Если он грешен - Ханна Хауэлл

Проблема состояла в том, что он, хотя и чувствовал иногда потребность в женщине, никогда не питал вожделения к какой-то конкретной особе дамского пола. Правда, несколько раз он испытывал довольно сильное вожделение, но оно тут же гасло, если дама не отвечала ему взаимностью или если он чувствовал, что теряет над собой контроль. Впрочем, он никогда не испытывал того страстного чувства, от которого, если верить его знакомым, подгибаются колени, начинается дрожь во всем теле и закипает кровь. Хотя это безумие быстро проходило и у тех, кто заявлял о том, что страдает от него, Эштон не мог отделаться от ощущения, что с ним что-то не так, поскольку он никогда ничего подобного не чувствовал. Возможно, ему и хотелось бы однажды оказаться в тисках такого безумия, но он очень сомневался, что сможет когда-либо его познать — ведь скоро ему исполнится тридцать и он в шаге от того, чтобы связать свою судьбу с холодной и неприступной Клариссой.

— Вот мы и пришли, милорд, — сказала женщина, которая вела его по коридору. Распахнув дверь, она добавила: — Я вас только подведу к кровати и сниму с глаз повязку, и вы увидите, что друзья для вас приготовили.

Когда же с него сняли повязку, Эштон испытал примерно такое же ощущение, как когда-то в детстве, когда упал с дерева и с силой грохнулся о землю. Женщина, распростертая на кровати, была миниатюрной и изящной. Но действительно ли ей было удобно лежать в таком… растянутом положении?

Эштон едва заметил ту, что принесла поднос с вином и печеньем (другая же тем временем положила на стул его одежду). Все его внимание было целиком сосредоточено на подарке.

Лежавшая на кровати была в прозрачном наряде, почти ничего не скрывавшем от взгляда, и Эштон сразу заметил, что груди у нее невелики, зато идеальной формы — округлые, тугие, с темно-розовыми сосками. Талия очень тонкая, что подчеркивалось женственным изгибом бедер. Окинув взглядом ее изящные стройные ноги, Эштон затаил дыхание и тут же почувствовал, что ладони его увлажнились. Когда же он увидел треугольник курчавых волос между ног красавицы, сердце его гулко заколотилось. У нее были очень длинные и густые каштановые волосы, цвет которых оживляли блестящие рыжие и золотистые прядки, и Эштону вдруг пришло в голову, что все тело красавицы можно было бы завернуть в шелковистое покрывало.

Услышав, что остальные вышли из комнаты, Эштон присел на край кровати. Он чувствовал себя как-то странно — словно у него подгибались колени. Снова окинув взглядом лежавшую перед ним женщину, Эштон принялся разглядывать ее лицо в форме сердечка. Ее маленький изящный носик был чуть присыпан «немодными» веснушками на переносице, и ему вдруг захотелось перецеловать их все. На груди ее тоже было немного веснушек, и ему захотелось тщательнейшим образом их пересчитать. Красиво очерченные скулы и чуть заостренный подбородок делали ее лицо весьма приятным, хотя оно и не соответствовало классическим канонам красоты. А вот глаза казались ошеломляюще прекрасными — то была странная смесь синего и зеленого, причем эти чудесные глаза были украшены густейшими темными ресницами. Брови также были темными, неширокими и красиво изогнутыми. А губы могли бы соблазнить и святого — чуть припухшие, они напоминали своей формой лук Купидона, и Эштон чувствовал, что ему ужасно хочется впиться в эти губы поцелуем.

— Вам, может, неудобно так лежать? — спросил Эштон и тут же смутился, сообразив, что задал глупейший вопрос.

Девица поморщилась и пробормотала:

— Неужели вас действительно это интересует?

«А у нее очень правильная речь для шлюхи из борделя», — подумал Эштон с некоторым удивлением. Ему не хотелось думать о ней как об одной из этого недостойного племени, что, разумеется, также было очень глупо с его стороны. Ведь она работала в борделе и была сейчас привязана к кровати — очевидно, приготовилась играть роль девственницы на жертвенном ложе в развратной игре с мужчиной, которого совсем не знала. Эштону было немного неловко и даже стыдно из-за того, что он и впрямь почувствовал себя вполне готовым к этой игре. Более того: уж если честно, то ему ужасно хотелось участвовать в такой игре. Через несколько минут он развяжет эту девицу, а пока что… Он протянул руку и погладил ее бедро.

Девица тихо вскрикнула, когда ладони Эштона прикоснулись к ее бедру, и крик этот подействовал на него чудеснейшим образом — его вдруг словно обдало жаром. Вероятно, это и было вожделение, та ослепляющая похоть, которой, как он думал, ему никогда не придется испытать. Внезапно то, что представлялось ему глупым, оказалось очень даже заманчивым. Эштон обнаружил, что обладает-таки воображением, и это его воображение стремительно заполняло сознание весьма разнообразными и безнравственными образами. Он снял сандалии и встал, чтобы стащить с себя тунику. Отбросив ее в сторону, он взглянул на девицу и увидел, что глаза ее расширились. «Вероятно, ей не терпится…» — подумал Эштон с гордостью — почему-то именно эта мысль пришла ему сейчас в голову.

«О Боже!» — мысленно воскликнула Пенелопа. Она смотрела на обнаженного мужчину. И, что еще поразительнее, она смотрела на обнаженного лорда Радмура! Она влюбилась в него в тот самый момент, когда впервые увидела, но ни разу в своих глупых романтических мечтах не видела его обнаженным. А если бы даже и увидела, ни за что бы не поверила, даже вообразить не смогла бы, что найдет столь привлекательным именно то место, от которого сейчас взгляд не могла отвести. Те немногие знания из области мужской анатомии, что у нее имелись, она почерпнула, ухаживая за маленькими мальчиками. Разумеется, она и прежде подозревала, что отросток у взрослого мужчины больше, чем у мальчика, но никак не предполагала, что до такой степени.

И сейчас, глядя на обнаженного лорда Радмура, не знала, какое же из чувств в ней преобладает — удивление или страх. Но в одном она была абсолютно уверена: не только зелье миссис Крэтчитт удерживало ее от того, чтобы громко закричать и потребовать немедленного освобождения. Да, именно влюбленность в этого мужчину являлась причиной того, что она молчала. До сих пор она видела его только издали, а также в тех случаях, когда подсматривала за ним из укромных местечек. Все в этом мужчине влекло ее — от исходящей от него сдержанной силы до красивой наружности. И она, словно глупая девчонка, влюбилась в него с первого взгляда. Даже одетый он заставлял ее вздыхать и охать, а без одежды… Глядя на него сейчас, Пенелопа чувствовала, что вот-вот задохнется от избытка чувств.

Наконец она заставила себя поднять глаза и посмотреть в лицо лорду Радмуру. Густые золотистые волосы падали ему на плечи, а одна, более короткая, прядь ниспадала на высокий лоб. У него был правильной формы прямой нос, безупречный овал лица и волевой подбородок. А немного полноватые чувственные губы… Пенелопе казалось, что она никогда бы не устала целовать эти губы. Все в этом мужчине было совершенством, но более всего завораживали его глаза, напоминавшие туман над пустошью, — голубовато-серый, он иногда светлел до серебристого или же темнел до почти черного цвета грозовых туч. Густые темные ресницы с отблесками золотистого служили прекрасным украшением этих чудесных глаз, а плавные изгибы бровей делали его лицо необыкновенно выразительным.