Перстень сирены, или Как убить ангела. Петербургский роман - Светлана Макаренко-Астрикова

– Съешь. Зачем ты сидела на полу? Знаешь ведь – нельзя. Мишка молодец, гаврош, гарсон, держит стиль. Как подыгрывает ей. Паганини для одинокой скрипки… Анька фыркала все, а теперь смотрит, улыбается.. Они вчера ее у себя принимали, так полный восторг, она взяла пару Аниных ребят к себе – курс, класс, уроки.. Чертушка Ворохов наш, ей – богу! – Я не спеша потягиваю теплый шерри из тонкого бокала. – Захочет, луну с неба утащит, радугу перекрасит…

– Зачем? – Лана легко пожимает плечом. – Не надо красить. Пусть свою рисует.. Надо всегда свое рисовать. Штрих, черточку, но свое.. Образ. Иначе – погибнешь…

Я не успеваю ничего возразить. Она выходит на лоджию, в летящий снег, зябко кутаясь в шарф и снежинки не тают на ее волосах, только ночь густеет, расплываясь и плавясь в туманном янтаре, рыбьем жире, дынном золотом меду питерских фонарей, прожекторов, отблесков луны в полосе залива…

Анатолий Зверев. Карандашный рисунок. «Ассевский цикл»

Глава III

…Она опять надевает на себя. Что то… надевает.. Касаюсь пальцами спины, выпирающих позвонков.. Худа, как.. отощавший ангел. Что она ела вчера? Какие то, сухие остатки пиццы, на соевом тесте, дурацкий, полупрокисший кетчуп, потом этот кетчуп был уже на листе, под ее локтями… Она рисовала кетчупом?! Черт. Не помню…

…И на кухне все – вдрызг, в краске, и кофейных кругах, но кофе – не найти, какая то рыжая бурда, словно в кофемолке окончила жизнь сотня другая тараканов или лисьих хвостов… Рвотный спазм. Едва добегаю до ванной..Что Эффи мешает в эти ликеры, никогда не узнать! Верчу головой, как бешеный пес, разбрызгиваю капли по зеркалу, в котором едва видны ее очертания… Острые, худые позвонки.. Мальчик с собакой Пикассо.. ПикАссо. Пик – ап.. Пин – ап… Лиссу так уже не сфотать, груди опали и болтаются,. как увядшие груши.. А у той… маленькой сирены.. Груди – тоже маленькие… Как раз для ладони…

Кожа нежнейшая, должно быть, избалованная ваннами, кремами, массажами. Или – болезнью? Кожа хрупко светится на ее щеках, как фарфор саксонский… А на груди… Что – на груди? Как он ласкает эти два маленьких, нежных полушария, соблазн Поэтов? Едва касаясь, дразня, неутоленно, томясь, дерзко? Как?! О, проклятие… Вечно – она… Всегда – она, как наваждение…

– Когда ты ее к нам уже пригласишь? – хрипло тянет сонорные Лисса, и я вздрагиваю от неожиданности, роняя станок.

– Куда? В этот бедлам?! Ты спятила?! – я фыркаю, глотаю воду, пену, крем – все разом… – Тут же негде наступить. Сначала надо месяц убирать..

– Найди… Уберут. За сотню гринов. Фу – у! Глупость!… Я хочу ее ри- со – вать! – Лисса морщится, острые лопатки на миг исчезают внутри спины. – Кисти кончились. Сангина крошится. Купишь? – Бежевая рубашка, с расстёгнутыми рукавами, джинсы и пестрые махровые носки.

Небрежное, острое, все как будто из углов, с вечным, полусонным гипнозом в огромных глазищах. И что то в ней есть.. Что то… Что – то роднит ее с нею. С этой сиреной, с медленно – ясным, мягким голосом, влекущим, как ручей… вода, летящий снег…

***

…Летящий снег… опять снег, мокрота какая то, и декабрь в сером свитере.. Одна серость… тьфу.. Ничего не нарисуешь.. Разве что – мою королеву, в ее платье из шифона, с кленовыми листьями по линии бедра.. Носится по холлу, мелькают зеркальные отсветы, отражения, дверцы, скошенные углы, стремительный ветерок от ее платья, лодочек без каблука.—

– Ланка, не носись! Что ты?! – цежу напряженно, сквозь зубы и карандаш. – Линию довести не даешь! Сядь, выдохни… Что сережка то в одном ушке? Потеряла? – я, чуть испуганно, подмигивая ей, ощупываю пальцами и тыльной стороной ладони пол. Никакой серьги и в помине… Вихрь… Грэг убьет меня, если она наступит и упадет! У нее неверный шаг… Неточный. Как на луче луны. – Озноб трогает спину, мнет в лапе. Ежкин свет! – плююсь про себя – Не дай бог!

Она на ходу ощупывает крохотное ухо, встряхивает головкой.

– Ах, это! Наверное, в спальне или у Никуши… упала.. Мы там играли..

– Играли они. Визг на весь дом! – ворчу я беззлобно. – Во что играли то?

– Мы играли… в – уфф.. подожди, Миша. В пиратов.. Вот. – Фей непостижимо трогательно трет ладошкой лоб. – И там мы спор проиграли, а надо было щекотать друг дружку, и вот…

– Обалдеть, королева. Защекотать! Отпад! – Я в неподдельном восторге цокаю языком. – То – то Никушка спит теперь, без задних ног… Слушай, брось ты эти свои пледы и свитера… Пойди, полежи тоже? С утра носишься. Ну что он скажет, когда узнает? За голову хватится. Завтра капельница у тебя…

– Нет. – Она качает головой. – Нет, Надо вещи перебрать, разложить. Горушка нервничает. Каждый день – лекции, ему надо… как это? имидж. Профессор! – Она очаровательно щелкает в воздухе маленькой щепотью пальцев.. И через секунду – уже в столовой, в этой холодной, белой стыни, где по стеклянной столешнице катятся томаты и мороженая клубника. Пахнет свежим чили… Гаспаччо. Она приготовила гаспаччо и лазанью с сыром, но сама не ест ничего… Красный бант у штор. Новогодне – торжественные свечи в красных бантах – на широком подоконнике нише, пятна красных салфеток, бокалы с вином.

…У нее в бокале вино светлее. Разбавлено водой. Еле пригублено.

Пахнет свежей травой. Кана, стоящая в воде – цапелькою, выгнуто, изящно. Как овал, абрис ее плеча и шеи.

– Почему не ешь? Гаспаччо и горячий – вкусен.

…Она смотрит в окно. На залив в бело – серой пене, гамме, шуге. Еще нет декабря, обнажающего все. По самую душу. По линию плеча…

– Не хочу. Грэг приедет, поем… – Она отщипывает лениво от хлебной корочки.

– Налить тебе сок? Клубнику будешь?

– Спасибо. – Она отпивает гранатовую кислинку из бокала, нехотя касается холодной мякоти ягод. _ Миша, а ты был на выставке этого Алекса Экстера, Эклера?

Я киваю.

– Ну и что? Что там? – нетерпеливое облако ее шифона и духов, окутывает меня.

Пожимаю плечами, нарочито медленно..

– Ничего. Резкий ракурс просто. Полутени. Характерная игра света. Обнаженки много. Это, знаешь, на любителя.. Есть такие…

Мне больше понравились те, где он снимает подростков: на крышах, паркур, моцики, движение, небо… Там одно фото было, знаешь, странное.

– Да? Чем? – Она осторожно крутит в руках бокал.

Девушка на асфальте лежит.. Ладони вперед, как плывет в воде… Асфальт серый, небо в белой гамме, как дыра, а у нее на плече пятно. Кровь. И губы красные… Вот эти три цвета доминируют…

Выбивается это фото из общей гаммы – файла, темы. И в чем загадка – не пойму… Кстати, Ланушка, он ко мне на выставке подошел… Оказывается, Вы соседи с ним. Он снимает квартиру за стеной. Или это – студия, я не очень понял…

– Да. Там все время шум.. И с ним какая то девушка.. травести, подросток.. На плече – цветок или медуза.. Что то такое нарисовано.. Как у Миледи10 почти. И руки у нее в краске, как у тебя. Угольные пальцы. Она что, много рисует, эта девушка? _ Лана медленно ставит бокал, сцепляя пальцы под подбородком..

– Не знаю. Он тобой очень интересовался. Читал твои книги. Все почти. Спрашивал, не нужна ли тебе сессия, в стиле Греты Гарбо. Он бы сделал. За час. Он цепенеет от восторга при твоем имени.

– Миша —а -а? – Лана улыбается – Чего ты опять при – ду – мал, вот?! – она вспыхивает ямочками, пленительный, маленький фей. Глотает буквы.

– Ну, я же не слепой! – Я развожу руками. – Влюблен он по уши в мечту. Хотя не верит, что ты сама пишешь стихи.. Он думает, это Грэг… Особенно, «Эдемское яблоко», «Покинем рай».

– Да? Почему именно эти? – В недоумении Ланка раскрывает на меня огромные оченьки в тенях ресниц:

– Ну… королева, черт, как ты, не понимаешь, что ли?! – я усердно делаю вид, что она меня смутила. – Они слишком мужские, такая эротика брутальная… Ну, ты же помнишь, да?

…Разденется… Мягким соском пред губами —Обещанный мед… И земная тоска – в зеркалах.Округлость плеча, все, что было – овеяно снами,Что будет – как стон, я пред нею – расплавленный прах..11

По памяти, отрывисто, цитирую я, стараясь не смотреть в ее сторону, смотреть – через бокал…

– Многие же думают, королева, что так могут писать только мужчины, влюбленные до чертиков. Экслер и решил сразу, что Грэг… ну, что он твой любовник.. как то так… – я давлю смех глотком вина.

– Короче, не муж, у которого все права, а… Елки, королева, не мути сердца! – Я резко выдыхаю и залпом допиваю то, что еще плещется на дне александровского хрустального небытия.. Ланушка заливисто хохочет, ее бледные, снежные щечки чуть алеют румянцем..

– Голубка, саrissima mia12, если он и ошибся, то я совсем не возражаю. – Ясный, солнечный голос Грэга катится по столовой. Обретая на лету теплые нотки. – За честь сочту, быть твоим… amore13 – Густая шевелюра склоняется к ее плечу, пальчикам, щеке. Он целует ее, долго, с едва сдерживаемой, мальчишеской нетерпеливостью, будто и не замечая меня. Я кашляю, звеню бокалами, двигаю приборы на столе. Наконец, он нежно отрывается от нее, подмигивает мне – восхищенно, скулы западают, ясно и яростно очерчивая крылья носа, твердый подбородок, золотистую искру глаз…