Ничего страшного - Валентина Соловьева

“Нет, — холодно и зло подумала я, — никому я ее не отдам. Если он захочет ее у меня отнять, я скажу ему все. ВСЕ! И пусть он после этого отшвырнет ее с омерзением. Как жабу. Как слизняка. Пусть! Это будет мой ребенок. Только мой! У нее нет матери. У нее нет отца. У нее есть только я…”

— Есть только один выход, — наконец, выдавливает Гришка. Я вся напрягаюсь до синевы. — Если ты ее удочеришь…

— Что? — у меня даже челюсть отпала.

— Если ты ее удочеришь, — продолжает Гришка, — я все узнал, тебе предоставят декретный отпуск с сохранением места и стажа. Ты сможешь заниматься только ребенком…

— Как? — все еще не могу понять я.

— Ну… если мы поженимся… Конечно, я понимаю, что это слишком большая жертва с твоей стороны. И я не настаиваю, чтобы ты решила все сейчас, сразу. Ты подумай, как следует, время еще есть. Ведь это такая обуза… Может быть, на всю жизнь. А я обещаю…

— Я согласна, — быстро сказала я.

Он с удивлением посмотрел на меня. Какая-то тень пробежала по его лицу. Он нахмурился.

Ты, конечно, понимаешь, что это только формальность, — счел нужным он уточнить. — Я это делаю только ради ребенка. А Люся для меня была и останется единственной женщиной. Никто и никогда не сможет мне ее заменить.

— Да, — сказала я. — Конечно. Я понимаю… Тем более что у меня тоже есть любимый человек, и я не хочу разрывать с ним отношения. Надеюсь, ты не будешь возражать?

Я сказала это просто так, чтобы он не подумал, будто я вешаюсь ему на шею, пользуясь его безвыходным положением. В тот момент я совершенно не думала про Костю. А сказав, так и обмерла — а как же Костя? Ведь он уже родителям своим написал. И кольца купил…

— Разумеется, — рассеянно сказал Гриша, — ты совершенно свободна…

На следующий день мы пошли подавать заявление. Объяснили ситуацию, попросили, чтобы все сделали побыстрее. Нам посочувствовали и пошли навстречу. Через три дня расписали, а через неделю оформили все документы на удочерение.

В промежутке между этими событиями мне удалось встретиться с Костей. До этого мы с ним дней десять не виделись, он сразу потащил меня в общежитие, в мгновение ока выгнал злополучного Генку и велел до вечера не приходить. Тот, ропща и стеная, собрал свои бумажки и отправился в библиотеку. А Костя обхватил меня обеими руками, вжал, вдавил в себя так, что я почувствовала его тело не только кожей, но и всей плотью, костями, внутренностями.

— Ну когда, когда все это кончится? — жарко задышал он мне в ухо. — Я не могу больше без тебя, Светка, не могу без тебя!..

Я поспешно скинула с себя все и любила его с такой тоской и с такой жадностью, точно это было последний раз в жизни.

В общем, так оно и оказалось…

А когда он, всхлипнув, глубоко вздохнул, захлебнулся и обмяк, навалившись на меня, я осторожно высвободилась, оторвалась от него, села рядом, обхватив колени руками, и смотрела на него долго-долго. Прощаясь и запоминая…

Он открыл глаза и снова потянулся ко мне.

— Костя, — сказала я, отстраняясь, — Костя, я должна тебе сказать… Я вышла замуж.

— Уже? — беззаботно улыбнулся он. — За кого, если не секрет?

— За Гришу, — сказала я.

Улыбка стекла с его лица не сразу. Губы еще сохраняли форму улыбки, а глаза вдруг остекленели.

— Так это правда? — спросил он.

Я кивнула.

— Зачем? — спросил он.

Я объяснила.

— Но ты же не любишь его?! — воскликнул он то ли с надеждой, то ли с укором.

— Я тебя люблю, — хмуро сказала я.

— Но зачем? Зачем? — никак не мог понять он.

Я объяснила еще раз.

— Ты святая женщина, — с ужасом сказал он.

Мне стало неловко.

— Ну, вот еще… — сказала я. — Это ведь совсем ничего не означает. Так, пустая формальность… Я Грише сказала про тебя. Он не возражает. Мы можем по-прежнему встречаться… Когда он уезжает в командировки. Он очень часто уезжает! И квартира свободна. Представляешь, как хорошо! И так можем… Где-нибудь…

Я быстро-быстро говорила все это и почти верила тогда, что говорю правду. “А что особенного? — думала я. — Ничего особенного. Штамп в паспорте. Всего и делов…”

Костя смотрел на меня и молчал. А я все говорила и говорила.

— Ведь ничего же не изменилось, — говорила я. — В конце концов я и развестись могу, когда Милочка подрастет. Тогда Гришка с ней и сам управится. (“Фигушки! — подумала я, — Гришке я ее не оставлю! Я теперь ей законная мать, и права у нас одинаковые…”) — И буду я свободная женщина, и если я к тому времени еще не надоем тебе…

Но тут я увидела его глаза и осеклась.

— Светка, — шершавым голосом сказал он. — Ты не представляешь, что ты значила для меня, Светка! Я даже не знал, что так бывает… А ты… Как ты могла?

— А что? — все еще хорохорясь, передернула я плечами. — Что я такого сделала? Подумаешь, трагедия! Гос-с-споди!..

— Да, — сказал он. — Конечно. Ты абсолютно права. Было бы о чем говорить…

Он встал с постели и начал медленно одеваться. Натянул брюки. Застегнул молнию. Надел рубашку… Лицо его было совершенно невыразительным. Он не смотрел на меня.

И тогда мне вдруг стало страшно. Я таким его еще никогда не видела.

— Костя, — прошептала я, — ты же ничего не понял, Костя… Я никогда не смогу объяснить тебе все…

Он застегнул рубашку. Снял со стула свитер.

— Костя-я! — завизжала я и кинулась к нему, повисла на шее, голая, растрепанная. — Костя, ты ничего не понимаешь! Я люблю тебя, ну посмотри же на меня, посмотри! Почему ты отворачиваешься? Ты же видишь, я люблю тебя! Я люблю тебя, Костя! Костя!

— Пусти, — сказал он, стряхивая мои руки со своих плеч, и посмотрел на меня холодно и брезгливо. — Оденься. Скоро Генка придет.

— Ну и ладно, — пустым голосом сказала я, — ну и ладно. Тем лучше. Я даже очень рада. Ха! Ха! Ха!

Я одним движением вползла в платье, впрыгнула в сапоги, набросила шубу, сгребла в охапку то, что осталось, — трусы, колготки и прочее. Так я и бежала по городу — в распахнутой шубе, с голыми коленками, прижимая к груди скомканное свое бельишко, и слезы замерзали у меня на щеках.

Гришка даже ничего не заметил. Он так обрадовался, когда увидел меня.

— Света! Наконец-то… Я уже не знаю, что делать. У Милочки сыпь какая-то…

Мои слезы мгновенно высохли.

— Скорую, — сказала я, — быстро!..

Он винтом — к телефону. А я вымыла руки, переменила Милочке пеленки, сунула градусник. Температура была повышенной, но не сильно. Ярко-красная сыпь обильно покрывала лицо, спинку, живот. Милочка беспокоилась, сучила ручками и ножками, плакала. Я решила, что лучше не заворачивать ее пока. Пусть тельце подышит.

Вернулся Гриша.

— Она не замерзнет? — забеспокоился он.

- Нет… Не должна. У нас больше двадцати градусов.

— Что же это может быть? — сходил он с ума. — Инфекция?

— Ну откуда инфекция, что ты, Гриша? — успокаивала я его. — Может быть, аллергия?

— Аллергия? Ты уверена?

— Не знаю, Гриша… Мне кажется, да.

Мы перебрасывались с ним короткими фразами, стоя по обеим сторонам Милочкиной кровати и не сводя с нее глаз. Она барахталась, задирала ножки и пускала пузыри.

Пришла врачиха, пожилая, грубоватая. Неодобрительно покосилась на меня. Я сразу же почувствовала, как сильно у меня растрепаны волосы и как вульгарно накрашены глаза.

Она осмотрела Милочку, бесцеремонно ворочая ее за ножки. У меня прямо сердце обрывалось, когда я видела. как небрежно обращается она с этим хрупким тельцем. Она покачала головой. Я затаила дыхание.

— Чем пеленки стираете? — подозрительно спросила она.

— Мылом, — поспешно ответила я. — Мылом. Детским.

Она кивнула.

— Так. А кормите чем?

Я сказала, чем.

— Грудью надо кормить, мамаша, сердито сказала она. — Грудью! И больше ничем. Такому ребенку никаких смесей давать нельзя, понятно?

Я покосилась на Гришу. Он молчал.

— Где же взять, — через силу улыбнулась я, — если нет…

— Где хотите, — проворчала она. — Вас природа снабдила для этого всем, чем нужно. А вы пренебрегаете своими святыми обязанностями. Вам нужна вольная жизнь, а не ребенок. Сунут бутылку, бросят ребенка, на кого попало, и шляются, где хотят…

— Почему вы так говорите? — покраснела я. — Вы же не знаете…

— Я вижу., - презрительно бросила она. — Чего только не насмотрелась за последние годы…

Я беспомощно повернулась к Грише. Но он снова промолчал.

Тогда я открыла рот и хотела сказать: “А я здесь вообще не мать. Я вообще здесь посторонний человек!” Но посмотрела на Милочку и ничего не сказала. Как будто побоялась, что она услышит и запомнит.

А врачиха тем временем, глядя на Гришу и совершенно игнорируя меня, перечисляла, что можно и чего нельзя.

— …Постарайтесь найти донорское молоко. Хотя бы на одно кормление. Ванночки с чередой — обязательно. Можно два раза в день. И пеленки желательно споласкивать в отваре череды. Про воздушные ванны не забывайте. Как можно чаще. Гулять побольше. В любую погоду. Сон на свежем воздухе очень полезен. Но самое главное — питание…