Дорога в Монсегюр - Елена Хаецкая

Вдруг у окна звонко прозвучал мой голос. Я повторила, и голос опять увяз. Монсегюр то вздрагивал от моего живого присутствия, готовясь воскреснуть, то снова замирал. Ибо у меня не было ключа.

Я забралась на стену, пролезла под цепь, которой перетянули опасный подъем (чтобы туристы руки-ноги не ломали), взобралась на самый верх. Долина пала перед глазами, горы выросли до небес. И Сила захлестывала меня. Казалось – сделаю шаг и взлечу над этими горами.

Темная, преображающая Сила.

Насколько Фуа – Свет, настолько Монсегюр – Тьма.

Стоять у теплой стены, в окружении синеватых и фиолетовых гор, под неохватным небом, уходящим в Наварру и Испанию, и ЗНАТЬ – теперь уже рассудком, СЛОВАМИ – что путь пройден.

Ведь на самом деле дорога на Монсегюр означает: дойти туда и вернуться обратно. Однако в этом месте Силы важно было дойти ТУДА; обратно – выведет некто или нечто, призванное этой Силой тебя оберегать.

Как в сказке. Дойти до заколдованного замка – вот самое главное, а выйти оттуда не составит никакого труда.

Я стояла и длила эту минуту. Одну из немногих в жизни, ради которых я и живу.

Все не могла уйти, оторваться от этих камней. Они бесконечно кормили меня истекающей из них Силой. Они давали и давали, щедро, безоглядно – давали все, что я в состоянии взять (ничтожно мало, ибо у меня не было ключа, но и этой малости было много).

И вот у своих ног я заметила что-то черное. Я наклонилась, чтобы рассмотреть получше – что там. Не фантик ли от сникерса, брошенный туристами?

По молчащим монсегюрским камням – как не ранили об осколки нежное брюшко? – медленно-медленно ползли две огромных черных виноградных улитки. Обнаженные, неспешные. Со свойственной всем примитивным организмам уверенностью они двигались куда-то, куда им было нужно. Они не ведали никаких сомнений. Им не нужен был ключ, им не нужна была тайна. Они жили здесь, у них были здесь свои дела. Здесь они питались и размножались, вот так-то.

Я смотрела, как важно, как убежденно, как спокойно, с достоинством, передвигаются они среди камней и травы. Господи, что я должна была понять, когда смотрела на улиток?

Когда я спустилась со скалы, в то же самое мгновение из-за туч вырвалось солнце. Оно пронзило лучами фиолетовое небо, раскинув руки в обе стороны, и залило Монсегюр мрачноватым, но ярким, торжествующим светом. Замок расколдован, пусть на мгновение.

Я стояла на дороге и смотрела, стараясь навеки впечатать в свои смертные глаза эту картину: хмурый замок на скале, обласканный неласковым солнцем, под низкими тучами, среди высоких гор.

Я повернулась и зашагала по шоссе. Навстречу проехала одна-единственная машина. Я даже не стала ее останавливать – я шла ОТ Монсегюра. Я не хотела в поселок с таким названием, не хотела в местный музей, где (как обещает путеводитель) «экспонируются предметы, найденные при раскопках в крепости – ядра, оружие, предметы повседневного обихода».

Что значит – «не хотела»? Те же руки, сомкнувшие вокруг меня оберегающее кольцо, не пустили меня вперед. Ты была там, где должна была побывать; теперь твоя дорога – назад, к Свету, к людям, в Фуа.

Откуда пришло это знание, что ночевать я буду в Фуа? Я шла по совершенно пустынному шоссе и твердо знала, где сегодня заночую. В тридцати километрах отсюда.

«Не хотела»! НЕ МОГЛА – вот правильное слово.

…Встречная машина остановилась у подножия скалы, развернулась и поехала в мою сторону. Я подняла руку. Машина остановилась. Там сидел давешний дорожный рабочий (я так и не узнала его имени).

– Ты! – изумился он. – Неужели ты дошла досюда?

– Как видишь.

– Садись.

Я забралась в машину. Он поехал в сторону Монферье («последнего приюта»), не переставая вертеть головой в изумлении.

– Надо же! Ты сделала это! Ты действительно сделала это!

Быстрый взгляд на мои ноги (знал бы, что оборвала в кровь подошвы – дурацкие тенниски с мягкой подметкой!):

– Да, с моей машиной это было бы просто, но эти маленькие ножки…

Мы ехали по шоссе. Я сказала, что мне надо в Фуа. Это было ему по дороге. То и дело он останавливался, поправлял упавшие дорожные знаки, отмечавшие то место, где они чинил шоссе. Всю дорогу он разговаривал со мной, бранил свое начальство, ругал маленькую зарплату, жаловался на то, что работа тяжелая и каждый день приходится по три часа добираться до места. Досталось и горам, где расстояния скрадываются, а воздух ненормальный.

Рассказал мне о президентских выборах в России: кто кого побеждает.

Спросил: христианка ли я – заметил крест на шее. «Ортодокс», поведала я, ухмыляясь. «А мне все равно, – сказал он. – Я знаю, что я – есть я, а всего остального я руками не щупал».

На каком языке мы разговаривали? Как ухитрялись понимать друг друга?

В Фуа он подвез меня к кафе, вышел, спросил – где здесь «ouberge de jeunesse» (общага), затем подвез к общежитию, разъяснил дежурному: «Вот эта маленькая русская девочка пешком дошла до Монсегюра, а теперь ей надо переночевать».

«Она пешком дошла до Монсегюра!»

Меня встречали чуть ли не устиланием дороги пальмовыми ветками. Надо было сделать это, надо было сбить ноги, надо было пройти весь путь пешком – протащить свое бренное тело – чтобы вечером тебя ждал добрый прием, ужин, теплая постель…

Дежурный знал несколько слов по-русски. Это невысокий человечек с растерянным немного лицом, чернявый, в шортах, которые сидели на нем как короткие штанишки на мальчике – один из тех, кого можно безошибочно охарактеризовать как «маленького человека».

Дорожный рабочий сжал на прощание мне плечо, сказал, крутя головой: «Когда-нибудь тебя убьют на дороге» – и ушел. Он очень устал после рабочего дня.

Дежурный вытащил откуда-то альбом с поблекшими фотографиями – виды Москвы. Много лет назад он был там и держал почему-то свои альбомы на работе. В этом тоже проскользнула нотка бесприютности.

Я забросила свои вещи в комнату (панамку и сумку с ключом от тулузской гостиницы и страховкой), взяла пятьдесят франков и вместе с дежурным вышла на улицу. В общежитии, в холле на первом этаже, студенты в мою честь наяривали на аккордеоне вальс «На сопках Манчжурии». Я знала, что в мою честь, потому что эту мелодию они играли плохо – видимо, нечасто – и когда я появилась в холле, дружески захохотали.

– Ты правда была в Монсегюре?

– Да.

– Как же ты добралась?

Хлопок по щиколотке.

– А пье, а как же еще!

Одна девушка – широкое лицо, длинные вьющиеся каштановые волосы – с силой сказала – не сказала, а жарко вытолкнула из себя:

– Монсегюр!…

Мгновенный взгляд зрачки в зрачки: в ее глазах я увидела то отражение Монсегюра, которое впечатала в свои. Она тоже была там. Она тоже прикасалась к этой Силе. Ощущение родства: сестра.

И – расстались навсегда.

Я сидела в кафе (дежурный показал мне неподалеку от общежития дешевое и хорошее), согнувшись над тарелкой черепахового супа, слушала радио «Ностальжи» (только французское, а позывные те же) и ела. Если не считать куска хлеба утром, это была моя первая трапеза за весь день. С полным желудком я бы эту дорогу не прошла.

Хорошо было набить брюхо и расслабиться, осознавая, что «подвиг» позади.

Но неизмеримо лучше было плестись по дороге к Монсегюру, сгибаясь под тяжестью собственной малости и надвигающейся грозы…

Может быть, впервые в жизни я прочувствовала до самого позвоночника: наслаждения духа несоизмеримо сильнее наслаждений плоти. Только это должны быть настоящие наслаждения духа, когда плоть находится в услужении, как раба, как исполнительница его воли. Плоть, которой НА САМОМ ДЕЛЕ нет. Которая не мерзнет, не голодает, не боится боли, не боится бездомности, злых людей – вообще не ведает страха. Есть один только дух, всемогущий дух человеческий.

Наевшись, блаженно потащилась обратно в общежитие. Маленький портье хотел поговорить со мной, ведь я рассказала ему (конечно же!), что я – русская писательница, что я сочиняю роман о тулузских еретиках и желаю увидеть место действия своими глазами. Но я слишком устала для разговоров. Мне хотелось побыть наедине со своим воспоминанием о сегодняшнем дне.

В конторку заглянул крупный человек с стальной шевелюрой, стальной бородой, крупными руками, крепким брюхом. «Это мой директор», – сказал портье.

Директор воззрился на меня с насмешливым и добрым любопытством.

– Это ты – русская девочка, которая пешком дошла до Монсегюра? Ну-ну… Еще и писательница, ха-ха! Славная ты девчонка… Ну, отдыхай, давай.

И под его добродушное рокотание я ушла.

Моя комната в Фуа, на втором этаже общежития. Три кровати, две – пустуют. Моя у самого окна. Раскрываю окно и буквально утыкаюсь взглядом в крыши, скалу и замок графов Фуа, возвышающийся надо всем. Замок занимает как раз всю раму моего раскрытого окна. Над розовато-золотистыми башнями блекнет голубое небо.