Эстер Уотерс - Джордж Мур

При одной мысли об этом щеки девушки зарделись от стыда. А ее маленькие братишки и сестрички поднимут плач, если она возвратится. Им и без того нечего есть. Да, нельзя возвращаться. Даже думать об этом глупо!

Она улыбнулась, и улыбка ее была такой же светлой, как солнце этого июньского дня. Лишь бы все обошлось в первую неделю, а там будет легче. Жаль, что у нее нет платья, чтобы переодеваться по вечерам! Ее старое желтенькое совсем уже никуда не годится. Вот пестрое ситцевое — то еще сойдет. Надо бы купить красную ленту — подпоясаться, так совсем другое будет дело. Она слышала, что горничные в таких богатых домах, как Вудвью, обязательно переодеваются два раза в день, а по воскресеньям прогуливаются в шелковых накидках и в самых новомодных шляпках. Ну, а камеристка — та небось донашивает все платья своей госпожи и ходит гулять с дворецким. Что все они подумают, когда к ним явится такая девчонка, как она! Сердце у нее упало, и тяжелый вздох, предвестник многих горестей и разочарований, вырвался из груди. Ведь даже после того, как она получит свое жалованье за первый квартал, едва ли ей удастся купить себе платье, — деньги надо будет отослать домой. Жалованье за первый квартал! Куда там — хоть бы за первый месяц! Надо ведь еще удержаться на месте. Небось все эти поля и эти красивые рощи — все принадлежит сквайру. Наверно, это очень благородные господа, такие же, как леди Илвин. Даже еще более важные — ведь леди Илвин живет в таком доме, как те, что возле вокзала.

За высокими изгородями по обеим сторонам прямой как стрела дороги на зеленых лужайках, в густой тени деревьев, сидели и лежали няньки — жаждая подле своей детской коляски. Шум города затихал вдали; картины будущего все отчетливее и отчетливее рисовались девушке. Впереди она увидела два дома — один из серого камня, другой красный кирпичный с увитым плющом фронтоном, — и между ними, дальше к северу, вознесся церковный шпиль. Обратившись к одному из прохожих, она узнала, что серое здание — это дом священника, а красный домик — сторожка Вудвью. Если это сторожка, то какой же там дом?

Ярдов через двести дорога разветвлялась, огибая небольшую купу деревьев, образующих треугольник. На открытых местах солнце сильно припекало, но в зеленой тени деревьев воздух был свеж и так напоен ароматами, что усталая горожанка почувствовала, как через все поры тела в нее вливается здоровье и сила. За деревьями были высокие, выкрашенные белой краской деревянные ворота, а за воротами — красивая подъездная аллея. Сторож велел ей идти все время прямо, а в конце аллеи свернуть влево. Девушка еще никогда не видела такого великолепия и остановилась, преисполненная восхищения. Ветви вязов, сплетясь, образовали над головой зеленый свод, а сквозь него проглядывали розовые, словно нарисованные на небе облака. И монотонное воркованье горлицы было как биение сердца разлитой вокруг тишины.

Величие этой картины превзошло все, что она себе рисовала, и ее снова охватили сомнения. Нет, никогда ей не удержаться на службе в таком месте! За поворотом аллеи она неожиданно оказалась лицом к лицу с молодым парнем, который курил трубку, прислонясь к ограде.

— Извините, сэр, как мне пройти к Вудвью?

— Прямо, мимо конюшен, обогнешь их и налево. — Затем, разглядев коренастую, но складную, не лишенную грации фигурку и яркий румянец на нежных щечках, незнакомец добавил — А ты здорово навьючена. Узелок-то у тебя тяжелый, давай помогу.

— Да, я малость устала, — сказала девушка, кладя узелок на изгородь, — На станции сказывали, что мой сундучок привезут на тележке.

— А, так ты наша новая судомойка? Как тебя зовут?

— Эстер Уотерс.

— А моя мать — здешняя повариха. С ней держи ухо востро, не то в два счета вылетишь вон. Это — бес в юбке, когда разбушуется, но в общем-то она ничего, если ее не злить.

— А ты тоже работаешь здесь?

— Пока нет, но скоро, надеюсь, буду работать. Мог бы уже два года назад, да мать не хотела, чтобы я надевал ливрею; не знаю даже, как взгляну ей в глаза, когда побегу за экипажем, чтобы вскочить на запятки.

— А место-то еще свободно? — спросила Эстер, застенчиво поглядывая на него сбоку.

— Свободно, Джима Стори прогнали неделю назад. Стоит ему приложиться к кружке, и он может разболтать все как есть про наши конюшни. Вот его нарочно и заманивали в «Красный лев». Хозяин, ясное дело, такого не потерпит.

— И ты хочешь поступить на его место?

— Ну да. Не могу же я до конца дней своих таскать чужие пожитки взад и вперед по Кингс-роуд, со станции Брайтон и обратно. Лишь бы мне удалось пристроиться на его место. Да я не так уж за самим местом гонюсь — тут другое важно: получаешь сведения из первых рук. Уж меня-то никто не заставит развязать язык за стойкой «Красного льва», чтобы потом телеграф перестукал каждое мое слово в Лондон и все это появилось наутро во всех газетах.

Эстер не поняла, о чем это он. Она присмотрелась внимательнее, увидела небольшую круглую голову, низкий лоб, довольно длинный нос, острый подбородок, острые скулы и щеки без румянца; грудь была немного узкая, впалая, но рост и плечи — хоть куда; эти длинные мускулистые руки могли дать хорошего тумака. Низкий лоб и малоподвижный взгляд свидетельствовали об отсутствии воображения и неглубоком уме, но правильные черты лица и открытое, простодушное его выражение делали Уильяма Лэтча привлекательным мужчиной в глазах восемнадцати женщин и десяти мужчин из любых двух десятков особ того и другого пола.

— Я вижу, у тебя тут книжки, — сказал он, помолчав. — Ты что, охотница до чтения?

— Это книги моей матери, — поспешно отвечала девушка. — Мне не хотелось оставлять их на станции, там ведь легко могут стянуть одну-другую, а я бы и не заметила, пока не развязала бы узелка.

— Сара Тэккер — это наша старшая горничная — не даст тебе покоя из-за этих книг. Она читает запоем. Прочла все истории до единой, что были напечатаны в «Колокольчике» за последние три года, и ее ни на чем не подловишь, как ни старайся, — помнит все имена, точно скажет, какой именно лорд спас красотку, когда лошади, закусив удила, понесли карету прямо к пропасти в сто футов глубиной, и каков он был из себя, этот баронет, из-за которого девчонка побежала топиться при лунном свете. Сам-то я этих книжек не читал, но мы с Сарой большие приятели.

Эстер очень боялась, что он снова спросит ее, любит ли она читать. Читать она не умела и стыдилась своего невежества.

Уильям же, заметив, как она насупилась, решил, что ей не понравились его неумеренные похвалы Саре, и пожалел, зачем развязал язык.

— Мы с ней добрые друзья, понимаешь, и только. А гулять я с ней никогда не гулял, уж больно она докучает своими рассказами про разные книжки. А ты что больше любишь? Я, например, люблю что-нибудь поживее. Хорошая лошадка — вот это в моем вкусе.

Боясь, как бы он снова не стал расспрашивать ее про книги, она собралась с духом и сказала:

— А на станции мне сказывали, что тележка заберет мой сундучок.

— Сегодня вечером двуколка не поедет на станцию… А ведь тебе небось понадобятся твои вещички. Я спрошу кучера, может, он поедет с кабриолетом. Ах ты, черт побери, мы тут с тобой болтаем, а он небось с полчаса уж как уехал! Влетит мне от матери, что я тебя задержал, — она еще час назад все тебя поджидала… Шесть персон будут сегодня к обеду, а у нее ни единой души на подмогу. Придется тебе сказать, что поезд опоздал.

— Так надо поскорей идти! — вскричала Эстер. — Ты мне покажешь куда?

Как только беседа оборвалась, воркованье голубей стало слышнее. Кроны каменных дубов осеняли чугунную ограду парка. Вдали, среди деревьев, белели мраморные урны и статуи ангелов итальянской беседки. Эстер и Уильям свернули влево и зашагали по аллее, и Уильям объяснил девушке, что строения, отгороженные от парка кирпичной стеной, — это конюшни. Они проходили мимо многочисленных дверей, откуда доносились стук копыт и позвякивание уздечек. Аллея привела их к просторному двору, в глубине которого стоял дом, а позади него — новые пристройки из красного кирпича. Эстер увидела двускатные кровли и лепные украшения над балконами; за большими окнами кухни двигались слуги. Ворота за домом вели в парк, и здесь, как повсюду, каменные дубы сплетали над головами шатер. Кавалькада всадников подскакала к воротам, и Уильям бросился отворять. На лошадях были серые попоны и капоры; сквозь прорези на Эстер глянули черные круглые глаза. Всадники — невысокие, невзрачные с виду парни — привставали на стременах и стегали лошадей ясеневыми ветками, когда те закидывали головы и закусывали удила. Уильям, возвратившись, сказал:

— Погляди, вот этот третий — это он, это Серебряное Копыто.

Нетерпеливый стук в кухонное окно положил конец его восторгам, и, обернувшись к Эстер, он торопливо проговорил: