Хроника города Леонска - Алексей Парин

– Сонечка, ангел мой, насчет Тициана вы ошибаетесь. Даже в нашем доме, через который прошли и аресты, и конфискации, сохранилась одна его картина. И еще в Леонске наберется по меньшей мере дюжина его полотен – насколько я понимаю, все они приехали с нашими венецианцами в 1790 году.

– Но, Валерия Петровна, в Москве на выставке черным по белому написано, что в России вообще нет ни одной картины Тициана в частных коллекциях.

– Даже набросков нет, – добавил Гидо. – И на этом настаивают первейшие знатоки. И в Венеции так считают. Уж я-то хорошо знаю.

– Леонск – это особая статья, – возразила Валерия Петровна. – Вы же знаете присказку, что Леонск – это не Россия. Потому что здесь все сокровища за семью печатями – печатями всеобщего молчания. Есть вещи, о которых леончане просто никому никогда не говорят. И вам бы, Сонечка, пора это знать после столь долгого присутствия в нашем городе. Гидо питается в основном недостоверной устной информацией, мы это давно поняли, но вам с вашим научным интеллектом настоятельно необходимо понять наш способ существования…

Мое удовлетворение трудно преувеличить, а Соня испытала очередной удар под дых из-за своего прихвостня. Я знал, что интимные отношения между ними существовали лишь как плод бурной фантазии Сони – у молодого фата с обыденным мышлением и в мыслях не было ничего такого. Зато как раз обыденное мышление заставляло его делать ставку на шалую страсть патронессы в разжигаемом ею внезапном его желании сделать блестящую научную карьеру. Я наблюдал со стороны за развитием бульварного сюжета, уверенный в своей конечной правоте.

Соня предпочла перевести разговор на другую тему.

– Вы все помните, что у меня сегодня, как обычно, вечеринка с супом? Я вас всех с нетерпением жду. Тем для разговора у нас сегодня предостаточно и без Тициана.

– У вас всегда исключительно интересно, – сразу же отозвался Ян Прицкер, отличавшийся безупречной обходительностью.

Оставим разговоры в лингвистической группе, где, как вы поняли, и мне нашлось место благодарного слушателя, и понаблюдаем за лёвчиками.

Чино принадлежал к той ветви, которую именовали в Венеции «дорати» – золотистые. У этих лёвчиков самые нежные, самые сердечные характеры, а шерстка мягко-желтого цвета, на солнце отливающего чистым золотом. Чино в этот момент играл со своей любимой подружкой Джиной – у нее шкурка ударяла в рыжину, с красноватым оттенком. Таких леончиков звали «росси» – красные. Характеры у «росси» были пожестче, даже, можно сказать, постервознее – если сравнивать с собаками, то они напоминали такс, тем более что у «росси» и ума было побольше, чем у «дорати». Неподалеку от нашей парочки, которые гонялись друг за другом с веселым подвизгиванием, сплелась в клубок целая пятерка лёвчиков породы «бруни» – если вы знаете итальянский, то догадаетесь, что у этих малых львов гривы и шкуры пленяли коричневым тоном, темнее охры, почти доходящим до умбры. «Бруняши» – самые редкие из лёвчиков, они самые тихие, самые мирные, но и самые депрессивные. Их нельзя обижать – чуть что, забиваются в угол и весь вечер подвывают тоскливыми голосками. Пятеро «бруняш» происходили из двух домов – двое жили у австрийки Фридрун, второго профессора с кафедры, которую возглавляла Соня, а трое принадлежали семейству кельтолога Прицкера – дочери его, приятельницы Марика, обожали своих чудесных, периодически тоскующих леончиков.

В тот момент Лёля, Лиза и Сашенька, заверещав, бросились на Марика и стали тормошить его, вовлекая в беготню и прыготню. Но Марик отверг их притязания, нисколько не обидев ни одну из них (сердце его вот уже два года принадлежало четырехлетней Лизе, и это было широко известно), – на Золотом поле он любому обществу предпочитал мое. Свободное владение немецким позволяло Марику общаться со мной в неограниченном объеме, и он не упускал возможности поупражняться. Почему он выбрал именно меня, не знаю. Может быть, потому, что сам любил определять тему для разговора, а со мной этот номер проходил легко. У него и на тот день заранее была приготовлена тема.

Да, тот день. Его мы запомнили все. Потому что именно тогда и началась та «страшная история», о которой я уже упомянул между строк.

Глава 5

Совет трех

Собственно говоря, Марик приготовил тему для разговора не случайно. Я и сам мог догадаться, о чем он сегодня станет со мной разговаривать. Потому что за два дня до этого в Леонск приехал новый мэр, которого назначили сверху, – шел 2012 год, на дворе стояло 7 сентября, и такого поворота событий ждали давно. Леонску удалось выстоять в своей особости не за счет какой-то феноменальной несгибаемости или жесткости позиции, совсем нет: венецианские традиции позволяли многого добиваться искусной дипломатией, которая, в частности, подразумевает и обильные контрибуции (в России говорят теперь – откаты), и ухищренную лесть, и таинственные недоговоренности, и тончайшие способы полуобмана и конспирации.

С Москвой в последнее время у Леонска выстроились ровные спокойные отношения, а вот соседней Астрахани он не давал покоя. Этот город по своей мещанской сути с самого начала невзлюбил высоколобый Леонск. И так и этак гнусные астраханские братки пытались загнать Леонску гвозди под ногти, но всякий раз интеллект леончан оказывался сильнее козней. Но тут удар нанесли в самое сердце, и никакие откаты не помогли. Неизвестно, чем Астрахань удалось задобрить Москву так, чтобы мэра назначили весьма подозрительного. Фамилия его была Фиш, но на самом деле он заблаговременно переименовался ради того, чтобы втереться в доверие леончанам. По-настоящему его звали Рыба, Игорь Игоревич Рыба. Злые языки болтали, будто он сменил фамилию еще и потому, что сам был похож на рыбу – прежде всего глазами. По рассказам свидетелей, глазки были буквально рыбьи: мутноватые, не выражающие никаких эмоций или мыслей, застылые в своей самовлюбленности, но одновременно и полные глубинного испуга, как будто ему надо было улизнуть от нависшей над ним кошки. Вы только не думайте, что я леплю нашего антигероя по образу и подобию одной зловещей знаменитости – у нас таких рыбных граждан пруд пруди, и в одной Астрахани найдется не один десяток среди управленцев. Фиш отличался злопамятством, жестокостью и твердой волей, которая то мягко, то жестко сметала все на его пути.

По городу поползли слухи, что у Фиша не сложились отношения с лёвчиками: с первого дня он начал говорить о львах и об их кровожадности. Конечно, отношение Фиша к лёвчикам и стало главной темой разговоров на Золотом поле в тот день. С этим и пришел Марик ко мне.

– Генрих, ты слышал, что завтра будут снимать с постаментов все памятники львам в нашем городе?