Последние стражи Аарона - Мира Драгович

Мириам даже не заметила, как с нее слетела маска.

— От меня почти ничего не осталось, — шепнула она, протягивая перед собой раскрытую ладонь. На ней заплясал слабый огонек, и тут же погас от легкого порыва ветра. — Теперь ты сможешь оставлять меня в Дагмере. Я никому не причиню вреда.

Она говорила едва слышно, словно каждое слово вытягивало из нее жизнь. Морган подхватил ее на руки. Лишь оголенные черные кроны деревьев и хмурое свинцовое небо лениво проплывали перед ее глазами.

— Я думала, что сгорю, — слетело с ее пересохших губ.

В хижине Хранительница понимающе бросила звериную шкуру на ветхий сундук — он заменил для Мириам постель. Морган укрыл ее и бросил короткий взгляд на Ивэна, поверженного глубоким сном. Словно все тот же юноша, но необъяснимо иной без уродливой печати скверны. Только теперь Морган смог разглядеть его настоящее лицо, светлое, как и лицо его отца.

— Этот мальчик — настоящий король, — шепнула ему Хранительница.

Сердце Моргана сжалось — так давно он не видел этой старой женщины, что забыл ее добрую улыбку. Он потянулся, чтобы поцеловать ее изборожденные морщинами руки.

— Скажи, отчего ты послушала Мириам? — спросил он, а она положила ладонь на его плечо.

— Что я могла против нее, мальчик мой? Силой любви можно сточить камень, но только не укротить твое ищущее сердце. Ни одна женщина не сможет дать тебе того же, что отдала эта девушка.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В РУКАХ СОВЕТА

Ранее. Утес за городскими стенами, Дагмер

Утес над морем, едва угомонившемся после бури, был окутан таким густым и плотным туманом, что впору было резать ножом. Воздух пропитался дымом. А это могло значить лишь то, что у Стены Плача разведен огонь. И, конечно же, Мириам была там. Те немногие, кто знал о выходе на скалу, приходили туда в надежде на уединение. Но девушка была там по другой причине.

Мириам нравилось жить в городе. Она обладала ловкостью сливаться с уличной толпой, принесенной (толпу принесла что ли?) с собой из нищей жизни в Мецце, но в Дагмере же никто не сторонился ее. Она любила вольный город и упивалась им, ведь почти каждый его житель был подобен ей. На площади перед храмом не казнили ни одного мага и это давало чувство неограниченной свободы.

В последний раз Морган видел Мириам в замке непривычно тихую и задумчивую еще до захода солнца, до того, как в море поднялся шторм. Выйдя из своих покоев до рассвета, он приметил, что дверь в комнату девушки распахнута, а сама она не ночевала там вовсе. Его окутала тревога, но он знал где мог найти ее, как было всегда, и теперь он шел к ней, пробираясь через утренний туман. Осторожно ступая по скользким камням утеса, едва уловив взглядом пляшущие вдалеке языки пламени, Морган ускорил шаг. Он молча присел на старое обвалившееся дерево у костра так близко к девушке, что они касались плечами. Она же не шелохнулась, словно ждала его, знала, что он станет искать ее и непременно найдет.

— Ты не ночевала в замке, — он заговорил тихо, выискивая ее взгляд. — Все думаешь о той девчонке?

— Она была юной. Совсем как я, когда ты нашел меня.

Только на рассвете вчерашнего дня они вернулись в стены Дагмера из Корсии, куда отправились из-за письма, пришедшего с голубкой. Это была мольба о спасении. Так было всегда, с тех пор как закончилась война. Каждый обвиненный в магии крови искал защиты у Смотрителей, и получал ее, если был честен.

Но девчонка из Корсии желала лишь отсрочить смерть. Мириам помнила всех, кого пришлось отдать на расправу разъяренной толпе. Этой ночью она не смогла сомкнуть глаз, зная, что во сне ей явится мертвая ведьма. Совсем юная, но пропитанная скверной насквозь. Мириам помнила ее детское личико, обрамленное светлыми локонами, ее пронзительный взгляд с надеждой на спасение.

— Она была ведьмой, — осторожно напомнил ей Морган. — Такие как она загнали нас в страх.

Мириам молчала и тогда Морган, тяжело вздохнув, оглянулся по сторонам, а затем резко встал на самый край обрыва, широко раскинул руки и поднес раскрытую ладонь к губам. Зарождаясь, магия едва заметно отливала синевой, но отдаляясь от него, была невидимой. Вокруг закружились пыль и мелкие камни, трава прижалась к земле.

— Что ты делаешь? — окликнула его Мириам, обнаруживая в разрезанном чарами тумане собственные черты.

— Хочу, чтобы ты улыбнулась.

Она подскочила к нему, и теперь они вместе стояли на самом краю. Как и всегда, и везде.

— Смотри, — прошептал он.

Ее образ, начинающий медленно таять, заискрился в серой дымке. Морган оказался за спиной Мириам, и, осторожно дотронувшись до ее запястья, заставил ее потянуться вперед. Он обхватил ее тонкие холодные пальцы своей рукой.

— Нет. Это ребячество, — заупрямилась она, догадываясь, чего он добивается.

— Давай же! Я хочу развеять твои печали, — Морган едва заметно улыбался. — Позволь мне сделать это.

Мириам промолчала, но их ладони соприкоснулись — ветер и огонь в миг соединились в алеющее пламя. Лик, сковавший туман, на мгновение вспыхнул, озарив все вокруг, и медленно посыпался в море пылающими искрами дождя. Девушка замерла, наблюдая за их магической шалостью, чувствуя, как под ее ногами крошится земля, но даже не думала отступать.

— Ты — все мои печали, — грустно отозвалась она, обернувшись к нему. — Ты.

Резким поцелуем она сорвала тепло с его губ и, решительно взявшись за край его дублета, ступила назад, потянув за собой. Они нырнули в высоту, и она могла убить их также верно, как и море, с пеной поглотившее их тела.

Много зим назад Морган сам учил плавать свою маленькую строптивую ученицу, но теперь она тяжелым камнем шла ко дну. Он инстинктивно схватил ее за волосы, прижал к себе, прорвался сквозь толщу воды и закашлялся, шумно хватая воздух. Перед ним раскинулось бескрайнее море, играющее тяжелыми волнами, и он ни за что бы не отдал Мириам этим водам.

Крепко сжимая ее в руках, он двинулся к берегу, лишь молясь о том, чтобы хватило сил. Он не позволил себе прочувствовать собственное отяжелевшее тело, слышать сбившееся за двоих дыхание. Он видел только лишь бесконечно далекую линию берега и стремился к ней.

Как только Морган вынес девушку на песок, в его глазах потемнело.

— Только дыши, Мириам! Дыши! — из горла вырывался приглушенный сип, его собственное дыхание было громче шума бьющихся о берег бушующих волн. Он с тревогой приложил ухо