Четыреста килознаков - Татьяна Рябинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С книгами все было еще круче. Писала я их так же быстро, но зачастую к концу резинки-завязки никакого фасона и узора не наблюдалось. Тут все шло по принципу из анекдота: «Жора, жарь рыбу. — Так рыбы нет. — Ты жарь, рыба будет». Я жарила — писала, не представляя, о чем будет новая глава. Как петелька цепляется за петельку, так строчка цеплялась за строчку. Из одного ряда вырастал следующий, из одной главы — другая. Планы, синопсисы, арки героев? Нет, не слышали. То есть слышали, конечно, филолог как-никак, но… это не наш метод.
И все же, все же… Чтобы писать вот так, надо хотя бы по минимуму представлять себе героев. Потом, в процессе, представление может меняться, это нормально. Не только читатели открывают и раскрывают их для себя, но и сам автор. Так, как это случается в реальности: мы узнаем новых людей постепенно. Но для старта автору надо знать о герое немного больше, чем внешность и возраст. Или получится, что вяжу свитер, не зная характеристик пряжи. Будет ли она тянуться и давать рельеф, как поведет себя в ажуре, не сядет ли после стирки, исказив узор, не залиняет ли на соседние цвета.
Вот тут как раз и таилось во-вторых, а от решения этой проблемы зависело решение во-первых.
С героиней сложностей не было. Такая же чокнутая писательница, как я сама. Нет, писать о себе я не собиралась. Пресловутые «уши автора», торчащие из текста, — этого всегда старалась избегать. Есть тонкая грань между «писать о себе» и «творчески использовать факты из своей биографии». Наверно, мне трудно было бы доходчиво объяснить разницу, но я всегда чувствовала ее в чужих книгах. В общем, даже если бы героиня Ирина прожила хронологически всю мою жизнь, она все равно не стала бы мною.
А вот с героем все обстояло непросто. Казалось бы, придумывай что угодно. Но… не получалось. Впервые — не получалось. Я не понимала Николая и поэтому не могла понять героя Кирилла. А значит, не знала, как вести эту линию.
Иногда мне подсказывал плейлист. Я и сейчас включила его методом тыка и попала на песню, от которой всегда бросало в холодную дрожь.
Мне страшно никогда так не будет уже,
Я раненое сердце на рваной душе.
Изломанная жизнь — бесполезный сюжет.
Я так хочу забыть свою смерть в парандже.
Хм…
Афган? Нет, для Афгана он слишком молод. А когда у нас вторая чеченская закончилась? Гугл доложил, что активная фаза продолжалась до 2000-го, но еще девять лет тянулась вялотекущая. Хронологически подходит.
Что, если так? Он бывший военный, служил в Чечне. В молодости. И случилась разлюбовная любовь с местной девушкой. А потом его ранил снайпер. Тяжело. Когда снайпера ликвидировали, оказалось, что это та самая девушка. Столько лет прошло, а с женщинами не складывается, потому что до сих пор ее вспоминает. Иногда слушает эту песню и напивается до зеленых чертей.
Нина, как тебе такой расклад?
Ну не знаю, скептически протянула Нина. Все это уже тысячу раз обмусолили — про любовь с девушкой-снайпером. По горячим следам. И потом, знаешь, вздыхать двадцать лет по бабе, которая тебя чуть не убила… Это маленько патологией отдает.
А может, у него теперь страх, что влюбится — и женщина его снова предаст? Не обязательно убьет, в любом смысле предаст.
Похоже, ты соскучилась по читательским пиздюлям, хмыкнула Нина. Тебе-то что, а отдуваться мне.
Ну не скажи, валерьянку пью как раз я. За четверых. Хотя за тебя прилетает больше всего. Жанку пинать особо не за что, а Аркашу и Джо читает ограниченный специфический контингент — геймеры и дрочеры, их в основном все устраивает.
Господи, ну что за бред, тут же влезла Джо. Я говорила, отдай его мне. Смотри, пусть он будет стриптизером, по возрасту вышедшим в тираж. Нет, лучше порноактером. Он еще огурец-молодец, но на съемки больше не зовут. И у него кризис — как профессиональный, так и личностный. Ему кажется, что он уже все, ни на что не годен. Ни на экране, ни с реальной бабой. А Ирочка ему эту уверенность вернет и подарит еще много лет активной сексуальной жизни.
В разгар дискуссии взвыл телефон, и я в очередной раз подпрыгнула.
И снова зря. Звонил Аленкин папаша Никита. В дурном настроении и с намерением пожаловаться на дочь, которая ему, видите ли, хамит.
— Если ты в очередной раз заправлял ей, что в ее возрасте надо учиться, учиться и учиться, а не жить с парнем без благословения загса, то ничего удивительного, — огрызнулась я.
— По-твоему, это нормально? — еще сильнее завелся он.
— А что ненормального-то? Она учится. И даже стипендию повышенную получает. А мы с тобой, между прочим, в ее возрасте трахались везде, где только можно и нельзя. В неограниченных количествах. Но не факт, что поженились бы, если бы кто-то не забыл купить резинки и не заявил, что будет осторожен, как вор в ночи.
— Вот именно поэтому я и против. А тебе все равно. Хочешь, чтобы и с ней то же самое случилось?
— Кит, тебе скучно? — пока еще мирно поинтересовалась я. — Или очередная баба не дала? А может, в танчики проигрался?
— Ты не мать, ты ехидна! — с пафосом заявил он и отключился.
И чего, спрашивается, звонил? Наверняка пообщался с ребенком и поспешил вывалить недовольство на меня, больше-то не на кого. Мы с ним развелись, когда Алена пошла во второй класс, после этого он был женат еще дважды, и каждый раз жены уходили от него, бахнув дверью. В сорок лет Кит выглядел на все пятьдесят и никак не мог смириться с тем, что женщины больше не спешат в его объятия. Вот с кого писать кризис порноактера! А когда-то ведь был сказочно хорош, собака. И дочь удалась в него — красивая блондинка с дымчато-голубыми глазами, высокая, стройная.
Мы познакомились, когда я тоже переживала своего рода кризис. К середине второго курса окончательно стало ясно, что филология — это не мое. Да, я читала запоем с четырех лет, обладала патологической грамотностью и похожим на Синюю птицу чувством языка, с которым обращалась как с послушным пластилином. Однако меня ни капли не возбуждали рефлексы ятя и носовых звуков, а теория
