Сердце в опилках - Владимир Кулаков

Когда он обрисовывал представившийся образ, улыбнулся и Захарыч. Потом берейтор серьёзно сказал:

– Вот мы смеёмся, а такой артист был. Выдающийся артист! Неповторимый темнокожий жокей-наездник родом из Сомали. Звали его Багри Кук…

Из всех джигитов Пашке Жарких больше всех приглянулся Эльбрус, или как его все звали – Элик. Как выяснилось – это был младший брат Казбека.

– У них там в семьях что, всех горными вершинами называют? – попытался пошутить Пашка…

Эльбрус – шатен среднего роста. Горластый, хохотун, первый плясун, который ни секунды не мог устоять на месте. На его лице жили постоянно смеющиеся горящие глаза, которые в одно мгновение, если что, затягивала тяжёлая туча – тогда беда! Он был вечный бретёр, заводящийся по любому поводу и такой же отходчивый. Если он считал кого-то другом, то был другом до конца, без оглядки!..

Братья мало были похожи друг на друга. Ну, может только акцентом.

Казбек был всегда безукоризненно гладко выбрит. Эльбрус носил роскошные «будённовские» усы. Ноги его были заметно, по-кавалерийски кривоваты.

– Это сэксуалная крывизна! – Элик, специально для женщин, кривя их ещё больше и смешно ковыляя, юморно обыгрывал свой природный «дар».

Для парней – отшучивался:

– Э-э! Папа забыл с лошади снять – так и вирос!

– С горшка его поздно сняли!.. – обычно озвучивал свою версию Казбек.

Эльбрус никогда не спорил с Казбеком. О чём бы ни шёл разговор. Между ними разница в возрасте была всего пять лет, но он разговаривал с Казбеком настолько почтительно, часто опуская глаза, что казалось общаются скорее сын с отцом, нежели брат с братом.

– Это Кавказ, – традиции!.. – с уважением в голосе пояснил своему помощнику Захарыч.

Так Пашка Жарких начал свои цирковые университеты, постепенно познавая мир цирка, его людей и историю этого древнего искусства, куда так неожиданно привела его судьба…

Глава седьмая

…Пашка был любопытен без предела. В короткие моменты редкого безделья его можно было видеть в подвалах манежа, где прятались секретные люки иллюзионистов, которые видел не каждый цирковой. То он забирался на купол цирка вместе с гимнастами из воздушного полёта, которые еженедельно проверяли свою подвеску. Опытные артисты с удовольствием наблюдали, как Пашка, затаив дыхание, робко двигается по перекрытиям колосников и смотрит с высоты на манеж через их многочисленные щели. Оттуда цирковая арена казалась маленьким красным солнечным диском с разбегающимися лучами лестничных проходов. Было завораживающе красиво и жутко…

«Как они летают?» – поёживаясь, думал Пашка, не отрывая взгляда от манежа. Вниз он спускался счастливым и серым от вековой пыли колосников.

Пашка побывал на стальном тросе канатоходцев. Каждый раз, сделав несколько шагов и повихляв всем телом, он неизменно «летел» с верхотуры на ковёр манежа, болтаясь на спасительной страховочной лонже, как мешок с «удобрением» – так определил мастерство начинающего эквилибриста великий мастер этого жанра Ахмед Абакаров. Смеясь, канатоходцы похлопывали его по плечам, мол, молодец, не трус. Долго потом Пашкино сердце металось в груди испуганной птицей…

Он впервые покатался на лошадях, после чего не мог ни ходить, ни сидеть. Ноги с трудом соединялись в паху. Было ощущение, что невидимая лошадь всё ещё скачет меж ног и никак не может остановиться…

Появились знакомые в собачнике. В тигрятнике, куда на карантин поставили несколько клеток с молодыми леопардами, пришедшими из-за рубежа, он вскоре тоже стал своим, – благо везде работали ребята чуть старше Пашки. Естественно, он не упустил случая поближе познакомиться с находящимися там животными…

Не прошло и месяца, а инспектор манежа знал Пашку Жарких лучше чем кого-либо из новой программы и помнил его, как не помнил многих знаменитых мастеров. Всё меньше скрывая эмоции и с трудом подбирая выражения, Александр Анатольевич, в который раз инструктировал его, объясняя нормы техники безопасности и конкретные должностные обязанности служащего по уходу за животными. Едва сдерживаясь, размахивая то указательным пальцем, то кулаком перед носом Пашки, он в очередной раз рассказывал, что тот делать должен, а чего «не должен делать ни-ког-да!»

В очередной раз Захарыч и его молодой помощник подписывали какие-то бумаги, обеспечивающие инспектору манежа сносную жизнь вне тюрьмы – «если что…»

Вновь Казбек, после очередного разговора в инспекторской, молча «играл желваками». Снова хохотал и хлопал Пашку по плечу Эльбрус. Этот непоседливый малый нравился ему всё больше и больше. Эльбрус видел в нём родственную душу…

Проходил максимум день-другой, Пашка с Захарычем вновь стояли, опустив головы в инспекторской, а громыхающий голос Александра Анатольевича, с использованием уже крепких выражений, на весь цирк вещал о новых Пашкиных «достижениях» в области циркового искусства и о своем не проходящем желании повеситься.

Казбек каждый раз выразительно смотрел на Захарыча, тот, приподняв бровь нелегка улыбаясь, как-то странно покачивал головой. В ответ Казбек так же молча крутил головой, словно говорил: «Ну, не знаю, не знаю! Может ты и прав, старик! Поживём – увидим…»

Попутно от инспектора влетало всем руководителям номеров, которые допускали на репетиции посторонних. Им в десятый, «юбилейный», раз были обещаны «строгачи» и лишение премий…

…Впервые Пашка Жарких встретился с цирком в своём городе в классе шестом-седьмом. Номера, которые тогда выступали на арене, он не помнил. Одного он не смог забыть, что ворвалось тогда в его сердце вихрем восторженной радости, какую он не испытывал никогда ранее! Мальчишка был потрясён этим миром яркого света, красочных костюмов, весёлой музыки и ещё чего-то невидимого, что заставляло сердце учащённо биться, а слезам взлохмачивать ресницы. Что-то похожее он ощущал, когда читал книги о приключениях и путешествиях.

Именно тогда впервые его привычный мир раскололся на две половинки бытия! На тот, в котором он жил без отца и матери, где были ободранные стены, тусклая лампочка, полуголодное существование и причитающая от беспросветности, вечно пьяная тётка. И на тот, который был перед ним на манеже…

Тихая волна покоя, радости и безопасности накатила на Пашку. Он, убаюканный, с блаженной улыбкой на лице, уснул в кресле зрительного зала, как когда-то на тёплых коленях мамы…

Долго ещё потешались над ним его школьные сотоварищи: «Надо же! Уснул в цирке!..»

…Пашку вывел из оцепенения голос Захарыча:

– Так! Вижу очередная блоха завелась в заднице! – Старый конюх заметил, как его помощник нетерпеливо перетаптывается на месте, поглядывая на дверь конюшни. На манеже в это время шла репетиция воздушного полёта, которую он любил смотреть. Точнее, он любил смотреть на воздушную гимнастку Валю, дочь руководителя номера. Но в этом Пашка отчаянно старался не признаваться даже себе.

– Куда намылился? Давненько не общались с твоим «лучшим другом» – А.А.?

– С кем это? – Пашка вскинул брови.

– С Александром Анатольевичем! Так мы Шурку когда-то называли…

– A-а… – протянул Пашка. В его глазах запрыгали чёртики, но лицо осталось серьёзным. – А я думал это что-то с туалетом связано…

– С каким туалетом? – пришла пора Захарыча поднять брови.

– Ну, как же – «а-а…»

– Тьфу ты, балабол! – Захарыч понарошку замахнулся уздечкой, которую он проверял, поднеся к глазам…

Старый конюх, повидавший на своём веку многих служащих по уходу за животными, не мог нарадоваться на своего помощника. Он видел, насколько тот старательный и обязательный. Пашка ни разу не проспал на работу, что было не редкостью у других – работа требовала о-очень ранних подъёмов. То, что иные делали за часы, Пашка качественно и с какой-то природной лёгкостью выполнял за минуты. Весёлый, беззлобный, вечный выдумщик, он притягивал людей и сам тянулся к ним, словно отшельник, изголодавшийся за время своего одиночества…

– Овощи почисти! – Захарыч пытался придумать занятия для своего подопечного, лишь бы тот не шатался по цирку, вечно попадаясь на глаза вездесущему инспектору манежа.

– Уже! Вон – в ведре.

– Овёс…

– В тазах!

– Подмёл?

– Захарыч, ты чего? Ты же по чистому ходишь!

Захарыч всё никак не мог придумать чем занять Пашку. Он крутил и так и сяк. На конюшне как всегда царил идеальный порядок и всё сияло чистотой. Вдруг ему пришло на ум:

– Во дворе в грузовом прицепе сено в тюках. Не дай бог дождь пойдёт – сопреет. Давай-ка его потихоньку сюда, на конюшню. Вот угол, как раз свободный. А то униформу не допросишься, да и не их эта работа. – Захарыч был доволен своей придумкой. На час-полтора Пашка был при деле. А там и до представления рукой подать – некогда будет «пешком ходить», там бегать придётся…

– М-да, Захарыч, осенило тебя! – Пашка обыграл слово «сено».