О некоторых современных собственно литературных вопросах - Константин Аксаков

Развитие бесконечного духа совершается в конечных явлениях; вечная идея является в беспрерывно преходящих образах; закон необходимости действует в сфере случайности. Эта преходящая случайность сама есть одно из необходимых условий общей жизни и, будучи сама в себе совершенно произвольна, не подчинена никакому закону, она сама является как закон, как одно из необходимых различий духа, являющегося вовне. – В Истории видим мы развитие идеи, беспрестанно выражающейся в кругу явлений случайных, которые сейчас уничтожаются и исчезают, выполнив свое назначение; но та степень развития, на которой случайные явления сами для себя преходят, но необходимость их, но случайность, говоря вообще, остается как одна из различий вечного духа, без чего бы не было тоталитета. История является во временах преходящих, для которых настоящая минута есть минута высшая; всякое определение, которое принимает идея в развитии, является как настоящее, как то, что есть случайность, через которую выражается она в настоящем, исчезает; но так как это определение есть только степень, а не истинное, то оно и исчезает как настоящее, и является в ходе развития мысли как необходимый момент его; отсюда уже видна необходимость случайности. Необходимый момент в своем настоящем проявлении разнообразится до бесконечности пестротою ему покорной случайной современности. И так как, с одной стороны, находим мы, что всякой момент истории есть необходимый, так, с другой стороны, видим мы, что всякой этот момент является в сфере современной случайности, которая в одно время делает его настоящим и потом, исчезая, уничтожает это как настоящее, как само для себя истинное, как непреходящее, и становит таким образом его моментом истории, необходимым как момент. Рассматривая какое-нибудь историческое время в его необходимом значении в отношении к развитию, мы видим, что все, даже самая одежда, выражала современную идею. Как согласно было с пластическим миром греков их одеяние, столько выгодное для скульптуры, эта туника и эта мантия, свободно упадавшая около тела, не представлявшая сама для себя никакой формы; форма давалась им изнутри самим телом, около которого свободно падала она различными складками, Уплотняясь, обрисовывая при каждом движении контуры тела. – Как много говорит нам железный наряд рыцарей средних веков: опущенное забрало, меч крестом, сталь. народ необходимо соприкасается с мыслию современною, является в случайности, и ничто, как народ, так не разнообразится, не пестреет в ее сфере, ибо народ есть выражение самое высшее.

Случайность (как мы уже сказали), явления которой своему существу не должны изменять, есть необходимость, закон. И эта необходимость, и этот закон, который задержать есть произвол, закон, сам в себе заключающий отсутствие всякой необходимости, – есть Мода. Это случайность, понятая как необходимость. Этот общий закон, смысл которого есть совершенный произвол, закон, который внутри самого себя, в своих проявлениях, заключает совершенную свою нечеткость, прихотливость явления, – есть Мода. Мы употребляем это слово, большею частию ограничивая круг его значения нарядом, и точно: нигде Царство Моды не является в таком полном блеске, во всей своей пестроте как в наряде, потому что, как мы выше упомянули, наряд всего более есть выражение внешнее.

Но Мода простирается на все, что только проявляется. Случайность есть общее условие для всех времен и расстояний. Франция есть по преимуществу представительница Моды: она схватила только эту сторону жизни, и на этом основывается ее могущество, ибо – как Мода, вторгается Франция всюду, и на этом общем для всех народов условии жизни основывается ее всеобщее влияние. Но Франции развивает только моду, она представляет только одну эту сторону. Мода есть единственная сфера ее понятия, и во Франции все подчинено ее владычеству.

Мы должны пояснить наши слова, сказанные нами о случайности; всюду она необходимое условие, но есть область духа, от него свободная, где уж не простирается владычество Моды; это та область, в которой бесконечный дух выражается уже в бесконечной форме, – область Искусства, Религии и Философии. – Народ тогда только освобождается от оков национальности, когда сознает себя в этих высших сферах, все прочие определения, какие ни принимает он, – все обращаются в кругу случайности самая форма государства, ежели мы уже станем употреблять это название, не считая необходимым для него условием высшую область духа, самое государство не освобождает еще человека от бренного преходящего, от всего горького, земного, он все еще в юдоли слез.

Для Франции закрыта эта высшая область. Франция – страна чисто внешняя, и, будучи такою, она необходима в общем составе человечества. Но потому что внешность есть ее смысл, потому что жизнь в нации движется только ее стороны случайной и преходящей, потому-то Мода и нашла в ней свое царство. Мы уже видели, до какой степени определено во Франции искусство; до такой же (т. е. до особенности) определены в ней и другие две высшие сферы духа. Существуя при таком определении, они не существуют в самом деле, а только со стороны внешней, и (при таком определении) они вместе подчинены Моде; двигателем Франции был всегда рассудок, не способный понять высшей деятельности духа. Естественно после этого, почему Мода выбрала себе местопребыванием Францию, где не должна она была уступать могуществу высшего духа. Естественно отсюда и всеобщее влияние Франции, которая, схватив случайность, схватила вместе и общее необходимое условие, в котором движется развитие, схватила эту внешнюю исчезающую современность, и на этой современности, на настоящей мимолетной минуте, основывается вечное влияние Франции, вечное, ибо случайность всегда будет, а Франция есть представительница этой случайности.

Отличие Франции от других государств в этом случае состоит в том, что влияние Моды у ней простирается и на искусства, и на другие высшие сферы, что самое и показывает их истинное в ней отсутствие. – Другие народы на пути своего развития должны были находиться на той же точке, на которой и Франция, должны были, следовательно, жить также более в сфере внешнего, случайного; тогда французское влияние всегда было сильно и простиралось на все три области бесконечного духа; но как скоро народ шел далее и возвышался наконец до сознательного существования – французское влияние должно было кончиться.

Владычество Моды изгонялось из царства бесконечного духа и ограничивалось тем, что собственно ей принадлежит, то есть костюмом, приемам и пр., – Англия и Германия свергли французское влияние; пришло это время и для России; самобытная жизнь наша началась, и французская мода на искусство и прочее должна бежать во Францию, где владычество ее безопасно, ибо там нет разума, нет его бесконечных сфер и некому оспоривать у нее господства. Моду мы не совсем изгоняем, что можно заключить из всех предыдущих слов наших. Мы только ограничиваем ее собственной ее сферой. Французское влияние на прочие народы не совсем прекратится, напротив, оно будет постоянно; но тогда это влияние Моды должно ограничиться ей приличною сферой, без притязания на другие, высшие; мы будем носить платье, стричь волосы, выбирать цвет материи и пр. Мы не станем оспоривать у нее этого владычества; пусть Париж считает себя в этом отношении центром Европы; мы знаем, что это-то владычество и становит Францию назади других государств, затворяет для нее другие, высшие области. – Мы будем обращать внимание на моду Франции в отношении к костюму или к чему-нибудь подобному; в этом отношении она всегда будет иметь для нас значение. – Но Искусство, но Религия, но Философия… нет, это не ее сферы.

Говоря о предыдущем вопросе, мы не могли не коснуться национальности, и потому намерены здесь поговорить подробнее об этом вопросе, который так различно решается между людей. С одной стороны, видим мы людей, кричащих только о своем родном, бранящих все чужое, отвергающих всякое общее развитие, самовольно заключающих себя в тесный кружок своего. Такие люди – чисто национальные в вышеупомянутом значении этого слова: патриотизм, до которого они доходят, назван где-то очень верно квасным; это одна сторона. Но есть еще люди, впадающие в другую отвлеченность, не менее, если еще не более жалкую: это космополиты, кричащие об общем человеке, о том, что они принадлежат целому миру, что они знать не хотят отечества, что отечество их – вселенная. Первые являются как анахронизм, ибо народ, как мы видели выше, действительно должен был находиться на такой степени, на которой жизнь вообще доступна ему под формою только своей собственной жизни. Другие же есть недействительный плод того периода жизни, когда народ находится в состоянии перехода, когда общее пробуждается в нем как стремление, которого односторонность есть космополитизм. Но народ выходит из состояния перехода, оставляя далеко за собою и тех, и этих; так и возникает истинная народность, которая имеет великое, всегдашнее значение; постараемся вывести необходимость ее и показать нелепость и того, и другого направления. Для этого мы должны начать несколько издалека.