Русская трагедия - Александр Зиновьев

В одну из встреч с Критиком я высказал недоумение по поводу быстроты и легкости краха советского социального строя (советского коммунизма, советизма).

– Быстрота и легкость тут относительные, – сказал Критик. – На это ушло почти полвека холодной войны. Запад потратил средств много больше, чем на войну с Германией. В борьбу против нас были вовлечены огромные интеллектуальные силы Запада. В нашей стране происходила эволюция. Изменилась социальная структура населения. Назревала кризисная ситуация. Менялось моральное, психологическое и идейное состояние людей. Борьба шла с переменным успехом. Перевес сил Запада сработал не сразу. Но все закономерно. Удручает тут другое.

– Что именно?

– Не столько сам факт краха, сколько то, как он произошел А произошел он именно по-русски. Как-то несерьезно, пустяково. Никаких битв. Никаких выдающихся подвигов и жертв. Как бы между прочим, бездумно. Какие-то интеллектуальные ублюдки и моральные подонки без всяких усилий на глазах у всех, при всеобщем попустительстве и равнодушии, в течение нескольких лет разрушили то, что создавалось десятилетиями, создавалось всем многомиллионным народом, создавалось ценой титанических усилий и огромных жертв, создавалось лучшими умами из народа и высоконравственными гражданами.

То же недоумение я высказал в разговоре с Защитником. Его слова по этому поводу меня поразили.

– Тут проявились черты характера нашего народа, – сказал он. – Великая историческая миссия оказалась нам не по силам. Да и враги наши оказались не дураками. Они правильно нащупали самые уязвимые звенья в советской системе.

– Какие?

– Снизу – уровень бытовых благ. Соблазн бытовыми пустяками. Грубо говоря, падение нашей страны началось с туалетной бумаги. Потом пошли западные предметы одежды, питания, мебели, фильмы, книги, туристические поездки и прочее. Вы же сами помните, как мы все это переживали.

– А сверху?

– Аппарат КПСС. Высшее партийное и государственное руководство. Силам Запада, которые вели холодную войну, удалось провести на пост Генерального секретаря ЦК КПСС своего человека – Горбачева. Он развалил партийный аппарат. Началась цепная реакция распада всей системы власти и всеобщей социальной системы.

– Неужели партийный аппарат был настолько слеп?!

– И слепота была, но не только. Вы же сами знаете, что основными мотивами поведения аппаратчиков были не преданность идеалам коммунизма и патриотизм, а корысть и карьеризм. Материальные блага, какие они приобретали в качестве работников партийного аппарата, не делали из них самоотверженных борцов за партию, государство, страну, народ. Появление среди них Матросовых, бросающихся грудью на вражеские пулеметы, было исключено. Вполне естественно, они бросились устраивать свои делишки, наплевав на партийный аппарат, на партию, на страну, на народ. Не забывайте, самые активные и влиятельные из них пришли к власти с Горбачевым. Не один же Горбачев начал погром советской системы! Он лишь возглавлял погромщиков.

– А как поступили вы?

– Как и все в аналогичном положении. А вы?

– Вы правы. Я тоже поступал, как все в аналогичном положении. Разумеется, аналогичном моему.

– И поведение людей вашего уровня и положения сыграло гораздо более важную роль, чем поведение верхов.

После таких разговоров у меня голова идет кругом. А ведь я довольно начитанный в отношении социальных проблем человек. Что же творится в головах других?!

Признание Критика

– Ничего страшного в вашем смятении мыслей нет, – сказал Критик. – Оно означает, что вы встали на правильный путь познания реальности. Он начинается с накопления проблем, сомнений, возмущений, ломки предрассудков. Если бы вы знали, что творилось со мной, когда мне открылся мир, совершенно отличный от навязывавшихся нам представлений! И не надо противиться этому. От яда познания спасения нет.

– Слишком поздно я вкусил его. Знаете, сколько мне лет?

– Догадываюсь. Конечно, начав в таком возрасте, вы научиться делать значительные открытия не сможете. Но за пару лет вы сможете научиться понимать значительные открытия, уже сделанные кем-то другим. Это я вам гарантирую!

– А для чего нужно это понимание? От него легче не становится, наоборот. Чем внимательнее приглядываешься к происходящему, тем тяжелее жить.

– А вы можете оказаться от этого приглядывания к происходящему?

– Вряд ли.

– В таком случае относитесь к пониманию как к чему-то такому, что имеет ценность само по себе.

– Вы именно так относитесь ко всему тому, что сделали в познании социальных явлений?

– Я не сразу, конечно, выработал такое отношение к познанию. На это ушло много лет. Но я был слишком молод и совсем один. Когда я в конце концов убедился на личном опыте, что чем лучше ты понимаешь реальность, тем меньше ты нужен людям, наступило облегчение. И я пошел вперед в познании один, не думая о том, идет кто-то со мной или за мной или нет. Одинокий путник далеко идет, как гласит восточная мудрость.

Зримые черты западнизма

Покинув институт в тот день, когда мне заявили об увольнении, я вдруг понял, что не просто потерял привычное место работы и источник заработка, а нечто неизмеримо большее – коллектив. Пожалуй, это самая большая потеря для совка. Легче пережить потерю друзей и родственников, чем коллектива. Только теперь я понял (вернее, осознал), что душа совка – в его приобщенности к жизни коллектива. Вовлеченность в жизнь коллектива во всех аспектах бытия – вот что, оказывается, было основой нашей жизни. И вот этого величайшего завоевания советской эпохи больше нет!

Я стал замечать это, еще когда работал в институте. С началом горбачевской «перестройки» стало происходить в жизни института что-то такое, чему я не находил названия. Нечто вроде загнивания. Были те же помещения, студенты, преподаватели. Все вроде оставалось тем же самым, что и раньше. Но исчезало самое главное: организация людей в едином коллективе, коллективное самосознание, коллективная психология, коллективное поведение. Потеряли смысл партийная и комсомольская организации, собрания, совещания, отчеты и прочие компоненты целостности коллектива. Оставалась еще инерция советской коллективности, еще смутная надежда на то, что такое состояние временное, что вот-вот произойдет чудо, нас всех соберут в актовом зале, зачитают некое письмо высших инстанций и опять все вернется на круги своя. Но, увы, ничего такого не случилось. Надежда пропала. Тоненькая ниточка, связывавшая меня с прошлым, оборвалась.

Основное содержание жизни совков составляло все то, что они делали в своих первичных коллективах и через них. Мы не придавали этому значения, поскольку считали это само собой разумеющимся и незыблемым. Многие советские эмигранты признавались, что страдали, лишившись советских коллективов. Но они были исключены из коллективов, которые продолжали жить без них, и у них оставалась потенциальная принадлежность к мыслимым (потенциальным) коллективам. А тут произошло нечто более страшное: люди остались дома, а коллективы вдруг исчезли. Эмигранты пережили личную драму. А тут произошла трагедия целого народа: его лишили основного условия его бытия, его естественной среды бытия, и он оказался обреченным на историческую гибель. С нами сделали нечто подобное тому, как если бы рыб вытащили из воды на сушу и сказали: вот вам освобождение от коммунистической воды, наслаждайтесь демократической сушей! Вот мы и «наслаждаемся»!

Я шел мимо бесчисленных учреждений и предприятий – деловых клеточек постсоветской России. В них работали люди. Но это уже не были коллективы, какими были советские деловые клеточки. Это были опустошенные деловые машины, очищенные от всего того, что составляло суть жизни совков. И люди в этих новых деловых машинах стали казаться мне лишь призраками людей, пустыми формами от людей, а их движения стали казаться лишь имитацией человеческой жизни. Город выглядел для меня оживленным в мультфильме кладбищем.

Разрушение советских коллективов – самая глубокая болезнь нашего народа. Поразительно, что оно произошло без сопротивления и почти незаметно. Никому не пришло в голову, что это станет основой всего прочего беспредела. Человек тем самым освобождался от самого глубокого контроля – от контроля своего ближайшего окружения.

Я только теперь осознал, что вся затея с приватизацией была направлена фактически на разрушение коллективов и коллективизма. Убито общество коллективов, коммун.

Страшно от того, что это произошло на моих глазах и я пальцем не шевельнул, чтобы помешать этому.

Что имеем – не жалеем, потеряем – плачем. Как же мы потешались над явлениями нашей коллективной жизни! Стремились уклониться от собраний, от субботников и других мероприятий. А теперь я мечтаю поучаствовать хотя бы в одном таком мероприятии, почувствовать себя одним из членов гигантской семьи-коллектива, послушать свежие анекдоты, поболтать о всяких пустяках, пофлиртовать с сотрудницами, выпить с коллегами, потанцевать на вечеринке, выехать за город за грибами или просто на пикник, поучаствовать в спортивных соревнованиях или самодеятельности, посмеяться над карикатурами в стенной газете, получить благодарность или даже премию к празднику. Боже, неужели все это кануло в Лету и не вернется никогда?! Какие же мы были идиоты, проморгав все это!