Бесы Черного Городища - Ирина Мельникова

В это время вор, оказавшись довольно сильным, вырвал руку с шилом и нанес еще две раны уряднику — в шею и в руку. Зайцев не смог больше удерживать его, и тот скрылся…

— Да, — покачал головой Алексей, — что-то оплошал наш Егор, не проверил этого мерзавца на оружие. И почему-то Ермашки рядом не оказалось, они же друг без друга никуда?

Иван пожал плечами.

— Макарьево, между прочим, не Егоров участок. Оно верстах в двадцати от Тесинска, но там урядник заболел, вот и пришлось Зайцеву два участка обслуживать, — Все понятно, — сказал Алексей и снова взялся за рапорт.

Собрав последние силы, — читал он, — урядник Зайцев в изодранной одежде, истекающий кровью добрался до первого жилья, откуда и был перевезен для подания медицинского пособия в земскую больницу. Уведенная у Кириченко лошадь поймана и возвращена по принадлежности. После принятых затем розысков другим урядником Вепревым и сотником Савеловым задержан 27-го числа октября месяца того же года в селе Сорокине на базаре и вор с паспортом на имя мещанина Якова Лыкова.

Смею ходатайствовать. Ваше Высокоблагородие, об удостаивании урядника Зайцева через Кавалерскую Думу серебряной медалью «За усердие» на Анненской ленте с выдачей денежного пособия в пятьдесят рублей, а также единовременного вознаграждения в сто рублей, за проявленную храбрость при задержании опасного злоумышленника. Подобные поступки совершались урядником Зайцевым неоднократно и заслуживают исключительного по последнему поводу поощрения…

— Молодец! — улыбнулся Алексей. — Тартищев наверняка это представление подпишет.

— А я что говорю, — сказал печально Иван, — только бумаги на поощрение тоже надо успеть просмотреть, может, какая не по форме составлена, и сводку придется переписывать… — Он тяжело вздохнул. — Вот жизнь пошла, горше некуда. Жалованья на двадцать рублей больше, а работы — на двести. Почему было не передать сводки письмоводителю?

А то превратили нас в писарчуков! Больше пишем, чем живым делом занимаемся.

— Ничего, напишешь, — похлопал его по плечу Алексей, — еще два дня до возвращения Федора Михайловича.

Поспеешь! А бумаги письмоводителю все равно не отдадут, потому что он к секретам не допущен, а сводки, сам знаешь, разглашению не подлежат.

Иван не ответил. Длинными ловкими пальцами он неторопливо и тщательно сворачивал самокрутку. Лизнул край листа, расправил влажный шов и закрутил один конец, затем прикурил, поднялся со стула и подошел к окну.

Алексей, засунув руки в карманы брюк, покачивался с пятки на носок и наблюдал за приятелем.

— У тебя такой вид, словно сам в чернильницу попал.

Иван обвел его хмурым взглядом, но ответить не успел, потому что открылась дверь и в кабинет ввалился старший агент Савелий Корнеев.

Он был не по обычаю мрачен и, не поздоровавшись, прошел в глубь кабинета и буквально обрушился на стул.

Иван и Алексей с любопытством наблюдали, как он ерзает по сиденью, словно под ним находилась не казенная клеенка, а дюжина верблюжьих колючек.

— Ну, дьявол! — выругался он наконец и потянулся к графину с водой. Выпил подряд два стакана и откинулся расслабленно на спинку стула, вытянув ноги и сцепив руки на затылке.

— Умаялся, сердешный? — язвительно справился Иван. — Видно, насмарку поработал?

Корнеев окинул его недружелюбным взглядом.

— Тебе все шуточки, Иван, а от меня сегодня такой лосина ушел. Первый раз его в городе встретил, и сдается мне, на наше горе он здесь появился.

— Чем же он тебе не показался?

— Показаться-то показался, да что толку! Выглядит как крепкий купчина, рослый, бородатый, кулаки не меньше, чем твоя голова, Ваня. При нем два мужика помоложе, может, сыновья, а то приказчики. Следуют за ним не впритирку, а чуть сзади и по бокам, точно охрана какая. Я сначала внимания на них не обратил, мало ли купчин по базару слоняется. Я за шайкой Наумки-дисконтера[2] наблюдал. Мало ему, жидовской морде, того, что деньги в рост дает, решил вспомнить молодость, собрал возле себя ораву босоты малолетней, обучил щипаческому делу, и теперь от них нигде нет спасения, ни на базаре, ни на постоялых дворах. А Наумка опять же свой гешефт каждый день имеет, и весьма приличный. И подхода к нему нет, потому как добычу свою щипачи, сам знаешь, тут же «свинкам» сбрасывают. — Корнеев вздохнул, снова налил в стакан воды и залпом выпил. — А купчину этого я еще третьего дня заметил, удивило меня то, что он как бы без дела слоняется. По сторонам головой вертит, возле телег крутится, в шинок заходит, но тут же выходит. Ничего не покупает и даже не приценивается.

— Похоже, ищет кого-то или приглядывается? — спросил Иван.

— Вот-вот, это самое и мне в голову пришло. С виду вроде приличный мужик, но глаза, глаза… — Корнеев покрутил удрученно головой. — Глаза у него, как у Васьки Рябого, помнишь, который семью часовщика вырезал в Каинске? Вприщур и бегают…

— Выходит, ты про Наумку забыл и к этому купчине приклеился? — поинтересовался Алексей. — И что же ты выходил?

— Тут мне повезло! Наумкины босяки решили его затырить. Приклеились к нему в толпе, и так и этак прижимаются, толкают, затирают с трех сторон. А купец, вижу, сразу их усек, перемигнулся со своими и чешет себе как ни в чем не бывало. И все же смотрю, у одного босяка в руке «соловей» на цепочке[3] блеснул и в рукаве исчез. Я только Черненко знак подал, что взяли купца, а тот сам уже хвать эту рвань за ухо и приподнял, да так, что босота эта заверещал, словно крыса под сапогом. Тут его помощники подскочили, и тех двоих, что затыривать помогали, тоже ухватили. Я Черненко отмашку сделал, дескать, глядим, что дальше будет. Куча зевак тотчас на визги сбежалась, но купчина и его подручные в шею всех растолкали, а босяков в пролетку загрузили, сами следом и направились, как понимаете, не в полицию, а к Наумке на блатхату.

Я Черненко на базаре оставил, извозчика поймал и следом за ними. Оттуда и узнал, что они прямиком к Наумке поехали.

Расплатились с извозчиком чин-чинарем, щипачей поперед себя подталкивают, прошли в дом, причем солидно, как хозяева, головами по сторонам не крутили. Я после того два часа в кустах отсидел, караулил, но они зашли и как в воду канули.

Наконец я не выдержал, нашел дворника дома, где наш жидок проживает, и велел Наумку навестить, квасу попить. Через полчаса дворник вернулся и доложил, что, окромя Наумки со свежим фингалом под глазом, его сожительницы Евдокии Пермитиной да совместно прижитой малолетней дочери Варвары, в доме никого не оказалось — ни босяков, ни купчины с его парнями. — Корнеев посмотрел на Ивана, затем перевел взгляд на Алексея. В глазах его была явная растерянность. — Я что думаю, купчину Наумкина шобла пришить не могла, не те у них силы, но как купец со своими помощничками сумел от меня улизнуть, просто ума не приложу! Я ведь с окон и дверей глаз не спускал. А у черного хода дворник крутился. Я его еще раньше предупредил, чтобы посторожил.

— Понятно, — протянул глубокомысленно Иван, — купчина твой явно не промах. Но зачем ему Наумка? Или решил его за мошну потрясти? Но у дисконтера в клиентах деловые значатся, а твой купчина, судя по всему, мужик с понятиями и не стал бы связываться. Весь город знает о Наумкиных покровителях. Впрочем, теперь можно только гадать по поводу его интересов. Жаль, что ты купца упустил!

— Это еще не все. — Корнеев посмотрел на них и вовсе печально. — Вернулся я на рынок, обсказал Черненко все, как положено, велел, чтоб тотчас доложил, если этот купчина снова появится, а сам прямиком в управление. Только вышел на Миллионную, смотрю, один из людей купца объявился и на углу возле Почтамта болтается. Рослый такой, в поддевке, в юфтевых сапогах и плисовых штанах. На голове картуз с лаковым козырьком. Я его по одежке узнал, а лица не разглядел под картузом, слишком низко он его надвинул. Я тут же зашел в табачную лавку, купил дюжину папирос, выхожу на улицу, парнина толкается среди извозчиков на стоянке. Я — в трактир, выпил квасу, вышел оттуда, смотрю, он разглядывает напротив витрину галантерейной лавки. Я — в гостиницу «Кандат», спросил портье, не поселился ли у него человек, похожий на моего купчину, нет, говорит, никого похожего не было. Оглянулся, парнина маячит у входа… Словом, пришлось изобразить, что я живу в гостинице, а после уходить дворами.

— Значит, тебя засекли, — сказал Иван и принялся скручивать уже третью за день самокрутку. — Где-то прокололся!

Но что-то слишком уж откровенно они тебя пасли! Хотели показать, что не боятся, или решили попугать?

— Это зависит от того, за кого они Савелия приняли! — сказал Алексей. — Если за полицейского, то такая наглость просто вызывающа, если за себе подобного, то вряд ли стали бы церемониться. Надавали бы по шее или пришили в первом же глухом переулке.

— А по мне, Корнеюшка, — сказал Иван ласково и пыхнул несколько раз самокруткой, выпустив в окно клубы черного, как из пароходной топки, дыма, — у тебя голова помутилась от грядущих неприятностей. Через два дня Михалыч появится, а вы с Черненко никак Наумку и его шаромыжников на нары не законопатите. Оборзели они, просто спасу нет, а вы все миндальничаете, вокруг да около ходите. Видно, мужик этот, купец, шустрее тебя оказался и по-своему с Наумкой разобрался. Иначе откуда у жидка фингал нарисовался?