Приключения Ричарда Шарпа. т2. - Бернард Корнуэлл

И хотя при виде штандарта с волчьими хвостами кровь застыла у Шарпа в жилах, это было ничто по сравнению с человеком, лошадь которого вырвалась вперед. Серыми не были только его сапоги. Он был в сером мундире, на серой лошади, серый шлем украшен пышным серым плюмажем, и серый ментик оторочен серым волчьим мехом. Голенища сапог обшиты волчьей шерстью, вальтрап из серой кожи, длинные прямые ножны палаша и седельная кобура обтянуты кожей волка, и на уздечке спереди нашита полоска серого меха. Даже борода — и та серая. Короткая борода, очень аккуратно подстриженная, но лицо — дикое и беспощадно изуродованное, словно видение из кошмара. Один налитый кровью глаз и один — слепой, с молочно-белым бельмом, глянули с обветренного и ожесточенного в сражениях лица, когда человек остановил коня перед Шарпом.

— Меня зовут Луп, — сказал он. — Бригадный генерал Ги Луп армии Его Императорского величества. — Его голос был на удивление спокоен, обращение — учтиво, а в его английском сквозил легкий шотландский акцент.

— Шарп, — сказал стрелок. — Капитан Шарп. Британская армия.

Три других француза остановились ярдах в десяти позади. Они наблюдали, как их бригадир высвободил ногу из стремени и легко спрыгнул на землю. Он не был столь высок, как Шарп, но хорошо сложен, мускулист и проворен. Шарп предположил, что французскому бригадиру приблизительно сорок: на шесть лет старше, чем он сам. Луп достал пару сигар из отороченной мехом ташки и предложил одну Шарпу.

— Я не принимаю подарков от убийц, — сказал Шарп.

Лупа рассмешило негодование Шарпа.

— Тем хуже для вас, капитан. Так ведь у вас говорят? Тем хуже для вас… Я был военнопленным, видите ли, в Шотландии. В Эдинбурге. Очень холодный город, но женщины красивые, очень красивые. Некоторые из них учили меня английскому языку, и я учил их, как лгать их серым кальвинистским мужьям. Мы, освобожденные под честное слово офицеры, жили возле Свечного ряда. Вы знаете эти места? Нет? Вы должны посетить Эдинбург, капитан. Несмотря на кальвинистов и кулинарию это — прекрасный город, очень просвещенный и гостеприимный. Когда Амьенский мир был подписан, я чуть не остался там. — Луп сделал паузу, чтобы ударить кремнем по стали, раздул тлеющий льняной трут и от его пламени прикурил сигару. — Я чуть было не остался, но вы сами знаете, как это бывает. Она замужем за другим человеком, а я слишком люблю Францию, так что я здесь, она там, и, несомненно, я снюсь ей намного чаще, чем она мне. — Он вздохнул. — Но эта погода напомнила мне о ней. Мы так часто лежали в постели и смотрели на дождь, на туман за окнами Свечного ряда. Холодно сегодня, а?

— Вы одеты по погоде, генерал, — сказал Шарп. — Весь в мехах, прямо как шлюха на Рождество.

Луп улыбнулся. Это была не слишком приятная улыбка. У него не хватало двух зубов, а те, что остались, были покрыты желтым налетом. Речь его могла показаться приятной, даже очаровательной, но это было мягкое очарование кота, скрадывающего добычу. Он раскуривал сигару, отчего кончик ее наливался жаром, а тем временем его единственный налитый кровью глаз в упор смотрел на Шарп из-под серого козырька шлема.

Луп видел перед собой высокого человека с ухоженной винтовкой на плече и тяжелым, с уродливым клинком, палашом на бедре. Форма рваная, в пятнах и заплатах. На поношенной зеленой куртке, обшитой черным шнуром, осталось лишь несколько серебряных пуговиц, из-под куртки видны французские кавалерийские рейтузы, обшитые кожей. Остатки красного офицерского пояса стягивали талию Шарпа, тугой черный воротник расстегнут. Форма человека, который пренебрег атрибутами военной службы мирного времени в обмен на удобства бойца. К тому же жесткий человек, решил Луп, о чем свидетельствует не только шрам на щеке, но и манеры стрелка, неуклюжие и прямолинейные манеры человека, которые предпочитает драться а не разговаривать. Луп пожал плечами, оставил шутки и приступил к делу.

— Я приехал, чтобы забрать двух моих людей, — сказал он.

— Забудьте их, генерал, — ответил Шарп. Он твердо решил не говорить этому французу ни «сэр», ни «господин».

Луп поднял брови.

— Они мертвы?

— Будут.

Луп отмахнулся от назойливой мухи. Бронированные ремни его шлема свисали свободно вдоль лица, напоминая cadenettes — косички из длинных волос, которые французские гусары отращивали на висках. Он снова затянулся сигарой и улыбнулся.

— Я мог бы напомнить вам, капитан, правила войны.

Шарп употребил по адресу Лупа словечко, которое француз вряд ли мог услышать в просвещенном обществе Эдинбурга.

— Я не нуждаюсь в уроках убийцы, — продолжил Шарп, — и уж точно не о правилах войны. То, что ваши люди сделали в этой деревне, это не война. Это бойня.

— Конечно, это была война, — произнес Луп размеренно, — и я не нуждаюсь в лекциях от вас, капитан.

— Вы можете не нуждаться в лекции, генерал, но вы, черт побери, должны получить урок.

Луп рассмеялся. Он отвернулся и пошел к ручью, наклонился, набрал в сложенные ладони воды и поднес ко рту. Потом он вернулся к Шарпу.

— Позвольте мне объяснить вам, в чем заключается моя работа, капитан, и попробуйте поставить себя на мое место. Таким образом, возможно, вы прекратите свои утомительные английские моральные сентенции. Моя работа, капитан, — патрулировать дороги через эти горы и обеспечить безопасный проход фургонов для доставки боеприпасов и пищи, с которой мы планируем разбить вас, британцев, и отбросить назад к морю. Мои враги — не солдаты, одетые в форму, со знаменем и кодексом чести, но толпы гражданских, которых возмущает мое присутствие. Ладно! Позволим им негодовать и возмущаться, это их право, но если они нападут на меня, капитан, я буду защищаться, и я сделаю это так жестоко, так безжалостно, так всесторонне, что они тысячу раз подумают, прежде чем нападут на моих людей снова. Вы знаете, какое главное оружие guerrilla? Это — ужас, капитан, чистый ужас, значит, я должен быть ужаснее, чем мой враг, а мой враг в этой провинции поистине ужасен. Вы услышали обElCastrador?

— Кастратор? — предположил Шарп.

— Именно. Его называют так из-за того, что он делает с французскими солдатами, причем он делает это, пока они живы, а затем оставляет их истекать кровью и умирать. ElCastrador, к моему глубочайшему сожалению, все еще жив, но уверяю вас, что ни один из моих людей не кастрирован за три месяца, и вы знаете почему? Потому что люди ElCastrador боятся меня больше, чем они боятся его. Я победил его, капитан, я сделал горы безопасными. Во всей Испании, капитан, это единственные горы, где французы могут передвигаться безопасно, а почему? Потому что я использовал оружие guerrillero против них. Я кастрирую их так же, как они кастрировали бы меня, только я использую более тупой нож. — Бригадир Луп мрачно улыбнулся. — Теперь скажите мне, капитан, если бы вы были на моем месте, и если бы ваших людей кастрировали, ослепляли, потрошили и обдирали заживо, а потом оставляли умирать, разве вы не делали то же, что делаю я?

— С детьми? — Шарп ткнул большим пальцем в сторону деревни.

Единственный зрячий глаз Лупа расширился от удивления, как если бы он нашел возражение Шарпа странным для солдате.

— Вы пощадили бы крысу, потому что она молода? Паразиты — это паразиты, капитан, безотносительно их возраста.

— Мне послышалось, вы сказали, что горы безопасны, — сказал Шарп. — Зачем же убивать?

— Затем, что на прошлой неделе двоих моих солдат заманили в ловушку и убили в деревне неподалеку отсюда. Семьи убийц ушли сюда в поисках убежища, думали, что я не найду их. А я нашел, и теперь, я уверяю вас, капитан, ни один мой человек не попадет в засаду возле Фуэнтес-де-Оньоро.

— Попадут, если я найду их там.

Луп печально покачал головой.

— Вы слишком щедры на угрозы, капитан. Но если мы встретимся в бою, вы будете осторожнее. Но что теперь? Отдайте мне моих людей, и мы уйдем отсюда.

Шарп помолчал, размышляя, потом пожал плечами и обернулся.

— Сержант Харпер!

— Сэр?

— Выведите лягушатников!

Харпер замешкался, как если бы он хотел знать, что собирается предпринять Шарп, прежде чем повиноваться приказу, но все же направился неохотно к хижинам. Мгновение спустя он появился с двумя французскими военнопленными, на обоих ничего не было ниже пояса, и один из них все еще сгибался от боли.

— Он ранен? — спросил Луп.

— Я пнул его по яйцам, — сказал Шарп. — Он насиловал девочку.

Луп, казалось, был удивлен ответом.

— Вы так щепетильны к насилию, капитан Шарп?

— Забавное качество для мужчины, не так ли? Да, я такой.

— У нас встречаются офицеры вроде вас, — сказал Луп, — но несколько месяцев в Испании излечивают подобную деликатность. Женщины здесь борются как мужчины, и если женщина предполагает, что юбки защитят ее, она не права. Изнасилование — составная часть ужаса, но его можно использовать и в других целях. Позвольте солдату насиловать, и он забудет, что хочет есть или что ему целый год не платили жалованье. Насилие — оружие как любое другое, капитан.