Звонок в прошлое - Рейнбоу Рауэлл

Трев был сосудом, куда Джорджи выплескивала все свое недовольство и презрение. К Джеффу Джерману, к телевизионному каналу, к самому Треву. Сюжетная линия этого шоу в чем-то напоминала старый ситком «Большой ремонт», но без капли позитива. В их шоу не было ни Джонатана Тейлора Томаса, ни Уилсона.

Но мальчишка, играющий Трева, был восходящей звездой шоу.

– Тебе нравится Трев? – удивилась Джорджи.

– Я же не сказала, что мне, – возразила Хизер. – Другим. Вся школьная шантрапа ходит в футболках с надписью «Полный отстой!». Это тебе не затюканные домашние пай-мальчики, балдеющие под «Insane Clown Posse»[3].

– Произносить надо не так, – включился в разговор Кендрик. – Что-то вроде «Полный ацтооооооой!»

– Ты даешь, пап, – засмеялась Хизер. – У тебя выходит совсем как у Трева.

– Полный ацтооооооой! – повторил Кендрик.

«Полный отстой!» была основной фразой в устах Трева, заменявшей ему все остальные. Джорджи сняла очки и вытерла глаза. Спасибо Кендрику. Он умел ее рассмешить.

– Вот и твои макароны готовы.

Мать выложила дымящееся кушанье на тарелку, забрала у Кендрика мопсиху и тут же принялась ворковать:

– Думаешь, я забыла про тебя? Я не забыла про мою маленькую мамочку.

Поблагодарив мать, Джорджи села и взялась за еду.

– Мне тоже нравится Трев. – Кендрик потрепал ее по плечу. – В твоем новом шоу будет что-нибудь похожее?

– Мы делаем совершенно другое шоу, – ответила она и нахмурилась.

Кендрик – хороший человек. Но зачем он разыгрывает перед ней папашу? Уж лучше бы взял на себя роль старшего брата. У них разница всего в три года. Иногда ей хотелось сказать ему: «Ты не годишься мне в отцы». Кендрик вел себя с ней так, будто ей двенадцать лет.

Когда ей было двенадцать, ему было пятнадцать. В то время между ними вполне мог возникнуть подростковый флирт.

– «Бегущее время», – голоском воспитанной девочки произнесла Хизер, доставая из холодильника коробку с пиццей, – драматическая комедия, длящаяся по часу, где есть то и се и еще что-то.

Джорджи благодарно улыбнулась сестре. Хотя бы кто-то ее слушал.

– Ты права, Хизер. Там есть что-то от «Неудачников», от «Моей так называемой жизни» и от «Задержки в развитии».

Будь здесь Сет, он бы добавил: «Шоу, в котором есть что-то, заставляющее людей приклеиваться к телевизорам».

А Скотти обязательно ввернул бы: «Плюс что-то от „Шоу Косби“».

На это Джорджи всегда возражала: «Минус „Шоу Косби“». А потом ей становилось паршиво от сознания, что их детище так неоригинально.

Завтра же она серьезно поговорит на эту тему с Сетом…

«Бегущее время» задумывалось как шоу, затрагивающее все стороны жизни старшеклассников: все их взлеты, падения и абсурдности. Но на экране возвышенное должно стать еще возвышеннее, гадкое – еще гаже, а абсурдное – предельно абсурдным.

Так они рассказывали о своем проекте другим. Так в прошлом Джорджи обрисовывала его Махеру Джафари. Она тогда вся искрилась вдохновением. Ни одного неудачного слова. Никакой «воды». Никаких «Это мы додумаем по ходу».

Из кабинета Джафари они с Сетом отправились в ближайший бар. Сет взгромоздился на барный табурет, чтобы выпить за Джорджи. За неимением святой воды он окроплял ее голову виски «Канадиан клаб».

– Джорджи Маккул, ты настоящая волшебница. Ты не говорила. Ты пела не хуже Стрейзанд. Ты заставила его смеяться до слез. Понимаешь?

Потом Сет стал выплясывать на узком сиденье, и Джорджи, боясь, как бы он не свалился, схватила его за голые лодыжки.

– Прекрати, не то упадешь.

– Ты мое тайное оружие, – провозгласил Сет, подымая бокал.

Хизер подошла к ней.

– Можешь считать меня зрительницей «Бегущего времени», – заявила младшая сестра, размахивая куском холодной пиццы. – А я самая главная возрастная категория ваших зрителей.

– Спасибо, малышка, – сказала Джорджи, пытаясь слюной протолкнуть прилипшую к горлу макаронину.

Подошла мать. Естественно, с мопсихой в руках. От каждого почесывания за ушами и под подбородком беременная псина выкатывала водянистые глаза. Собачья морда находилась всего в нескольких дюймах от лица Джорджи. Приятного аппетита.

– Ты сегодня говорила с девочками? – спросила мать.

Джорджи, морщась от соседства с мопсихой, отвернулась.

– Нет еще. Как раз собиралась позвонить им.

– А не поздновато ли? – осторожно спросил Кендрик. – Там уже время к полуночи.

– Черт! – Джорджи даже вилку уронила. – И правда.

Ее мобильник после разговора с Хизер снова сдох. Джорджи подошла к коричневому проводному «Тримлайну», по-прежнему висевшему на кухонной стене.

На нее пялились все как один: мать, Хизер, Кендрик и мопсиха. В кухню, постукивая когтями по полу, вбежал еще один мопс.

– А в бывшей моей комнате еще осталась телефонная розетка? – спросила Джорджи. – Может, и аппарат цел?

– Я ничего не выбрасывала, – ответила мать. – Поищи в шкафу. И розетку мы не трогали.

– Замечательно. Я сейчас… – Джорджи стремительно вылетела из кухни.

Едва Джорджи окончила среднюю школу, как мать превратила ее комнату в хранилище собачьих наград. Другое дело, если бы она сразу после школы покинула родной дом. Но Джорджи уехала от матери только после окончания колледжа.

– А где же мне развешивать их медальки и ленточки? – искренне удивилась мать, услышав возражения дочери. – Мои собачки завоевывают награды. Не в шкаф же их складывать. Ты все равно одной ногой уже за порогом.

– Сейчас я с обеими ногами сижу на кровати.

– Тогда изволь снять туфли. Ты не в сарае.

Старая кровать Джорджи по-прежнему стояла на месте. И ночной столик с лампой – тоже. На полке она увидела часть своих книг, которые так и не собралась увезти. Открыв шкаф, Джорджи принялась выгребать оттуда разный хлам. Вот он – желтый телефонный аппарат. Старомодный, еще с диском для набора номера. Джорджи сама его покупала на какой-то гаражной распродаже. В шестнадцать лет она была весьма претенциозной девицей и очень любила старые вещи.

Ну и тяжелый же он! Джорджи размотала провод, затем отодвинула кровать и нашла на стене, у плинтуса, пыльную телефонную розетку. Таких розеток давно уже не существовало, как и вилок, которой оканчивался провод желтого аппарата. Вилка с легким щелчком вошла в розетку. Джорджи задвинула кровать, села на нее и, глубоко вздохнув, подняла трубку. Гудок был.

Вначале она набрала номер мобильника Нила. Звонок не проходил. Джорджи вспомнила, что у их сотового оператора нет автоматического роуминга с Омахой. А искать местных, к которым можно подключиться, для Нила – высший пилотаж. Тогда она по памяти набрала номер стационарного телефона в доме его матери…

После второго курса они с Нилом провели единственное лето врозь. Они уже тогда встречались. Нил уехал к родителям в Омаху, и Джорджи звонила ему каждый вечер. Из своей комнаты. С этого желтого аппарата.

Собачьих фотографий на стенах тогда было поменьше. Но все равно достаточно, чтобы вызвать у Джорджи желание спрятаться под одеяло, когда она вела откровенные разговоры с Нилом и у нее с языка слетали грязные словечки. Кто бы мог подумать, что Нил так бойко произносит те словечки? Обычно он даже не ругался. Но то лето было слишком долгим.

Телефон прозвонил четыре раза.

– Алло, – послышался голос свекрови.

– Добрый вечер, Маргарет. Извините, что звоню так поздно. Я всегда забываю о часовых поясах. Нил еще не спит?

– Джорджи, это ты?

– Да, это я, Джорджи.

– Подожди немного. Сейчас посмотрю.

Джорджи ждала, испытывая странную нервозность. Она казалась себе какой-то восьмиклассницей, звонящей своему парню. Парню, а не мужчине, за которым она замужем уже целых четырнадцать лет.

– Алло, – послышался в трубке голос Нила, сонный и не слишком приветливый.

– Привет, – сказала Джорджи, садясь прямо.

– Джорджи?

– Да… Здравствуй.

– Вообще-то, здесь уже первый час ночи.

– Я вечно забываю о разнице во времени. Эти дурацкие часовые пояса.

– Я… – В его голосе ощущалась досада. – Даже не ждал, что ты позвонишь.

– Я… просто хотела убедиться, что у тебя… у вас все в порядке.

– В полном порядке.

– Рада слышать.

– Вот так.

– Как твоя мама?

– В лучшем виде. Все они. Слушай, Джорджи, время все-таки позднее. Я устал за день.

– Конечно, Нил. Еще раз извини за поздний звонок. Я тебе завтра позвоню.

– Завтра?

– Ну да, завтра. Только пораньше, чем сегодня. Я просто…

– Ладно, – буркнул он и повесил трубку.

Несколько секунд Джорджи сидела, держа возле уха трубку, в которой пикали короткие гудки.

Нил не захотел с ней общаться. Свернул разговор и повесил трубку.

Она даже не успела спросить про девочек.

Она не успела сказать: «Я тебя люблю». Джорджи всегда говорила эти слова, и Нил всегда говорил их тоже. Возможно, кто-нибудь посчитал бы их слова о любви повседневной банальностью. Но для них эти слова были паролем безопасности. Доказательством того, что они по-прежнему одно целое.