Есть во мне солнце - Артемьева Галина Марковна

– Живые мощи!

Чем уж нас развеселило это определение, трудно сейчас сказать, но мы с Ташкой изумленно переглянулись и зашлись смехом.

– Впервые на арене нашего цирка, – провозгласил невозмутимо Вова своим очень серьезным и положительным голосом, – выступает Кащей Бессмертный. Без намордника и без сопровождения.

Мы не были готовы к такому каскаду характеристик и хохотали, почти не сдерживаясь. Орган звучал мощно. Это нас спасало.

Мы поняли, что перед нами мастер экстра-класса, долго томившийся в одиночестве и обладающий неисчерпаемым ресурсом фантазии и юмора. Мы, конечно, подливали масло в огонь, дополняя своими замечаниями его характеристики. Время бежало незаметно. Фоном наших безобразий была прекрасная музыка, и мы ее, несмотря ни на что, слушали и слышали. Как-то это все сочеталось, порождая особенное чувство полноты жизни. После первого отделения мы пошли в буфет, напились лимонаду, Вова половину своего стакана пролил на свой затейливый галстук и рубашку.

– Ничего, – успокоил он нас, – до конца концерта высохнет. Никто ничего не заметит. Со мной всегда так.

Бутерброды с копченой колбасой Вова просил не покупать, потому что сразу после окончания концерта за нами заедут и отвезут нас к нему домой на обед. А на обеде у них полагается есть все, что дадут, и выглядеть голодными.

Музыка все-таки нас победила, усмирила. Мы слушали ее, как прежде слушали самые фантастические истории, и уносились вдаль, от всего того, что привыкли видеть в обыденной жизни. Но в самом конце концерта Вова слегка толкнул Ташку локтем и кивнул головой, указывая вниз, в партер.

– Похоже, нас погружают в сон и скоро навсегда перенесут в сонное царство.

Мы посмотрели вниз: первые ряды партера спали. Кто-то уронил голову на грудь, кто-то, напротив, откинулся на спинку кресла. Спала почтенная публика, как зачарованная. На нас опять напал смех. Вот органист доиграл и встал. И все только что спавшие захлопали, как бешеные. Каждый старался хлопать как можно громче и активнее, чтобы доказать другим: он-то не спал. Он как раз слушал с полным погружением в стихию музыки. Партер завел себя так, что все хором принялись скандировать: «Бис! Бис!»

Это означало, что теперь музыкант снова выйдет на сцену и продолжит услаждать слух собравшихся. И сколько раз он будет выходить на бис, никому не известно. Но и тут нашелся большой плюс. Ведь можно было орать на законных основаниях. Хлопать, вопить… Мы и орали: «Браво! Бис! Ура!!!» На нас даже стали оборачиваться и поднимать головы. Мы втроем работали слаженно, как будто всю жизнь выступали клакерами.

В итоге голландский исполнитель сыграл в тот день девять бисов! Из-за нас. Успех у него получился небывалый. Мы вышли из зала совершенно вымотанные. И есть еще хотелось. Смеяться сил не осталось совсем. Переоделись в гардеробе. Ташка помогла Вове напялить галоши на его блестящие ботинки. У выхода нас ждал благообразный дядька, как оказалось, шофер знатной Вовиной семьи. Мы уселись в просторную машину с белоснежными шторками на окнах и поехали, хотя что там ехать было? Мы бы и пешком прекрасно дошли от консерватории до Моховой, свернули бы налево, мимо «Националя», и вот она, улица Горького. Недалеко от станции метро «Проспект Маркса» жила Ташка. А в соседнем доме – Вова со своими родственниками. Зачем эта машина, шофер, шторки? Чтобы страху нагнать?

Я не понимала тогда, что это были их будни: машина со шторками, шофер… Они привыкли к этому в третьем поколении и другого не представляли. И было это ни хорошо, ни плохо, просто как у птиц и рыб: рыбы жили в воде и не могли без воды, а птицы носились в небе, как им и было положено.

Мы оказались в огромной квартире, комнат семь или восемь в ней было. У Ташки квартира тоже была большая, но эта просто поражала воображение своим простором. Тамара Николаевна, Ташкина бабушка, была аскетом, это проявлялось во всем: в ее седом пучке, мышино-сером костюмчике, простой мебели. Вовина бабушка была из другого теста. Настоящая гранд-дама. Я почему-то сказала про себя: «Графиня Потоцкая». Эту графиню мне всегда ставили в пример, говоря о величии поведения, каким обязана обладать каждая женщина. Что бы ни происходило, надо было оставаться невозмутимой, величественной и недоступной. Графиня Потоцкая, как мне говорили, прославилась тем, что однажды открывала бал, идя в торжественном танце с императором всея Руси. И в этот момент развязались подвязки на ее панталонах. (Несчастные знатные дамы: у них штаны были не на резинках, а просто с подвязками, которые, если плохо завяжешь, могли опозорить свою хозяйку на веки вечные.) В общем, у графини Потоцкой подвязки развязались на редкость коварно!

Вот что бы лично я сделала в такой ситуации? Иду я, например, с главой государства в торжественном танце, а у меня спадают штаны? Да я бы – вообще не знаю что… Сбежала бы на край света… А все смотрели бы мне вслед и давились бы от хохота. Прославилась бы, конечно. Но уж после этого на балы я бы и носа не показала.

А графиня Потоцкая была такая величественная и уверенная в себе дама высшего света, что она просто и невозмутимо переступила через собственные панталоны и продолжила танец с царем. Заставила себя уважать! Конечно, ей с ее панталонами стесняться было нечего. У графинь, ясное дело, панталоны были из тончайшего кружева и нежнейшего полотна. Пусть завидуют. Но наши фланелевые штаны с начесом – уродливые и страшные изделия – знаки нелюбви к девочкам, девушкам и женщинам любых возрастов – нельзя было терять ни в коем случае, ибо ничего величественного ждать от предъявления их миру не приходилось.

И вот Вовина бабушка оказалась графиней Потоцкой! В жизни бы не сказала, что именно у Вовы будет такая бабушка! Какие странные игры устраивает судьба.

– Девочки, идите с Вовой в детскую, он покажет вам свои игрушки, – милостиво произнесла бабушка.

Меня стал разбирать смех. Какие игрушки? Какая детская? Мы были уже вполне взрослыми и самостоятельными людьми, нас в пионеры должны были принять в этом учебном году. А тут – детская, игрушки! Я незаметно взглянула на Ташку. Та отвела глаза, явно боясь рассмеяться. Вова же не промолчал:

– Баб, ну ты что, какая детская, какие игрушки? – лицо его постоянно сводило тиком, из-за этого порой казалось, что он корчит кому-то рожи, совершенно невпопад.

Но бабушка уже гордо удалилась в свои покои. А мы проследовали в детскую.

В Вовиной комнате никаких игрушек не было. На полках стояли модели самолетов, спутников и ракет. Папа его, как оказалось, был секретным академиком. Секретным потому, что занимался космосом, а все, что касалось освоения бескрайних просторов Вселенной, держалось у нас в глубокой тайне, потому что вокруг были шпионы и враги, которые только и ждали, как мы оплошаем и проговоримся о своих главных секретах. Папа-космический академик бывал дома довольно редко, все ездил в командировки, в те самые-самые тайные места, откуда в космос запускали спутники и ракеты с собаками на борту. Но в тот день папа как раз был дома, и нам предстояло его увидеть на семейном обеде. Вова показывал нам свои книги. Мы рассматривали альбомы с карикатурами Бидструпа и Жана Эффеля, очень при этом веселясь. Вова выглядел совершенно счастливым в нашем обществе, шутил искрометно, и я вскоре совершенно перестала замечать судорожные движения его лица – он был такой, и все тут. Втроем мы прекрасно понимали друг друга.

Оказавшись в большой комнате с несколькими окнами, которая называлась «столовая», я затосковала: убранство обеденного стола вызвало смятение чувств. Хрусталь, фарфор, ножи-вилки-ложки разных размеров у каждой тарелки – где уж тут получить удовольствие от еды, если не умеешь управляться всеми этими инструментами.

В шестидневном детском саду моего детства мы знали два прибора: большая алюминиевая ложка для первого и второго плюс маленькая алюминиевая ложка для компота. Все. Дома меня пытались учить есть ножом и вилкой. Вилку я, конечно, освоила, но нож! Да и времени не было на всякие церемонии. Показали мне один раз, как управляться столовыми приборами в приличном обществе, а дальше дело было мое: хочешь – следуй приличиям, не хочешь – оставайся свиньей. Точка. Вообще-то я предпочитала оставаться свиньей, так было проще и быстрее.