Бесы Черного Городища - Ирина Мельникова

Девушка покраснела и потупилась.

— Скажете тоже, барин! Я его разок всего и видела, когда сватали.

— Дак ты его, батюшка, знаешь, жениха-то Настены.

Корнилов Любим Ерофеевич, — встряла в их разговор нянька. — Тот, что делами на судоверфи заправляет. Мужик он самостоятельный, вдовец, не пьет совсем. Хорошим мужем будет, тем более что в семье у Насти, помимо ее да Федотки, еще семеро ртов. Так что выбирать ей не приходится.

— Так он же лет на тридцать, если не больше, старше ее? — изумился Александр. И опять посмотрел на девушку. — По своей воле за него идешь?

Настена пожала плечами, высвободила ладонь из его рук и прикрыла лицо краем полушалка.

Он оглянулся на няньку.

— Приведи мне сестру. А я здесь тебя подожду.

Нянька, беспрестанно оглядываясь, пока Александр гневно не сверкнул на нее глазами, направилась в двери, из которой вышла Настена, и затворила ее за собой.

Тогда молодой человек обнял девушку за плечи и привлек к себе.

— Что, забыла, — прошептал он, задыхаясь, — как за овином целовались? На старика меня променяла? А ведь клялась, что любишь. Забыла?

— Нет, не забыла! — Настя попыталась освободиться из его рук, но он держал ее крепко. И она проговорила, точно так же задыхаясь:

— Сами меня забыли! И не попрощались даже, когда в город уезжали. Зачем вам бедная девушка? Посмеялись, поиграли — да из сердца, словно обувку с ноги уронили, выкинули! А за стариком плохо ли? Он меня беречь будет, наряжать, в город жить переберемся. Я ведь в нем, почитай, раз всего и побывала, а посмотреть ужас как хочется!

Лицо Александра исказилось.

— Что ж, дело твое! Любись со стариком, коли молодой тебе не мил.

— Вы что-то не то говорите, — торопливо зашептала Настена. Молодой человек наконец отпустил ее. И она отскочила от него и прижалась спиной к стене. Но продолжала говорить быстро, глотая слова. — Вы мне никогда ни словом, ни полусловом не обмолвились, что люба я вам. Вроде забавы вам было со мной за овином тискаться. Вы ж с Федоткой спорили, что я к вам бегать буду. Я после его спытала, а он врать не умеет, во всем мне признался. И попрощаться со мной забыли, потому что я в постелю к вам не легла. Не помните разве?

А как в окно ко мне пьяным лезли, тоже запамятовали? — Она судорожно перевела дыхание, закрыла лицо ладонями и попросила тихо:

— Отпустите меня. Зачем я вам? У вас же невеста есть, я знаю.

— И правда, зачем? — Красивое лицо Александра на мгновение стянуло судорогой, отчего рот перекосился. — Ко мне в постель не захотела, так теперь к старичку под бочок подвалишься. Он тебя ладно тискать станет да синими губами облизывать. Попомнишь меня, да поздно будет! А не веришь, мою невесту спроси, кажется, так ты ее назвала? Тоже под богатого старичка легла, а молодые не нужны вам, потому как без гроша в кармане! Шлюхи… — Он грязно выругался.

Настя отняла руки от лица, в глазах ее стояли слезы. Она открыла рот, хотела, видно, что-то возразить, но в это мгновение отворились двери детской и из нее вышла нянька. Она держала за руку маленькую круглолицую девочку с двумя заплетенными на деревенский лад русыми косичками.

— Полюшка! — Молодой человек вмиг забыл о Настене, присел на корточки и протянул руки навстречу девочке. — Здравствуй, маленькая! Узнала меня?

Та испуганно уставилась на него и молча покачала головой.

Нянька попыталась подтолкнуть ее в спину, но девочка вцепилась в ее руку, отвернулась от брата и, уткнувшись в нянькин подол лицом, захныкала.

— Ну вот! — сконфузился Александр. — Совсем я для нее чужой!

— Ничего, батюшка, — улыбнулась нянька и погладила девочку по голове, — привыкнет! — И, склонившись к ней, ласково сказала:

— Полюшка, голубка, это братец твой, Сашенька! Подай ему ручку! — Но девочка отчаянно замотала Головой и снова захныкала.

— Ладно, оставь ее, — огорченно сказал Александр. — Откуда ей меня помнить? Кроха совсем! Но все равно здесь я ее не оставлю! — И, не оглядываясь, направился в глубь коридора к лестнице, которая вела на второй этаж.

Глава 3

В спальне царил полумрак, потому что свет проникал только сквозь открытую дверь. Не замедляя шага, Александр подошел к окну и рывком раздвинул тяжелые шторы. Целое облако пыли взметнулось в воздух, и он не выдержал, несколько раз чихнул. Но в комнате стало заметно светлее.

Нянька в спальню не прошла. Барон, даже неподвижный, внушал ей чуть ли не священный страх, в былые времена она не смела подойти к нему ближе чем на пару саженей. И когда воспитанник окликнул ее, замахала руками.

— Что ты, что ты, голубчик! Я здесь, на пороге…

— Ну, гляди. — Он не стал настаивать, только спросил:

— Почему дом запустили? Сплошное свинство развели!

— Знамо дело, — вздохнула нянька, — некому стало заправлять! Петр — тот больше по делам, с приказчиками на верфи выезжат али на лесосеки, а мамзелька до обеда в постели прохлаждалась да вино пила… — Она махнула рукой, громко высморкалась в большой носовой платок и деловито справилась:

— Ждать тебя али сам дорогу найдешь?

— Найду. — Лицо Александра исказила неприятная гримаса. — Закрой дверь, у меня… к нему разговор!

И, не дожидаясь нянькиного ответа, шагнул к высокой и широкой кровати с натянутым над ней балдахином, когда-то розовым, а сейчас серым от многодневной пыли. Удерживали его четыре резных столба, к которым по бокам кровати прибили доски в дюйм толщиной. Вероятно, они должны были уберечь барона от падения, хотя казались столь же бесполезными, как и та палка, поручень, который прикрепили на уровне груди больного. При одном взгляде на человека, которого Александр считал своим отцом и изрядно побаивался, но вместе с тем уважал, он понял, что надежды на выздоровление нет никакой.

Перед ним лежал на грязных, в потеках мочи простынях и издавал невыносимое зловоние тот, кто обесчестил себя и свой титул грязной связью, довел до смерти его мать, осиротил сестру, лишил его самого благосостояния и вверг в нищету.

Александр подошел к кровати и ухватился за доску ограждения.

— Здравствуй, — сказал он негромко, не спуская глаз С отекшего лица несчастного, — ты меня не ждал, но я приехал.

Приехал спросить с тебя сполна, но, на твое счастье, тебя хватил кондрашка. И я очень этому рад!

Больной продолжал лежать неподвижно, на его лице не шевельнулся ни один мускул, лишь кадык дернулся едва заметно и глаза слегка оживились. Родион фон Блазе узнал сына. Но какие чувства он испытывал при этом: радость ли или испуг, это не суждено было узнать никому!

Но сын эти слабые движения отца отметил. Он брезгливо скривил губы.

— Вижу, что слышишь меня! Вижу!

Он склонился над кроватью, едва не задохнувшись от жуткой вони. Отца не брили и не следили за его головой. Он лежал обросший бородой и сбитыми в колтун волосами, в грязном белье, со скрещенными на груди руками. Похоже, под ним крайне редко убирали, и Александр подозревал, что пролежни, которые должны непременно появиться при подобном уходе, тоже никто не обрабатывал. Но язвы отца меньше всего волновали сына. Гораздо больше его интересовал другой вопрос.

— Ты мне обещал обвенчаться с матушкой? Почему обманул? Или эта подлая девка тебе весь свет затмила? — процедил он сквозь зубы. — Бог тебя наказал, ты превратился в бревно, которому только и осталось, что гадить под себя. Но я не позволю, чтобы ты продолжал издеваться над людьми.

Тебе не место на земле, если ты заставил матушку убить себя.

Ты — гадина, холодная, бесчувственная гадина, которая мучила и издевалась над матушкой в угоду потаскухе…

Александр склонился еще ниже и с ненавистью посмотрел прямо в глаза барону. И с удивлением отметил, что в них стоят слезы.

— Плачешь? — воскликнул он с торжеством. — Теперь плачешь! А что ж смеялся, когда шалаву уложил на матушкино место? И «Эль-Гаруду»« профукал! Благодари бога, что меня тут не было! Я бы тебе показал, как матушку из дома выгонять, как издеваться над ней! — Он резко выпрямился и огляделся по сторонам. — Теперь я понимаю, почему до тебя никому дела нет! Все рады, что барина хватил удар! Обрадовались до безумия и тотчас дорогу к тебе забыли.

Барон вдруг замычал. Лицо его стало пунцовым от натуги, жилы на шее вздулись. Он явно хотел сказать что-то, это видно было по выпученным от напряжения глазам, но сковавшая его тело сила не отпускала, держала крепко.

Александр долю секунды смотрел на отца, затем выдернул из-под его головы подушку и процедил сквозь зубы:

— Собаке собачья смерть! Это тебе за матушку! И за «Эль-Гаруду»! — И накрыл его лицо подушкой. Нажал и держал некоторое время. Затем, не отнимая подушки, столь же хладнокровно взял барона за запястье. Пульс не прощупывался. И тогда он отбросил подушку в сторону, нисколько не заботясь, что та упала на пол. На него смотрели вытаращенные, с красными от прилившей крови белками глаза того, кого он двадцать лет считал своим отцом. Александр закрыл ему веки и вытер пальцы носовым платком. Затем быстрым шагом направился к двери.