Стихи - Римма Казакова

Предчувствую полет…

Предчувствую полети жизнь свою в высотах,как, может быть, пилот,которому под сорок,который — не босяк,что носится с кокардой,который в небесах,как говорится, — кадры.Предчувствую полет —в предчувствии все дело.Оно во мне поет,пока не полетела.Не веря чудесам,но веря в веру, в чудо,швыряю чемодан —наземная покуда.Рули, пилот, рули!Наушники воркуют.Везде —вблизи,вдали —живут, поют, рискуют…

[31]

ПРИБАЛТИКА

…И приеду я в ту страну,в ту булыжниковую старину,в то черненое серебро,что как вороново перо.

Вороненый металл ворот,бухты матовый разворот…Город готики, я твой гость.Твой залив собираю в горсть.

А в заливе полно камней —как купающихся коней…Вспомню каменно и легковсе, что дорого и далеко.

Где-то теплые тальники,детства добрые тайники…Отрезвляюще — в пух и прах!—Таллин — талинкой на губах.

Качается море, качается…Я, как поплавок, на плаву,а мне лишь бы знать, что плыву,и не о чем больше печалиться.

Вливается в море моядуша, поиссохшая что-то,как в землю уходят болота,как реки вбегают в моря.

А дюны, как море, бегут,и суша, как море, покачивается,и, значит, нигде не оканчиваетсято море, которое тут.

И значит, еще ерунда,не согнуто и не сломано,когда тебя держит соломинкойтакая большая вода.

Чтоб впредь — на приколе, на якоре,а знать, что живу, что плыву,что, как поплавок, на плаву.Шумит во мне море, как в раковине.

Чтоб — как со свечою внутри,—вобрав это море мятежное,носить по российским метелицаммедвяные янтари.

…Я вспомню майскую Литву,внезапность соловьиной трели.Меня, как птицу, на летувоспоминание подстрелит.Смятенная до той поры,там позабыла бред недужный.Чужие боги к нам добры,а может быть, и равнодушны.И было весело горстям,в которых плоть воды дышала.И темный, кислый хлеб крестьянне просто ела я — вкушала.Все говорило мне: забудьгрусть дней, бесцельностью дробимых!Довольно принимать за путьразнообразие тропинок…И, ветку отводя рукой,себя отдав зеленой чаще,вновь обретала я покой,к себе вернувшись настоящей.Я вспомню майскую Литву —и будет чище мне и прощеплести те сети, что плету,плестись своим путем средь прочих.Я вспомню майскую Литву —и словно я — на крепко сбитом,бедой испытанном плоту,—не по зубам любым обидам.И надо мной, как небеса,глаза весны, летящей в лето,глаза, зеленые глаза —листвы, травы, твои, рассвета.

Ты приходишь, Прибалтика,как корабль из тумана,от петровского ботика,от пустынь океана.

Простираешься, сизая,смутно и непогоже.Не моя, не российская,но российская все же.

Перепутались в давностидаты — кипою веток,—где к твоей первозданностиприкоснулся мой предок.

В этой давности — разное,как твоя Калевала,где — с любовью и распрямивремя правит кроваво.

Только помнить ли сечи нам,у вражды ли учиться?Колыхайся, посвечиваймолчаливо и чисто…

Что нам мелкие мелочив век, вопящий о братстве?Как счастливая девочка,говорю тебе: «Здравствуй!»

Припадаю, как к матери.Словно финские сани,мчат меня по Прибалтикеруны, дайны и саги.

[32]

ВОРКУТА

…Мало солнца в Воркуте.Мой товарищ с кинокамеройморщится: «Лучи не те,что в столице белокаменной!»

Нам начальство выдаетобмундированье летное.Скоро ночь. Программа плотная.Обживаем вертолет.

Ловим солнце, чтоб успетьсевер разглядеть попристальней,к буровой, как к теплой пристани,и к оленям долететь.

Мало солнца. Не хранюпамять крымскую, кавказскую.Здешнее, с короткой ласкою,—как теперь его ценю!

И повернут шар земнойк солнцу буровыми вышками,снега матовыми вспышками,вертолетом, чумом, мной.

И в сердечной простотемы, народ не твердокаменный,из столицы белокаменной,кто — пером, кто — кинокамерой,служим службу Воркуте.

[33]

ПАМИРСКИЕ ЗАМЕТКИ

Г. Сафиевой

Есть сходного много на свете,и я домоседу не вру:те земли — почти что как эти,похожа гора на гору.

Облазила, может, полмира,смешавши «туда» и «сюда»…Но круглые горы Памиране спутать ни с чем никогда.

Взирала залетная пташка:их склон, освеженный весной,как грудь материнская, тяжкосебя возвышал надо мной.

Так страшно и так незнакомодорога вилась в никуда…Но было здесь что-то от дома,от теплого духа гнезда.

Попутчик, заезжий молодчик,увидел дома среди гори голову долго морочилподруге моей, Гулрухсор.

Расспрашивал длинно, подробнок прославленной ГЭС по пути.«Так жить, — говорил, — неудобно,по-птичьи, на небе почти…»

Гортанно и высокогорнослетали слова с языка.Таджичка смеялась задорнои высокомерно слегка.

И вдруг — этот взгляд, как кресало.Привстала, забыла про смех.И— Родина!—строго сказала,ответив на все и за всех.

По дороге в Нурек

Этот страх перед горами —как благоговенье в храме.

Он не страшен, страх высокий.В небесах — его истоки.

Это страх неодолимыйза себя, за дух долинный.

Там, внизу, долина скрылась…Одолеем ли бескрылость?

Где орлы парят, как Илы,вдруг прибудет странной силы.

И на мир острей и зорчепоглядишь — созревший зодчий.

Донесешь ли до долинывысоты закон орлиный?

Этот страх перед горами,перед строгими дарами

высоты, особой мерыоткровения и веры,—

этот честный страх не страшен,небом бережно окрашен,

разгибающим колени,в лучший цвет — преодоленья.

[34]

Я похожа на землю…

Я похожа на землю,что была в запустенье веками.Небеса очень туго,очень трудно ко мне привыкали.Меня ливнями било,меня солнцем насквозь прожигало.Время тяжестью всей,словно войско, по мне прошагало.Но за то, что я в неботянулась упрямо и верно,полюбили меняи дожди и бродячие ветры.

Полюбили меня —так, что бедное стало богатым,—и пустили меняпо равнинам своим непокатым.Я иду и не гнусь —надо мной мое прежнее небо!Я пою и смеюсь,где другие беспомощно немы.Я иду и не гнусь —подо мной мои прежние травы…Ничего не боюсь.Мне на это подарено право.

Я своя у березок,у стогов и насмешливых речек.Все обиды моиподорожники пыльные лечат.Мне не надо проситьни ночлега, ни хлеба, ни света,—я своя у своихперелесков, затонов и веток.А случится беда —я шагну, назову свое имя…Я своя у своих.Меня каждое дерево примет.

1960