Пленница медведя (СИ) - Владимирова Анна

Запустив компьютер, я принялся за дело.

Нашел я свою спасительницу довольно быстро — в сети уже раструбили о потере наследницы нефтяным магнатом Рупертом Файвелом. И имя сказала настоящее, что удивило. В свои двадцать три года Дана наворотила дел. Она была не так уж и равнодушна, как я поспешил ее обвинить. Особенно впечатлил условный срок за участие в протесте против запрета на передвижение по центру Дефореста оборотней. Но эта информация не была общедоступной — папочка постарался замять дело и стереть новостные ленты на эту тему. Только мне эти меры не были помехой — я специализировался на информации и ее извлечении любым способом. Пока продирался к базам данных Дефореста, отмечал, что дышится уже по-другому, что жажда жизни бьет по пальцам, возвращая чувство азарта. Я не хотел больше умирать, мне нужна была эта жизнь, в которой снова будет все, что я так любил — охота за теми, кто вставал на пути Рэма, просчет хода чужих мыслей и действий на опережение. Я нужен, черт возьми, своему народу, Рэму и себе!

6

Сжав кулаки, я откинулся на спинку стула и уставился на монитор. А она хорошенькая в той, другой жизни. Бунтарка. За кого она, интересно, замуж собралась? Любопытство удалось удовлетворить довольно быстро — сын одного из членов совета директоров папочкиной компании смотрел на меня в соседнем окне через двадцать секунд. Холеный. Взгляд наглый, полный вседозволенности. Что-то тут не клеилось… Бунтарка и защитница прав оборотней и это чмо? Правда? Покопавшись еще десять минут, я знал, что у Дениэла, как звали кандидата, три привода за езду в нетрезвом, сопротивление властям при аресте и отсутствие явных целей в жизни.

Нужно было закругляться, но взгляд прикипал к мобильнику. Так хотелось позвонить Рэму, услышать голос, рассказать, что вернулся… Его взгляд — последнее, что я помнил. Он звал, вцепившись в шею моему медведю, который воротил морду. Достаточно соображавший, что это — друг, но недостаточно для того, чтобы вернуться. Вспоминая те минуты, я вдруг отметил, что трогает меня это только сейчас, в человеческом теле. Тогда я смотрел в его тревожное лицо, понимал, что он в отчаянии, но ничего не чувствовал. Я хотел уйти, забыть… Черт, почему? Почему я выпал в это состояние апатии? Почему зверь внутри решил, что нам с ним больше не интересна эта жизнь? Или это был не я и не он, а кто-то решил за нас?

Я моргнул, сглатывая вязкую слюну. Во рту пересохло. У меня же сегодня праздник, второй день рожденья, мать его!.. Устал бояться, хватит. Захотелось чего-то особенного. Я порылся в запасах, выудил птичью грудку, достал вина из погреба. У меня все ж там девчонка, которую прижимал вчера к березе… Что за хрень происходит в моей жизни? И как из этого вылепить то, что нужно? Та еще задача. Но я же считал себя сообразительным.

Когда вернулся, на моей физиономии вероятно произошли слишком разительные изменения. Дана проследила за мной взглядом от камина, перед которым крутилась ежом.

— Что-то случилось? — хрипло спросила.

— Я осознал, что хочу жить, как никогда, — усмехнулся, ставя бутылку на стол. — Ты пьешь вино?

— Пью, — настороженно кивнула под моим взглядом.

— Отлично, — и я потянулся за бокалами. — Отметим?

— Что? — передернула она плечами.

— Я не знаю, — глянул в окно. — Хочется отметить…

По стеклам как раз забарабанило каплями, и желтый гравий во дворе потемнел. Хорошо подгадила погодка моим надсмотрщикам. Оборотни — не звери, мокнуть ой как не любят. Я демонстративно помахал бутылкой на лестнице, гарантированно расстраивая свой конвой за кустами. Лишняя демонстрация наглости не помешает.

Дана ничего не замечала — вернулась к созерцанию огня.

— Сколько тебе лет? — И я выдернул пробку. Глухой звук ее капитуляции усладил слух. Определенно мне возвращалась способность чувствовать простые радости.

— Смешно, — повернула она ко мне голову, — тебя это интересует, когда собираешься налить вина, но не интересовало вчера, когда… — Она запнулась и прикрыла глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я налил два бокала и направился к ней.

— Честно говоря, я не знаю, что тебе сказать, — протянул ей бокал. — Не соображал тогда, что делаю… Вернее, были причины, но не человеческие. Никогда бы не позволил себе в уме взять женщину вот так.

Дана слушала меня, сжимая бокал, и, что самое интересное, отвела взгляд только в последний момент.

— Ты пытаешься извиниться? — слабо усмехнулась.

— Нет, — и я сделал глоток из собственного бокала, наслаждаясь, как никогда в жизни. Она смотрела на меня все это время, ошалев от ответа.

— То есть? — моргнула она.

— То есть, ты сделала глупость, оказавшись в мире диких законов, где нет подобных сожалений. Я спасал твою жизнь…

Она дышала все чаще, и румянец, которым запылали ее щеки, оживлял ее бледное лицо.

— Когда трахал там в лесу? — прошептала возмущенно, а я вдруг ярко почувствовал не только вкус вина, но еще и то, что дерзкие слова из ее соблазнительного искусанного рта оживляют совсем не спасательные инстинкты.

— В дикой природе хорошие полуголые самки долго не бегают, — понизил голос, проникновенно глядя в ее большие глаза. Дана ошалело хлопала ресницами, задыхаясь от каких-то недоступных мне переживаний. — Или ты не знаешь, зачем белые волки выманивают одиноких водительниц из машины? Хотела приключений?

— Ну как же я могла без них уйти? — зло изогнула она брови. — Ты решил наказать?

— Присвоить, чтобы никто не претендовал. И я не решил — это было необходимо, чтобы спасти тебя.

— И теперь я что, твоя? — закипала Дана непонятным мне праведным огнем.

— По звериным законам — да.

— У нас в городе кто только не зажимается с оборотнями за березами, что-то не слышала, чтобы кто-то кому-то принадлежал!

— Это смотря, с каким намерением зажимать, — подался я к ней, наслаждаясь тем, как цепенеет от моей близости. — Я своим делиться не собираюсь и свой выбор смогу защитить.

— Я замуж выхожу вообще-то, — не выдержала она накала, подскакивая с бокалом.

— Надо было выходить и сидеть за высокими стенами! — рявкнул так, что она отшатнулась — еле успел перехватить бокал из ее рук.

7

— Никогда не психовал так, что плевать было на все и всех? — вдруг возмутилась она так, что аж губы затряслись. Какие все же у нее были яркие эмоции — почти осязаемые. — Да, я сделала тупость! Но я хочу ее исправить!

— Нет такой опции, — и я снова сунул ей бокал в руки. — Пей.

Так и подмывало спросить, кто ее замуж собрался брать, такую… Я сузил глаза на ее лице, пытаясь найти слово, которое крутилось в голове.

Ничья. Она же дикая!

— И за что тебя замуж отправили? — вопросил, когда она проиграла борьбу взглядов. Девчонка сразу же вернула мне все внимание:

— Что?

— Ты не похожа на девочку, которая жаждет замуж. Я тебя трахал вчера ночью, но ты не спешишь резать себе вены. Ты не любишь того, за кого тебя отдали, да?

— Не твое дело, — процедила, а я понял, что угадал.

— Очень даже мое. Я не сильно был бы рад настолько тебя раздавить…

— Со мной все нормально, — и она сцепила зубы, обрисовывая решительный овал лица. Часто так делает — мышцы челюсти развиты заметно.

— Так за что? — смягчил выражение лица, усмехаясь.

— Ты так уверен, что замужество для меня — наказание? — Только в голосе явно скользнуло удивление. А тебя, девочка, еще и не раскусывал никто никогда, но ты этого жаждешь.

— Ну скажи, что нет, — и я поднял бокал на уровень ее глаз.

Она вздохнула и осторожно брякнула о его бок своим:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— У меня судимость. Бойся.

— Трепещу, — и я довольно глотнул из бокала.

— Отец поставил условие — выхожу замуж за респектабельного жениха с родословной, либо остаюсь с клеймом преступницы, и не видать мне химфака, как своих ушей.

Тоже мне «респектабельное» чмо.

— Химфака? — усмехнулся я шире.

— Да. По задумке родителей мы же никогда не учимся на химфаке. — И она сделала наконец большой глоток. — Я должна была стать управляющей юридического отдела!