Мулей - Эрленд Лу

Совсем забыла — после школы я заходила к психогейру. Напоследок. Нет, ему я об этом ко­нечно не сказала. Он заметил, что у меня усталый вид, я объяснила, что плохо спала последние дни, но что чувствую себя тем не менее нормально. Ему все это не понравилось. Он хотел бы видеть в некотором приближении норму, как он выразил­ся. Чтобы я делала то, что все делают, и так, как все. Проще говоря, жила бы так, как живут ос­тальные люди. Более или менее вовремя ложи­лась бы спать, вставала с таким расчетом, чтобы успеть принять душ и позавтракать, ехала на мет­ро в центр, нормально, без спешки шла по Коро­левскому парку и оказывалась в ХГ за пять минут до начала занятий, чтобы еще поболтать с по­дружками, как психогейр их называет. Ему бы хо­телось, чтобы я делала себе в школу бутерброды, лучше бы с домашним хлебом, он дал мне рецепт ржаного хлеба, который они с женой пекут сами уже лет двадцать, потому что он очень поднимает настроение, ибо когда человек правильно питает­ся и достаточно много двигается, то самочувствие улучшается, а страхи исчезают. Все-таки мой пси­хогейр ужасно простодушен. Больно думать, что все психологи такие же, мой ведь наверняка вы­соко котируется в их тусовке, таких, как я, нович­кам не доверяют. Они-то еще дальше от реальнос­ти, если даже опытный специалист у них — этот мой психогейр. Ужас. Надо бы мне познакомить его с Констанцией. Они бы нашли друг друга. Скакали бы на коняшках, бегали бы полуголые по лесу, ели домашний ржаной хлеб и были бы счас­тливы вместе.

Я с удовольствием думаю, что, когда завтра вечером меня не станет, психогейр начнет анали­зировать: не было ли в моем поведении чего-то подозрительного, настораживающего, и придется дяденьке признать, что я обвела его вокруг паль­ца, перехитрила, а это серьезный промах. Для психотерапевта не лучшая рекомендация, что его клиент покончил с собой. Чего-то коллега не­доработал, естественно полагают другие психоте­рапевты и потом смотрят на него свысока, драз­нят и подковыривают, в общем, третируют как могут.

Сегодня мы говорили о том, что жизнь бесцен­на. Он хотел втолковать мне, что жизнь — это то, от чего человек не вправе отказаться только по­тому, что она послала испытание. Жизнь — это бесценный дар, который дается нам один-единст­венный раз. И слава богу, сказала я, а он сказал, чтобы я так не говорила. Я спросила, откуда он знает, что жизнь не будет дана нам снова, и тут же выяснилось, что у нас нет способов узнать это наверняка, ну а тогда не надо говорить, что раз один-единственный, сказала я. И добавила, что вижу, куда он клонит, но у меня на этот счет свое мнение. Напротив, сказала я, повсюду на планете кипит жизнь, и он неправ, все неприятности как раз от переизбытка людей. Мы то и дело читаем об этом в газетах. Нас становится слишком много, мы истощаем землю, истребляем воду, и не толь­ко. Ну исчезнет кто-то из нас — тоже мне пробле­ма. Да, проблема. Для живых, для тех, которые остаются, ответил психогейр. Но у меня никого не останется, напомнила я. Это меня все остави­ли, а мне просто хочется догнать их. Но у тебя останутся друзья и родственники и твоя будущая семья, если заглянуть вперед.

Если бы я решила так сделать — о чем я, ес­тественно, не помышляю, — но предположим: так вот, чего бы я лишилась, умри я сейчас?

Ты бы лишила себя всех радостей: дружбы, любви, ржаного хлеба и лыжных походов, сказал психогейр.

А также глобального потепления (это уже я ему), птичьего гриппа, взрывов в метро, Третьей мировой, парня, который меня бросит, и экзаме­нов, к которым мне не хочется готовиться, и кош­маров, в которых папа, мама и Том падают, взяв­шись за руки, а кругом бьются стаканы и бутыл­ки, кричат в ужасе люди, орут дети и болтаются выброшенные кислородные маски.

Ты не права, сказал психогейр. Да, в жизни есть и жестокость, и страх, и несправедливость, но прийти в этот мир — привилегия. И аргумент, что не надо заводить домашних животных, потому что они умирают, а это грустно, не выдерживает кри­тики. Очень немногие из нас предпочли бы не рождаться. Бедность, болезни и тяжелые мысли, даже войны и нищета лучше небытия. Я полагаю, в этом сходятся почти все люди.

Мы говорим не о домашних животных и не о рождаться — не рождаться, ответила я. Мы гово­рим о том, что иногда человека тянет развязаться со всей этой канителью, потому что он устал, ему ничего не хочется и он не верит, что когда-нибудь все снова станет хорошо.

Психогейр очень пристально на меня посмотрел, ну, думаю, сейчас позвонит, чтобы меня забрали в психушку, или выпишет мне убойные лекарства, но он только улыбнулся и сказал, что я маленькая хитрюга, и распрощался до следующей недели.

Поговорила с Вальдемаром. Он согласился ски­нуть мне веревку. Ему я объяснила, что конец пье­сы вяловат, и если я понарошку повешусь под занавес, то это придаст динамичности. Ему идея по­нравилась. Похоже, у Вальдемара получше с юмо­ром, чем я думала. Сестренка его, кстати, поправи­лась уже. А предки сидят в Стортинге оба, каждый от своей партии. Отец от христианских демокра­тов, а мама — от левых. Но дома они о полити­ке не говорят, сказал Вальдемар. Только играют в «Скраббл».

Среди прочего психогейр посоветовал мне за­вести собаку. Когда человек подавлен, то общение с собакой часто делает его счастливее, говорит он. Надо же, все вокруг твердят, как мне полезно об­щаться с животными, достали уже. Психогейру я ответила, что у меня аллергия на собак и я сдохну, если заведу щенка. А он сказал, что есть специаль­ные неаллергенные собаки, некоторые в это не ве­рят, но у его сестры как раз имеется питомник по разведению таких спецсобак, и сестра утвержда­ет, что каждый помет щенков все менее и менее ад- лергоопасен. Я спросила, аллергик ли его сестра, оказалось — нет. Тогда я красноречиво промолчала, давая психогейру возможность самому заметить полное отсутствие логики в его пассаже, но не тут- то было. Наоборот, он предложил смотаться в пи­томник вместо следующей встречи. А поговорим по дороге, в машине, сказал он. Старый козел. Хотя, с другой стороны, у меня же нет никакой аллергии.

Когда я дома, то постоянно ставлю диск, ко­торый мне подарил Кшиштоф. И как только предыдущая песня заканчивается, сама начинаю напевать следующую. Это же надо! Странно, что, когда ты одержим каким-то желанием, тебе совер­шенно понятна и близка одержимость другого, пусть даже по иному совсем поводу. Стремление Энтони стать женщиной оказалось созвучным мо­ему стремлению умереть. Фразы, которые он поет, я воспринимаю нужным мне образом. Мой мозг как будто бы отторгает истинное содержание пе­сен и конвертирует слова в другую валюту. Тоска, направленная в одну сторону, с такой же силой устремляется и в другую. Тоска пересохраняется, как файл в другом формате. Ничто не исчезает. Просто меняется кодировка. А объем и сила то­ски остаются неизменными.

Была генеральная репетиция. Все прошло от­лично, но завтра будет еще лучше. И с существен­ным дополнением в конце.

20 января

Так и не спала опять. Вздремнула под утро, но не уснула. Это мой последний день на земле, так что ничего страшного в недосыпе нет, боюсь только, как бы я не стала из-за этого хуже соображать. Самочувствие странное, я еще в большем смятении, чем обычно, так что остается только верить в пра­вильность принятого решения, поскольку, когда я его принимала, я еще вполне была собой. Все утро я обмусоливала эту мысль и постановила, что буду действовать по задуманному сценарию. Еще реши­ла не ходить в школу, а остаться дома: послушать музыку, прибраться и, может быть, сгонять потом в центр — покушать в «Маме Индии». Это любимый ресторан мамы с папой, к тому же он в двух шагах от школы. Я закажу себе курицу «тика масала виндалу». Жутко острая, но папа всегда брал только ее, а мы все откусывали по кусочку, и он потешался над нашими гримасами, когда мы хватали ртом воз­дух, нашаривая графин с водой. Отличное блюдо для последней трапезы. Отправила эсэмэску Кон­станции, что школу я прогуливаю, но приду задолго до спектакля.

Хочу сказать — и для меня это важно, — что я делаю так не ради того, чтобы привлечь к себе интерес и всех озадачить. Я долго обо всем этом думала. И понимаю, что это довершит трагедию моей семьи, но я не могу иначе. Со дня их гибели я ни от чего не получаю радости и чувствую, что и дальше будет так же, если не хуже. Это никому не в укор сказано. Ни друзья, ни родные пусть не угрызаются, что не были достаточно вниматель­ны. Пусть примут все как данность и не дума­ют, что, если бы они чаще заходили ко мне или звонили, все бы было иначе. Нет, иначе быть не могло. Это должно было случиться раньше или позже. Не сердитесь на меня.

За окном роскошная зима. Горы снега. Я проси­дела несколько часов, глядя на нее. И на Кшиштофа, который сгребает снег. По собственной иници­ативе. Все же он очень милый. Придется бедняге наверно возвращаться в Польшу. Но зато вернется с автомобилем. Семью, жену и детей пусть сам се­бе добывает. Я оставила конверт с письмом типа рекомендации, где я пишу, что он отличный ра­ботник, ответственный, исполнительный и вообще надежный человек. Я написала точно так, как на­писал бы папа. Один в один. А теперь я сяду в метро, доеду до Национального театра, пройду че­рез Дворцовый парк, съем в «Маме Индии» курицу «тика масала виндалу» и умру.