Входят трое убийц - Франк Хеллер

— Господин Трепка, директор банка из Копенгагена?

Мужчина с ротиком Купидона улыбнулся и склонил голову.

— Господин доцент Люченс из Лунда?

Мужчина с карими глазами отвесил учтивый поклон.

— Рад познакомиться с вами — познакомиться лично! До сих пор мы встречались на газетных страницах, и я не стану уверять, что этот пролог доставил мне удовольствие. Когда вчера я получил две телеграммы и под одной из них увидел вашу подпись, господин Люченс…

— Вы сразу подумали о захоронении в Транефосе, — сказал человек с карими глазами.

— Да, — громовым голосом подтвердил Кристиан. — Я подумал о захоронении в Транефосе. Захоронение в Транефосе — быть может, наш самый старинный и горделивый национальный памятник, несравненный знак нашего древнего величия. Он расположен на возвышении, откуда четыре его могучие каменные глыбы обозревают нашу землю и море. Вы, господин Люченс, толкуете эти каменные глыбы исходя из вашей собственной теории о захоронениях эпохи мегалита и утверждаете, будто такие дольмены должны были защитить умерших от злых потусторонних сил…

— Я по-прежнему придерживаюсь этой теории.

— А на вершину горы могилу водружали потому, что высота считалась действенным средством против демонов…

— Это мнение, осмелюсь отметить, завоевывает все больше сторонников.

— Мне все равно! — воскликнул Эбб. — Неужели вы не понимаете, что делаете? Вы стараетесь без всякой пользы для человечества лишить его поэзии, крохи которой еще сохранились. Ибо что значит в наши дни научная теория? Просуществовала ли хоть одна из них дольше двадцати лет? Но говоря это вам, господин Люченс, я в такой же мере, если не в большей, обращаюсь к вашему спутнику, к господину Трепке!

Мужчина с ротиком Купидона кивнул.

— Понимаю, — сказал он, — вы не забыли нашу маленькую стычку на страницах «Еженедельного журнала»?

— Маленькую стычку? — закричал поэт, глаза которого метали молнии. — По-моему, дело кончилось тем, что мы обозвали друг друга невеждами и иезуитами!

— Обозвали, — с улыбкой подтвердил банкир, — по крайней мере, вы меня так обозвали.

— В ваших статьях, — гремел Эбб, — вы пытались доказать, что Наполеон, этот величайший гений, когда-либо существовавший на земле, по сути был не кем иным, как итальянским гангстером большого стиля, этаким Аль Капоне или…

— Простите меня, — прервал директор банка, улыбаясь с почти восточной вежливостью. — Этого я не говорил никогда! Я писал, но вы, дорогой поэт, по-видимому, меня не поняли, я писал, что питаю величайшее уважение к Наполеону, или, скажем лучше, к Бонапарту, — до известного времени. Человеком, который положил предел разгулу злодейств во Франции и помешал продолжению красного террора, примеры которого мы видели и в наше время, — этим человеком я безоговорочно восхищаюсь. Еще больше я восхищаюсь человеком, который из хаоса создал новое государство. Но когда мы переваливаем через определенный рубеж в его биографии, мне кажется, мы встречаемся с совершенно иным человеком, с тем, который с большим размахом спекулирует на войне, спекулирует славой, который…

— Это вы так считаете! — воскликнул Эбб. — Во всяком случае, мне довольно произнести одно слово, чтобы опровергнуть все ваши утверждения и принудить вас пристыженно закрыть глаза!

— И что же это за слово? — спросил банкир все с той же примирительной улыбкой на губах Купидона.

— Это слово, — ответил Эбб, — Святая Елена!

Голос его был таким выразительным, что, казалось, по комнате проскользнула тень. И доцент, и денежный воротила, хотя они и были представителями диаметрально противоположных миров, невольно почувствовали, как по спине у них пробежал холодок. Перед глазами обоих встало видение — дикий скалистый остров. Он круто вздымался из бездонных глубин океана, отделенный от ближайшего берега десятками сотен километров, сотрясаемый штормами, окутанный туманами и предназначенный быть последним пристанищем для величайшего возмутителя спокойствия, которого доныне создавала земля…

Молчание прервал банкир:

— Вы произносите прекрасные слова, дорогой поэт, и я не стану отрицать, это впечатляет. Но это не мешает мне по-прежнему оставаться приверженцем моих взглядов. Легенда о Святой Елене была и останется легендой. И я надеюсь однажды ее опровергнуть…

— Вы лелеете надежды большого масштаба! — насмешливо заметил Кристиан Эбб.

— Я надеюсь, что смогу доказать, — невозмутимо продолжал Трепка, — в чем состояла правда о так называемом мученичестве на Святой Елене! Если бы Наполеону позволили переселиться в Англию, о чем он умолял и просил после Ватерлоо английское правительство, о нем сейчас вспоминали бы только военные историки. Но англичане оказались глупцами: вместо того чтобы позволить ему доживать свой век помещиком в Сассексе или Уорвикшире, они сослали его на остров в Атлантическом океане. И что же произошло? Своим тактическим чутьем, которое и составляло его величие, Наполеон сразу же понял, как надо использовать промах англичан в свою пользу. За несколько лет ему удалось создать легенду о прикованном Прометее, которая стала потом передаваться из поколения в поколение. И никто не заметил, в чем состоит правда, — а именно, что Наполеон был не только величайший полководец, но и лучший в мировой истории режиссер! Будь он сейчас жив, Голливуд платил бы ему баснословные гонорары.

— Великолепно! — воскликнул поэт. — До самой смерти прикованного Прометея при нем состоял гриф, клевавший его печень, то был Хадсон Лоу. И вот сто лет спустя после его смерти появился новый гриф — господин Отто Трепка из Копенгагена!

— Господа! — воззвал настойчивый голос. — Господа!

Сверкая глазами, поэт накинулся на доцента:

— Господин Люченс! Нетрудно понять, почему вы вмешиваетесь в дискуссию! Ваш король Густав IV Адольф объявил Наполеона апокалиптическим Зверем, а ваш король Карл XIV Юхан нанес ему удар в спину в битве при Лейпциге.

Банкир бросил взгляд на часы.

— Все-таки это прогресс, если тебя уже не называют иезуитом и невеждой, а только сравнивают с Хадсоном Лоу, — сказал он. — Но строго говоря, ради этого не стоило приезжать в Ментону.

Доцент протер очки.

— Древние викинги обычно заканчивали свои трапезы, бросая обглоданные кости в головы друг друга, — спокойно заметил он. — Массивный позвонок был наверняка более весомым доказательством, нежели научный аргумент. Но я приехал в Ментону не для того, чтобы это констатировать.

Секунду-другую Кристиан переводил взгляд с доцента на директора банка. И вдруг воздух огласил хохот, подобный грохочущему горному водопаду.

— Ха-ха-ха! Конечно же я по обыкновению вел себя как последняя скотина. Ваша телеграмма, господин Люченс, была отправлена из Рима. Стало быть, вы приехали в Ментону из Рима, чтобы встретить у меня такой прием!

— Это не совсем так! Я направлялся из Рима домой, когда получил телеграмму от своего издателя. Это и побудило меня поехать в Швецию через Ментону!

— А ваша телеграмма, господин Трепка, прислана из Парижа. Стало быть, вы…

— Не совсем так! У меня были дела в Ницце, и мне захотелось повидать человека, который наградил меня таким количеством бранных слов.

Новый взрыв хохота сотряс воздух. Вперед протянулись две волосатые руки.

— Позор старой Норвегии! Я могу только еще раз извиниться перед вами. Раз вы приехали, стало быть, вы не против предложения издательств! Сам я не стану отрицать, что люблю детективные романы. Если нам предстоит заседать в комитете…

Стало ясно, что лед тронулся. Началась дискуссия об общих принципах, и развивалась она миролюбиво, пока не перешли к деталям. У каждого из членов будущего комитета был свой кумир в детективной литературе, и каждый считал, что с этим персонажем никто не выдерживает конкуренции. Кристиан Эбб ратовал за лорда Питера Уимзи, директор банка — за инспектора Френча из романов Уилса Крофтса. Доцент Люченс, с улыбкой встретив имена лорда и инспектора, объявил, что для него существует только один разоблачитель криминальных тайн и это отец Браун.[10]

— Я признаю только те детективные романы, в которых есть юмор, — это первое требование, которое я к ним предъявляю! — воскликнул Кристиан Эбб.

— Я полагаю, — сухо заметил банкир, — что первым требованием должно быть правдоподобие. Если в романе сыщик работает в обстоятельствах, не похожих на те, в каких он работает в действительности, такой персонаж неинтересен, по крайней мере мне.

Кристиан Эбб вскочил со стула.

— Правдоподобие! Подходящее слово в устах человека, который защищает мистера Френча! Помните ли вы, дорогой Трепка, роман под названием «Последнее путешествие Патрика Макгилла»? Речь в нем идет о том, как опровергнуть алиби. Так вот, мистер Френч допрашивает всех владельцев вилл вдоль определенной дороги, чтобы узнать, слышали ли они ночью четыре недели назад лай собаки. Никто не слышал, стало быть, проблема решена. Но тот, кто знает, каким обычно бывает психологическое состояние дающих показания свидетелей, не станет попусту тратить слова, доказывая, как неправдоподобен этот рассказ.