Под чужим именем - Виктор Михайлов

«Фрэнк благополучно добрался до цели и предпринял необходимые шаги. Полагаю, что четкая работа Келли заслуживает благодарности. Майкл».

— Совершенно очевидно, что Генри Пресли — передаточная инстанция. Кто-нибудь из работников посольства, как это часто бывает, занимается совместительством, — усмехнулся полковник и добавил:

— Он прочел наше объявление о шифоньере красного дерева и сделал совершенно закономерные выводы: Фрэнк добрался, дал объявление, стало быть, предпринял необходимые шаги; а Келли — это мюнхенский специалист по переброске шпионов и диверсантов, наш старый знакомый. Все ясно, но вот письма, нужного нам письма, товарищ Гаев, пока нет.

6. СОН В РУКУ

Вечером приятный тенорок попросил к телефону Кузьму Тимофеевича. Обладатель тенорка оказался еще и обладателем старинного шифоньера красного дерева.

А утром Кузьма Тимофеевич выехал электричкой в Ильинское, где находился старинный шифоньер. Но он опоздал: шифоньер уже был продан. Тяжело переживая эту неудачу, Иншаков вернулся домой уже поздно, весь вечер ожесточенно парился в Сандуновских банях и пил холодное пиво. Ночью спал плохо, видел во сне, будто шифоньер красного дерева, лязгая зубами, открывает пасть и, точно библейский кит, проглатывает Кузьму Тимофеевича прямо в костюме-тройке и с зонтиком. В чреве шифоньера душно и пахнет березовым веником, а на самом видном месте плакат: «В шайки ногами не становиться».

Наклоняется над ним банщик Аким и говорит ласково: пожалуйте, Кузьма Тимофеевич, я вас на квартиру доставлю. Выводит Аким его из шкафа, и вот они оба около парадного и Кузьма Тимофеевич читает с облегчением: «К. Т. Иншаков. Звонить два раза». Аким нажимает кнопку, слышны резкие звонки, но дверь не открывают, тогда Иншаков сам звонит два раза, еще два раза, еще…

Проснулся он и слышит — звонят действительно, а на столике рядом лежит и благоухает березовый веник. Посмотрел он на часы — было двадцать минут пятого.

Вскочил Иншаков с кровати, набросил халат, а звонок у дверей все заливается. Где-то в боку заныло от дурного предчувствия. Поднял он сиденье пуфика, вынул большой пакет, побежал на кухню и бросил его в мусорное ведро, после чего открыл дверь.

Предчувствие его не обмануло: в сопровождении дворника явились два товарища и предъявили ордер на обыск.

Обыск у Иншакова длился три часа и не дал никаких результатов, товарищи уже было собрались уходить, как вдруг раздался стук в дверь, вошла соседка и, положив на стол большой пакет, сказала:

— Вот, товарищи, пошла я мусор выносить, опрокинула ведро в урну, а газета эта лопнула, они и посыпались, я даже и сейчас в себя не могу прийти… — и действительно, вид у женщины был очень удивленный.

В пакете оказалось почти на миллион рублей облигаций разных государственных займов.

— Ваши? — спросил его один товарищ.

— Нет, такими вещами не занимаюсь, — ответил Иншаков и даже засмеялся.

Но облигации оказались завернутыми в «Вечернюю Москву», а на газете карандашом номер дома и номер квартиры обозначены. Никто в этой квартире, кроме Иншакова, эту газету не выписывал; кроме того, нашли в пачке тетрадку с описью номеров всех облигаций, ну а от своего почерка не откажешься.

— А мы-то считали, что он в «сорочке» родился; что ни заем, обязательно Кузьма Тимофеевич выигрывает, а он вон что! Спекулянт!! — резко сказала соседка и ушла, хлопнув дверью.

И действительно, Иншаков спекулировал облигациями государственных займов.

Попытка заработать на шифоньере красного дерева оказалась последней, к тому же неудачной спекуляцией Иншакова.

А дворник этого дома, Авдотья Никитична, рассказывала:

— Глядите, какие нынче люди пошли: Лебедева Галина Петровна, работает в больнице санитаркой, меньше меня получает, а миллион в мусорном ведре нашла — государству вернула! На миллион не позарилась.

7. ВЕТОЧКА СИРЕНИ

Была уже середина мая. Генерал, заинтересованный делом Фрэнка-Рубцова-Клюева, сильно торопил полковника. А что мог сделать Каширин? Мог ли он ускорить развитие событий?

Проверка всех писем, полученных 31-м почтовым отделением на имя Рубцова, не дала ощутимых результатов. Иншаков оказался просто спекулянтом, он сознался во всем и был осужден Народным судом по статье 107-й уголовного кодекса.

Однажды на исходе дня пришел капитан Гаев, и по одному его виду полковник понял, что произошло что-то важное. С трудом сдерживая улыбку, Гаев молча положил на стол полковника ничем не примечательный серенький конверт.

На конверте была марка достоинством в 40 копеек, погашенная семнадцатого мая почтовым отделением одного из небольших районных городов Подмосковья. Адрес был напечатан, судя по шрифту, на портативной машинке старого типа, буквы Р и О западали, пропечатываясь только наполовину. Обратного адреса на конверте не было.

Полковник осторожно вскрыл конверт. Гаев нервно ходил по кабинету: то присаживаясь на диван, то вскакивая опять, он еле сдерживал свое нетерпение.

— Сядь, не мельтеши перед глазами, — сказал полковник Гаеву и прочел письмо сначала про себя, а потом вслух. Письмо было кратким и телеграфно-лаконичным; так же как и адрес, оно было напечатано на машинке, подписи не было:

«Редко бываю Москве — задержался ответом, будьте двадцать первого тринадцать часов Суворовском бульваре стороны Арбатской, слева третья скамейка от справочного киоска, правой руке держите веточку белой сирени».

Двадцать первого мая выдался хороший, ясный день. С утра прошла гроза, освежила и умыла город, листва на деревьях стала ярче, боярышник цвел буйным цветом.

На садовой скамейке Суворовского бульвара сидел человек лет тридцати, лицо его, необычайно простое и добродушное, вызывало симпатию с первого взгляда. Он был без галстука, в легкой трикотажной рубашке с короткими рукавами и светлых брюках. Синий пиджак лежал у него на коленях, в правой руке он держал веточку чудесной белой сирени.

Рядом с ним слева, мирно покачивая коляску со спящим ребенком и читая книгу, сидела молодая мать. Около нее старичок, опершись подбородком о набалдашник палки, наблюдал за девочкой, игравшей мячом.

Был час дня.

Две маленькие девочки в школьной форме и белых парадных фартуках остановились, разглядывая свои покупки. Они купили тетрадки в клеточку и по десятку перьев.

— Смотри, Кира, — сказала одна, — когда мы поступили в первый класс, перышко стоило три копейки, а теперь, после снижения, только две.

— Вот погоди, — сказала другая, — еще два снижения — и перья будут давать даром.

Девочки ушли, прижимая к груди тетради. Рядом с молодым человеком, справа, села девушка с книжкой. Она пристально изучала веточку сирени в его руке, а потом сказала:

— Я нашла счастье в вашей сирени, это счастье мое, разрешите я его возьму.

— Счастье, девушка, ваше, берите его, — многозначительно сказал молодой человек.

Девушка покраснела от смущения, но все же оторвала пятилепестковый цветок и положила его в рот. На коленях ее лежала книжка «Курс физики» Соколова, — девушка готовилась к экзамену на аттестат зрелости. Почитав еще немного, она встала и ушла. Вместо нее села пожилая дама в очках и соломенной шляпке, украшенной букетиком искусственных ромашек и каких-то еще неизвестных цветов. Она долго вышивала болгарским крестом подушку, а затем тоже ушла.

Молодая мать с детской коляской направилась в сторону Арбата, старичок, положив мяч в сетку и взяв ребенка за руку, ушел к Никитским воротам. А молодой человек с веточкой сирени, бросая пытливый взгляд на каждого человека, проходящего мимо, все еще сидел на садовой скамейке.

И двадцать второго и двадцать третьего мая молодой человек с веточкой белой сирени сидел на садовой скамейке с часу дня до четырех. Но тот, кого он ждал, так и не пришел на свидание.

8. КАТОЛИЧЕСКОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Полковник Каширин отлично понимал, что где-то, в чем-то, в какой-то мелочи допущена непоправимая ошибка. Но где? В чем?

И сейчас, когда он спускался опять к Зубову, пока шел длинным, бесконечным коридором мимо дверей в мягкой обивке, этот вопрос не давал ему покоя.

Зубов его ждал. Полковник, передав ему письмо в сером конверте, занял место в кресле, в тени портьеры. Зубов позвонил, вошел лейтенант.

— Рубцов-Клюев доставлен?

— В приемной, — ответил лейтенант.

— Давайте его.

Лейтенант вышел и ввел Клюева. Клюев был чисто выбрит, умыт, опрятен, выражение его глаз стало спокойнее, и только руки попрежнему нервно теребили кепку.

— Ну что ж, — начал подчеркнуто сухо Зубов, — вы нас обманули?!