"Фантастика 2023-163". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Алифанов Олег Вл

– Что мешает вам расспросить его по-французски? – удивился Стефан.

– Уверенность в том, что он непременно солжёт.

Не хотелось мне говорить ему, что главной помехой видел я благочестивую толпу, что разделяла нас, и которую не хотелось мне тревожить неловкими движениями. Я находился в убеждении, что без труда разыщу эту персону на корабле по выходу в Средиземное море.

– Если человек столь тщательно маскирует своё происхождение, – прибавил я, – то разбирательство его выдумок только ещё более собьёт меня с толку. Слыхано ли, чтобы подданный России совсем не разумел по-русски!

– Один из контр-адмиралов Ушакова, Николай Кумани, критский грек, умея говорить на шести языках, включая русский, не читал и не писал ни на одном. Раз Ушаков решил проверить сей слух, приказав тому зачитать ему только что написанный им приказ. Прознав о том заранее от своего доверенного лица, Кумани втайне попросил писаря единожды прочесть ему бумагу. После уже перед Фёдором Фёдоровичем повторил слово в слово.

– Это говорит лишь о его памяти. Видимо, разбирать слова он как-то умел.

– Он держал приказную тетрадь кверху ногами.

– С нашим господином NN история похлеще, – посмеявшись над анекдотом, заметил я.

Так человек сей получил от меня временное своё имя.

Поразмыслив, я пришёл к мысли, что навряд ли этот NN принадлежал к кружку заговорщиков Голуа. И не потому только, что тот предпочитал понукать такими же несчастными изгоями европейских держав, как и сам он, не доверяя подданным государя, ведь Артамонов тоже не мог, подобно мелкой мухе, выпутаться из его сетей. Но не мог же NN скрываться столь тщательно, чтобы ни разу не встретились мы глазами за обедом или на прогулке. Впрочем, быть может, он действовал строго по имевшимся у него инструкциям от лиц, про которых я мельком слышал в злосчастном доме, и кои являлись, по моему разумению, зачинщиками всей авантюры.

Повторюсь в который уж раз, что совершал я тогда некоторые поступки вовсе не из желания докопаться до чужой и ненужной мне тайны, а скорее из убеждения, что дворянин, которому брошен вызов, пусть даже и в такой изощрённой форме, не имеет права бездействовать, доверяя честь единственно случаю.

С этими мыслями в голове и пистолетом в кармане (ибо твёрдо усвоил я урок Этьена Голуа) дюйм за дюймом после обыскал я корабль, заглядывая в самые потаённые углы, но этот господин как в воду канул, заставив меня кусать губы от ярости и бессилия.

Во всём остальном плавание протекало мирно, даже с известным удобством. С палубы открывались нам виды восстающих один из-за другого серых и суровых хребтов, а после надолго мы потеряли из виду все берега. Так миновали мы Мителену, именовавшуюся прежде Лесбос, и Сцио со столицами Кастри, а в виду некогда процветавшего и ныне пустынного Хиоса перед глазами моими, омываемыми слезами, словно встало полотно Делакруа, и вспоминал я историю чудовищной резни, учинённой турецкими моряками при начале восстания греков. Мечталось мне посетить и Патмос, где в ссылке любимый ученик Христов писал своё Откровение, но пуще того стремился я всем существом в Святой Град, и потому крохотный, изрезанный островок остался в стороне ещё одной верстовой вехой Архипелага.

Вечером последнего дня пути мы со Стефаном расположились в креслах, подставляя лица солёному ветру и предзакатному солнцу, растратившему за день свой неистовый в этих краях жар. За бутылкой цимлянского, остуженного находчивым боцманом в толще средиземноморских вод, разговор так размеренно и откровенно.

Я коротко поведал ему о своих злоключениях у князя, сетуя на бесполезность вначале обнадёживавшей миссии. Не утаил я ни редкого камня, ни находки странного скелета, взяв наперёд слово не распространять рассказ далее нас двоих. Он не перебивал, и мне мнился в его глазах неподдельный интерес.

– А ведь знаете, что занятно, – с живостью подхватил он, когда я, в сущности, кончил описание приездом приставов, – та записка графу Воронцову, полученная мною от Его Величества, как раз касалась дела князя. Наместник при мне распечатал послание и сказал следующее: «Ну вот, теперь и до императорской канцелярии дошло. Доигрался князь. Пишут витиевато, а по сути – распространяет слух, что раскопал-де ангелов. Предписано пресечь. Не хотел я кляузам верить, да теперь придётся… отложив чувства, исполнять инструкции». И не поморщился, и не улыбнулся. Не правда ли, замечательно: я вёз послание, стававшее поперёк пути вашему предписанию? Вы имели приказ – изучать, я – запрещать то же. Я не досадил вам?

– Возможно, лучше бы, – вздохнул я, – чтобы последовательность их исполнения поменялась местами. Впрочем, мы, кажется, оказались пешками в чужой партии.

– Только обыкновенно пешки не знают, чего ради ими манипулируют, и видят лишь то, что находится у них перед носом. Нам же с вами посчастливилось узреть на мгновение свои роли в игре, – совершенно серьёзно ответил он.

– Игра продолжается, а мы, мелькнув в начале, безжалостно разменяны. Чему я, впрочем, счастлив, не имея склонности к государственной службе, а уж к экзерсисам Прозоровского и подавно. Конечно, интересно, что оба мы узнали суть своих императорских депеш. В той, что я вручил патриарху Иерусалимскому, сообщалось об огромном денежном вспоможении царствующей фамилии в пользу православных святынь, окормляемых ею, и которая поступит вскоре через наше консульство в Яффе. Кроме того, возобновлены права на доходы патриархата с Валахских княжеств, прерванные войной. Не могу передать, сколь возрадовался Владыко Афанасий. Смею полагать, нынешнее наше плавание под его эгидой стало возможным благодаря обещаниям скорых пожертвований. Я же бесхитростно пользуюсь благами, незаслуженно даруемыми любому доброму вестнику. Очень верю, что и сами патриархи Иерусалимской церкви перенесут престол в Святой Град. Что ж, в этом мире, причиной несовершенства которого являемся мы сами, деньги, увы, играют немалую роль.

После страшного пожара восстановление Храма Воскресения истощило церковную казну, но ещё более огня разоряло священников и монахов всех вероисповеданий неумеренное самовластье больших и малых чиновников Порты. Особенная повинность ложилась на греческое монашество, принявшее большую тяжесть забот о новом строительстве. Девять долгих лет оторванности от единоверных собратьев Российских привели к двухмиллионному долгу под восемью процентами годовых; ещё более того, на доходы повлияла изоляция от двух податных княжеств и милостыни со всех краёв христианского мира. Чтобы спасти положение, все драгоценности ризницы пришлось обратить в наличность, свыше сорока пудов золота и две тысячи пудов серебра оказались распроданы в кратчайший срок. Но и при том суровые заимодавцы настойчиво требовали аукционировать святыни, монастыри и поместья в уплату долга, так что лишь решительное заступничество нашего правительства спасло в то время Иерусалимский патриархат. Теперь же, когда свобода передвижения и возможность возобновить приток средств восстановлены, надежда патриархии вновь обрести былое величие не казалась эфемерной.

Делясь со Стефаном этими сведениями, полученными от самого патриарха, я внезапно замолк. Нашедшее вдруг озарение чуть не заставило меня вскочить. Пусть подозрительный и осторожный князь, раскопав захоронение крылатых тварей даже в самом начале мая, тотчас же курьером отправил известие в Петербург, то как к исходу апреля канцелярия императора составила для графа Воронцова упоминавшее «ангелов» предписание? Решительная невозможность этого делала обстоятельства работ Прозоровского тёмными настолько, что я был рад тому, что мне удалось беспрепятственно и с небольшим ущербом покинуть эту странную юдоль лжи и предательства. Но почему он обманывал меня? И только ли меня? О, нет – истинное время находок он скрыл ото всех, ведь подозрения Голуа в отношении моего слишком скорого приезда имели основанием те же ложные сведения. Теперь мотив назойливого француза и его сподручных тоже стал совершенно прозрачен! Зная о некоторых важнейших находках князя, они, конечно, проведали о его письмах в столицы. Неизвестно по какой причине я прибыл гораздо раньше ожидаемого срока, посему заговорщики заподозрили во мне не учёного, а проходимца наподобие них самих – того, кто может отнять то, что готовились похитить они, и что по праву уже считали своим. Они могли торопиться и по причине предположения, что князь затеял отправить часть сокровищ с путешественниками, для чего и затеял вояж столь поспешно. Не получив от меня удовлетворительных объяснений и совершив промашку с раствором Либиха, они решили попросту покончить со мной. Сам я тоже виноват: моё глупое стояние за статуей в первую же ночь дало им первый и самый весомый повод причислять меня к плутам, имеющим виды на достояние князя. Но до чего ловко сам Прозоровский скрывал правду! Требовал бумаги от Общества, подтверждающие мои полномочия, в то время как комедия разыгрывалась строго по его плану… Утишённая временем неприязнь к князю разгорелась заново, и только любовь к его невинной дочери останавливала руку мою от написания язвительного доклада в Общество, а возможно, и в газеты.