Былое и думы (Часть 1) - А Герцен

Своеобразна композиция "Былого и дум". Хроникально-автобиографический стержень заменяет в мемуарах Герцена последовательное развитие цельного сюжета. Такое построение "Былого и дум" не случайно: оно отражает, как замечает Герцен, нестройность самого жизненного процесса: "Я-. вовсе не бегу, — пишет он, — от отступлений и эпизодов, — так идет всякий разговор, так идет самая жизнь". Герцен справедливо утверждал, что "в совокупности этих пристроек, надстроек, флигелей единство есть", единство того же жизненного процесса, а не формального композиционного плана.

Композиционный "беспорядок" мемуаров, разнообразие литературных форм, к которому прибегает автор, им объясняется тесной связью и зависимостью своего повествования от разнообразия самих жизненных явлений, от диалектического единства в них случайности и последовательности. В многоплановом и сложном строении мемуаров Герцен отстаивал художественную стройность произведения.

Глубоко веря в общественную действенность искусства, Герцен использует все богатства литературных приемов и жанров, всю многотональность художественного слова с целью максимального воздействия на ум и чувства читателя. Он был художником-публицистом, и в публицистической заостренности художественных произведений писателя и прежде всего "Былого и дум" ярко проявилось своеобразие его стиля.

Весьма показательно, что публицистичность "Былого и дум" резко возрастает к концу автобиографии, когда окончательно распался первоначальный замысел интимной "исповеди". Публицистика мемуаров в лучших своих страницах достигает большой художественной силы. Отдельные главы "Былого и дум" нередко напоминают по своему характеру законченные публицистические статьи. Так, яркой публицистической статьей является, например, главка "Post scriptum" из "Западных арабесок", содержащая блестящую характеристику уклада буржуазно-мещанской Европы после революции 1848 года. Главу о Прудоне (в той же пятой части) Герцен дополняет публицистическим "Рассуждением по поводу затронутых вопросов". Такой же характер носят главы шестой части — известный очерк о Роберте Оуэне и статья "Джон-Стюарт Милль и его книга "On liberty" и т. д. Близость стилевой манеры "Былого и дум" к публицистическим статьям Герцена в "Колоколе" проявилась и в самом факте первоначальной публикации ряда отрывков из записок на страницах газеты.

Наряду с публицистичностью художественному таланту Герцена была свойственна сатиричность. Сатира мемуаров Герцена восходила к его беллетристическим произведениям 40-х годов — памфлетическим запискам доктора Крупова, шедевру литературной пародии — "Путевым запискам г. Вёдрина", повестям "Кто виноват?" и "Долг прежде всего". В едкой уничтожающей иронии писатель всегда видел действенное и сильное оружие борьбы. "Смех имеет в себе нечто революционное… — писал он. — Смех Вольтера разрушил больше плача Руссо", Блестящий сатирический талант Герцена в полной мере развернулся на страницах "Былого и дум". В одном из писем к М. К. Рейхель (февраль 1854 г.) Герцен писал, что "все слышавшие небольшие отрывки (из "Тюрьмы и ссылки")… катались со смеху и со злобы". Действительно, смех и злоба всегда шли в мемуарах Герцена рядом. Острота, каламбур, гротесковые шутки служили органическим звеном сатирического изображения действительности. Герцен хорошо сознавал силу целенаправленного "острословия". Уже на первых страницах "Былого и дум" он обильно насыщает свой рассказ остроумными шутками и каламбурами, вкладывая в них глубокий смысл, порой огромное социальное содержание. Например, во второй главе, в характеристике положения дворовых, читаем: "Плантаторы обыкновенно вводят в счет страховую премию рабства, то есть содержание жены, детей помещиком и скудный кусок хлеба где-нибудь в деревне под старость лет. Конечно, это надобно взять в расчет, но страховая премия сильно понижается — премией страха телесных наказаний, невозможностью перемены состояния и гораздо худшего содержания".

В "Тюрьме и ссылке", рассказывая о пытках, диком произволе царских чиновников и жандармов в застенках и тайных канцеляриях, Герцен пишет. "Комиссия, назначенная для розыска зажигательств, судила, то есть секла, месяцев шесть кряду, и ничего не высекла".

Для более полного и глубокого раскрытия явлений действительности Герцен часто обращается к яркой анекдотической детали. В рассказах о проделках бывшего вельможи Долгорукова или "алеута" Толстого-Американца и т. п. выступали уродливые, нелепые, невероятно анекдотические формы жизни в условиях дикого произвола одних и рабской зависимости других.

Герцен рассказывает, например, как он, будучи советником губернского правления во время ссылки в Новгород, "свидетельствовал каждые три месяца рапорт полицмейстера о самом себе как о человеке, находившемся под полицейским надзором". "Нелепее, глупее ничего нельзя себе представить, — пишет он, — я уверен, что три четверти людей, которые прочтут это, не поверят, а между тем это сущая правда…" "Я у себя под надзором", — выразительно назвал Герцен этот эпизод в подзаголовках главы.

Или другой "анекдот" из жизни николаевской России.

Пьяный священник окрестил крестьянскую девочку Василием. Когда пришла рекрутская очередь, началась канцелярская волокита, "завелась переписка с консисторией… дело длилось годы и чуть ли девочку не оставили в подозрении мужского пола". "Не думайте, — предупреждает Герцен, — что это нелепое предположение сделано мною для шутки; вовсе нет, это совершенно сообразно духу русского самодержавия". Так мелкий эпизод завершался глубоким, обобщающим выводом. Не "для шутки", а в тех же целях более полного раскрытия характера Герцен обращается к сюжетно-анекдотическим рассказам, рисуя образы друзей. И в совокупности восстанавливается живой художественный образ, законченный литературный портрет.

"В характеристике людей, с которыми он сталкивался, у него нет соперников"[8], - восклицал И. С Тургенев. Портретная галерея "Былого и дум" необъятна — от сатирических, порой гротесковых образов российских правителей, начиная с коронованного "будочника будочников", до грустно-печальных страниц о трагической судьбе Вадима Пассека, Витберга, Полежаева, от подчеркнуто беспристрастного рассказа о славянофилах до трогательно нежных поминаний друзей, от величавых портретов Гарибальди, Оуэна, Маццини до тонкой иронии в характеристиках таких деятелей революции 1848 года, как Ледрю-Роллен и др. Герцен владел поистине неисчерпаемыми возможностями "артистического силуэта", лаконического, меткого и тонкого определения самой сущности характера, в нескольких словах очерчивая образ, схватывая самое основное и определяющее в его облике.