Мулей - Эрленд Лу

Пока Тронд и Биттен, ведя беседу, искоса по­глядывали на торт, гадая, когда я к нему приступ­лю, я украдкой смотрела на экран телевизора, ви­сящий в ногах кровати. Там повторяли церемонию открытия туринской Олимпиады. Все эти церемо­нии очень похожи, но здесь были две-три стильные находки, а когда Бельмондо зажгла огонь, меня проняло до слез, хотя звук был отключен. Тронд с Биттен, разумеется, подумали, что я вдруг вспом­нила маму с папой и Тома и что чуть было сама не умерла, я не стала их разубеждать, но решила их порадовать, откусила кусочек торта и сказала: «Ой какой вкусный».

Потом пришел Кшиштоф с цветами. Похоже, он потрясен до глубины души. Он приходил впервые. Скорей всего, в Польше самоубийства не практи­куются, запоздало догадалась я. Там жизнь счита­ется божьим даром. Они и абортов не делают. Я так и вижу эти толпы детей. Очень картинно — поль­ские дети со значками «Солидарности» на лацка­нах. Я поблагодарила за цветы и сказала, что он может оставить себе «БМВ», хоть я не умерла, и он очень обрадовался.

Потом пришла Констанция и притащила в кор­зине щенка. Мне в подарок. Она знает, что жи­вотных не дарят, но это исключительный слу­чай, сказала она, мне нужен щенок, и немедленно, мне необходимо о ком-то заботиться, о ком-то на­столько трогательном, что уже не думаешь, нужен он или нет, и на автопилоте начинаешь любить, опекать и строить дальние планы. Это она хитро придумала, надо отдать ей должное. Щенок дей­ствительно прелесть. Лабрадор. Я решила назвать его Финч Хаттоном, в честь Дениса, потому что я вдруг осознала, что он тоже разбился в Африке на своем желтом самолетике, ну то есть в фильме он был желтым, разбился вместе с бедными аф­риканцами, но в больницу собакам нельзя, и Кон­станция пообещала каждый день тайком проно­сить Финч Хаттона в сумке, а если у малышни из детского отделения начнется астматический при­ступ, мы от всего открестимся. Психогейр тоже явился. Этот примерно час восторгался щенячьей инициативой Констанции. Как здорово придума­но. И так вовремя. Кшиштоф не понимал из его рулад ни слова, но сидел, поддакивал, думал о «БМВ», лоснясь от удовольствия, и доедал напо­леон. Психогейр сказал, что теперь, когда у меня появился щенок, мы можем встречаться реже. Он считает, что все уладится само собою, но все же иногда нам стоило бы видеться, чтобы психогейр был уверен, что я двигаюсь в правильном направ­лении. Поразительно, что его до сих пор не уво­лили. Я уже один раз перехитрила его и запросто могла бы перехитрить снова. Я спросила его, а бывает ли, что собаки кончают жизнь самоубий­ством? И он надменно ответил: нет, это немыс­лимо.

Просто собаки слишком правильные. И поэто­му не видят дальше своего носа. Они очень сим­патичные, пока щенки, но потом делаются обык­новенными. Я замечаю, что стала скептически от­носиться к существам, которые покорно хавают что дают и не понимают, что есть и другой выход.

Потом Кшиштоф ушел домой класть плитку, а Констанция и психогейр долго еще беседовали, си­дя у моей кровати. По-моему, в основном о соба­ках и коняшках, точно не знаю. Я была слишком сонная, чтобы вникать. Клевала носом и вполгла­за смотрела Олимпиаду. Но они с удовольствием общались, и, пока они трепались, Кари Тро взя­ла серебро в могуле. Она пышет энергией и до­вольством собой. И в целом болезненно бодра. Что-то тут нечисто. Надо разузнать, нет ли у нее собаки.

12 февраля

Олимпиада целый день. Сноуборд, биатлон и что-то еще, уже забыла. Валялась в кровати и смотрела телик, полуприкрыв глаза. Норвежец по имени Ларе выиграл в прыжках с трамплина. Ска­зали, что он из Восса. Кари Тро оттуда же. Он гоже большой бодряк, но не такой безмерно са­модовольный, в нем больше сдержанности, к сча­стью. Возможно, в Воссе особая атмосфера. На­до бы изучить ее получше, пожалуй, мне стоит смотаться туда и сделать репортаж, посмотреть статистику самоубийств. И процент особаченности населения. Констанция приводила Финч Хат­тона. Я стараюсь крепиться. Но он конечно очень трогательный. Лижет мне руки и вообще класс­ный.

14 февраля

Я вдруг совершенно раскисла. Подозреваю, они стали снимать меня с лекарств. Готовят к от­правке домой и хотят посмотреть, как я отреаги­рую. Дурацкий психогейр нашептал, видимо, что, раз у меня появилась собака, меня можно отсы­лать домой, как только восстановится после трав­мы голова. Я не хочу домой. В больнице гораздо лучше. Мне нравится, что все время заходят люди поинтересоваться, как я себя чувствую, и узнать, не надо ли мне чего.

Из-за того что я не учла эластичность веревки, все очень усложнилось. Если бы все прошло по плану, теперь бы уже все закончилось. И я была бы свободна. А так, именно свободы мне и не ви­дать. Маятник со всего размаха качнулся в обрат­ную сторону.

Я потерпела фиаско и одновременно получи­ла в дар жизнь, это слишком сложное сочетание. Я могу попробовать еще раз, когда представится возможность, но все выглядит не радужно. Я чув­ствую, что все жутко теперь запуталось. Следую­щая попытка обойдется мне гораздо дороже. Но и быть здесь, не пытаясь, тоже будет обходиться очень дорого. И как я теперь явлюсь в школу?

Смотри, это та чокнутая, которая пыталась пове­ситься в физкультурном зале на глазах у наших родителей.

15 февраля

Есть Хорошие новости — утром мы надрали шведов в керлинг. Но плохо, что меня выписыва­ют. Они говорят, что я выкарабкалась гораздо бы­стрее, чем они думали, и при условии, что я буду под присмотром психолога постоянно, они готовы отпустить меня домой, во всяком случае держать меня в больнице больше не хотят, они так прямо и говорят, что им нужны койки для других паци­ентов. Я спросила главврача, нельзя ли мне ос­таться хотя бы до конца Олимпиады, и он с ходу ответил нет, даже думать не стал. Конечно, его интересует только внешнее, тело и его функции и отправления, а как у человека на душе — на это им начхать. Меня это потрясло.

16 февраля

Родня мобилизовала силы, чтобы я не остава­лась дома одна. Тронд с Биттен открыли мне свой дом, приезжай и живи, говорят они, не доверяют мне после случившегося, но я поблагодарила и сказала нет. Я хочу одиночества. И что прият­но — заставить меня они не могут, потому что мне восемнадцать, пока мне не исполнилось во­семнадцать, я не думала, что это так важно, но оказалось, что разница огромная, потому что те­перь я все решаю сама: где мне поселиться, что делать, кому отдать папин «БМВ», как долго я собираюсь жить. Да, всё сама, всё-всё.

17 февраля

Такая ломка — снова оказаться дома. Целый день лежу на диване в гостиной и смотрю Олим­пиаду, попросила Кшиштофа хоть пару раз в день проходить мимо и говорить: «Привет, как у нас дела?» Он сходил в магазин «Рими» на углу и принес еды, он считает, что мне надо побольше есть, потому что уж очень я исхудала, он дума­ет, что это анорексия, наверняка в Польше у всех девушек есть эта проблема, но у меня ее нет, я просто не хочу есть, но Кшиштоф напек мне поль­ских булочек, по вкусу они совершенно как нор­вежские. И я все-таки съела одну, чтобы порадо­вать его. Констанция приводила Финч Хаттона, она рассчитывала оставить его, раз я теперь дома, но я пока не в состоянии взять на себя такую ответственность. До меня стало доходить, что со­бака требует очень много внимания. Он забавный, он мягкий и теплый, но требует ухода. Ему каж­дый день нужны еда и вода и прогулки, его нужно водить на курсы, где его приучат к чистоте и на­учат приличным манерам, а на все это у меня просто-напросто нет сил, так я и сказала Констанции, и она как ни старалась этого скрыть, но была очень разочарована и надулась, а я не выношу разочаровывать кого-то, потому что все сразу за­путывается, человек обижается, но не хочет этого показать и говорит, что все в порядке, а по нему видно, что ничего подобного, Констанция посто­янно так себя ведет.

Я много плачу. Больше, чем раньше, на самом- то деле. Возможно, тогда я точно знала, что есть выход, знала, что рано или поздно им воспользу­юсь, а теперь вообще никакого выхода не вижу. Что же мне делать?! Я ничего не хочу. Отчаянная решимость «к чёрту всё!», переполнявшая меня месяц назад, выветрилась-совершенно. Несколько раз звонили из журнала для самоубийц, им моя статья понравилась, но я сказала, что пока не го­това взяться за работу. Возможно, я напишу для них что-нибудь, когда вернется вдохновение и же­лание умереть станет конкретнее.

Кстати, все норвежские прыгуны с трамплина прошли в завтрашний финал. Кроме бедного Том­ми Ингербригтсена. Жалко его. Такой симпатяга. Он тоже прячет свое разочарование и говорит, что способен на большее, но на этот раз не удалось это продемонстрировать и что он желает победы товарищам. Нелегкое это дело — иметь папу рок- музыканта из Трёнделага. Наверняка это папаша заставляет Томми носить такие длинные волосы. У кузины Констанции был роман с прыгуном с трамплина, не помню, с кем именно, так этот гад все время норовил лизнуть ее в попу. Правда, он дал ей поносить фирменные солнечные очки, и они остались у нее, ну, когда они с прыгуном раз­бежались. Кшиштоф смотрел отборочные прыжки вместе со мной. Из поляков прошли двое. Адам Малыш и Роберт Матея. Я долго думала, стоит ли вслух комментировать усики Малыша. Они отвратные. Но все-таки не утерпела, высказалась, Кшиштоф обиделся.