроили экстренное совещание и по его итогам послали Рому на разведку. Носков, переделав все дела по дому, отправился по указанному адресу, позвонил во внушительную дверь и пробасил:

— Тихоныч, открывай.

— Ты один? — послышалось из-за двери.

— Один.

— Точно?

— Точно.

— Врешь.

— Зуб даю.

— Мамой поклянись.

— Мамой клянусь.

— Врешь.

— Правда, Тихоныч. Ты же меня знаешь, я тебя не подставлю. Я всегда был за тебя.

— Не верю я тебе, Рома. Руки подними. Так, чтобы я их видел.

— Зачем?

— Подними, сказал.

— Хенде хох, еще скажи, Гитлер капут, — покатился со смеху Носков, поднимая руки, — один я, один. Барыни меня на разведку послали.

Тесть приоткрыл дверь на цепочке, просунул в дверь зеркальце и стал придирчиво обозревать лестничную клетку.

— Считаю до трех, и на цифре «три» ты с поднятыми руками вбегаешь в приоткрытую дверь.

— А если я замешкаюсь, — развеселился Рома, — и вбегу на цифре «четыре»?

— Поцелуешься с затворенной дверью, — предупредил Тихоныч, — один, два, три.

Носков с поднятыми руками, смеясь навзрыд, рванул к двери. Тесть сделал щель чуть шире, пропустил Рому и тут же захлопнул врата холостяцкого рая.

— Ну ты даешь, — никак не мог отсмеяться зять, осматривая квартиру без малейших признаков ремонта, — в Кремль попасть легче, в Белый дом, в женскую баню. И что же ты тут один делаешь?

— Наслаждаюсь жизнью, — похвастался Тихоныч, доставая из холодильника бутылку пива.

— А мне? — возмутился Рома.

— Нельзя, барыни заругают, и потом, тебе еще Ирочку укладывать.

— Значит, назад не вернешься?

— Ни за что. Хоть на старости лет для себя поживу. Красотища здесь, — тесть сановито оглядел свои холостяцкие угодья, — хочу халву ем, хочу пряники.

— И не скучно тебе одному?

— Некогда скучать. У меня насыщенная культурная программа. Вот сегодня хочу марамоек выписать, — раздухарился Тихоныч.

— Ну ты даешь, — поразился Рома, — прямо старик-разбойник, но учти, барыни этого так не оставят.

— Тетка на меня квартиру подписала, — поставил точку в разговоре оборзевший тесть.

Рома вернулся домой в Бирюлево и с восторгом поведал о привольной жизни Тихона Тихоновича. Носков, конечно, предполагал бурную реакцию барынь на поведение всегда тишайшего тестя, но действительность намного превзошла его ожидания. Это было шоу амазонок: мать и дочь то хватались за сердце, то бегали по стенам и потолку, то рыдали над своей несчастной долей, то грозились лишить Тихоныча и первичных, и вторичных половых признаков. На следующий день делегация в количестве трех человек топталась перед знакомой дверью.

— Тиша, открой, — завела сладким голосом Клавдия Петровна.

За дверью повисла напряженная тишина.

— Тиша, не дури, открывай.

Сошников затаился и голоса хитроумно не подавал. Теща озверела.

— Открывай, старый придурок, сейчас же!

Тихоныч не подавал никаких признаков жизни, но из замочной скважины слышалось его сдавленное дыхание.

— Папа! — заблажила дочка. — Это я, Света. Ты что, так и будешь держать нас на лестничной клетке?

Дыхание из-за двери участилось, но вход в нее по-прежнему оставался неприступным.

— Тиша, — зарыдала теща, — не валяй дурака, внучка все время про деду спрашивает. Уснуть без тебя не может.

Деда молчал как партизан.

— Считаю до трех, — предупредила теща полицайским голосом, — не откроешь — выломаем дверь.

— Она сейфовая, — откликнулся, наконец, затравленный голос.

— МЧС взломает, — предупредила Клавдия Петровна, — прямо с коробом вынесет.

— Не вынесет, — закряхтел Тихоныч, — я здесь все стальными пластинами закрепил.

Жена и теща стали подталкивать Рому локтями к двери, побуждая принять более деятельное участие в штурме.

— Тихон Тихонович, не дуркуйте, — грозным голосом предупредил зять, боясь заржать в самый ответственный момент, — с нами взвод ОМОНа. Он вашу дверь в секунду вынесет.

— В подъезд вас только трое вошло, никакого ОМОНа не было, — проявил осведомленность тесть.

— Они через чердак проникли, — подала голос дочь.

— А у них ордер на обыск квартиры есть? — выказал знание законов Тихон Тихонович.

— У них даже ордер на твой арест есть! — заверещала теща. — Где это видано, чтобы выживший из ума старый хрычуга трехкомнатную квартиру в центре Москвы у своих домочадцев оттяпал! Захватил всю жилплощадь, единоличник, да еще и куражится.

— Тетка одному мне квартиру подписала, — протявкал тесть.

— Я сейчас покажу, одному тебе, — Клавдия Петровна ухватилась за дверную ручку и принялась тянуть ее на себя.

— Не надорвись, — ехидно прокомментировал тесть в замочную скважину, — я и дверную ручку, и замки холодной сваркой укрепил.