Холодный как лед - Энн Стюарт

Мадам Ламберт смотрела на редкие ветви дерева за окном своего ничем не примечательного офиса в неприметном здании около лондонских Кенсингтонских садов. Стройная элегантная женщина с кожей цвета сливок, которую не коснулся возраст, и с холодными нестареющими глазами. Стоял апрель, пора, когда возрождается все живое.

В городе весна всегда запаздывает, естественный ход природной эволюции здесь замедляет смог. И по непонятной причине деревья и сады около офисов «Спенс–Пирс финэншенел консультантс лимитид» имели обыкновение погибать. «Спенс–Пирс» всего лишь одно из дюжин прикрытий для секретной работы, проводимой Комитетом, группы столь засекреченной, что Изобел Ламберт до сих пор вникала в кое–какие запутанные детали, а ведь она заступила на должность более года назад.

Стоял апрель. Время выходило. В игру вступило «Правило Семерки», которое поддерживается закулисно блестящим мозгом Гарри Ван Дорна и его с виду неограниченными ресурсами. И Комитет еще толком не выяснил, что из себя представляет это самое «Правило». Дирижируемые Гарри Ван Дорном семь катастроф, чтобы погрузить планету в хаос, хаос, который каким–то образом сыграет на руку Ван Дорну. Но когда, где и как – остается по–прежнему безумно неясным. Не говоря уже кто: Ван Дорн не смог бы осуществить свой замысел без посторонней помощи.

Что бы это ни было, оно представляет собой смертельную угрозу.

И работа Комитета – предотвращать смертельные угрозы. Неважно, во сколько трупов она обойдется.

У мадам Ламберт возникло нехорошее предчувствие насчет этого дела, а она привыкла доверять инстинктам. Питер лучшее, что у них в наличии, блестящий агент, никогда не проваливавший задания.

Но у нее шевелилось неприятное чувство, что в любой момент все может измениться.

Она встряхнулась, вернулась к столу из орехового дерева без единого пятнышка, в котором не содержалось ничего, кроме блокнота и черной ручки. Ради безопасности шеф Комитета все держала в голове, но иногда ей просто нужно было пописать.

Она накарябала что–то, потом посмотрела на запись. «Правило Семерки».

Чем же, черт возьми, планирует обрушиться на ничего не подозревающий мир Гарри Ван Дорн?

И достаточно ли будет убить его, чтобы это предотвратить?

Глава 2

Непомерных размеров особняк–яхта Гарри Ван Дорна был настолько огромным, что Женевьеве почти удалось забыть, что вокруг, куда ни глянь, вода. Все же давал о себе знать запах моря, но океан Женевьева в общем–то любила, вот только не пребывая на плавучем средстве. А здесь могла легко притворяться, что стоит на каком–нибудь совершенно безопасном утесе, любуясь прибоем, а не торчит прямо в гуще вздымающихся волн.

Нельзя отрицать, мужчиной Гарри Ван Дорн был одновременно и своеобразным, и обаятельным. И весь свой шарм он обрушил на нее. Ну как тут не растаять от этой мегаваттной улыбки, прищуренных синих глаз, протяжного голоса и восхищенного внимания, с которым Гарри ловил каждое ее слово. Разве что Женевьеву не так–то легко растопить даже теплому карибскому солнцу вкупе с миллиардером, который из кожи вон лез, чтобы ее соблазнить.

Конечно же, появилась и содовая «Таб» в стакане со льдом, и такая же холодная, как этот лед. В душе Женевьева понимала, что следовало настоять на «Пеллегрино» или чём–то столь же дорогом – ее фирме не принесет славу пристрастие сотрудника к такому мирскому явлению, как превосходная содовая, – но Женевьеве уже полагалось пребывать в отпуске, и потому кое–какие мелкие церемонии она себе позволила отбросить. Даже скинула туфли, растянувшись на белой кожаной оттоманке, покачивая под лучами солнца пальцами обтянутых шелком ног.

Женевьева знала, как заставить чувствовать себя в своей тарелке любого самого застенчивого мужчину, но уж Гарри вряд ли можно было причислить к обделенным вниманием личностям. Фонд Ван Дорна никогда персонально не входил в сферу ее деятельности, она занималась относительно простыми делами нескольких фондов поскромнее, но находила взгляд Гарри на мир занимательным. Неудивительно, что миллионер загребал ковшом все награды в области гуманизма, его даже номинировали на Нобелевскую премию мира. Только будь ее, Женевьевы, воля, не видать ему этой премии, как своих ушей. Что ж, прибыли от его зарубежных компаний уменьшились вполовину, поскольку он отказался использовать на производстве детский труд, а рабочие получали достаточно, в пределах прожиточного минимума своих стран, чтобы не посылать детей на фабрики и в бордели. И все же он получал прибыль, цинично подумала Женевьева, поскольку его щедрые зарплаты составляли лишь толику того, что он платил рабочим на американских фабриках, которые нынче стояли закрытые и заброшенные в умиравших городках по всему Северо–Западу, только вот гуманитарные организации напрочь закрывали глаза на сей факт. Или закрывали глаза, или, вручив награду миллиардеру, намеренно рассчитывали на еще большую благотворительность по отношению лично к себе его благотворительного фонда.

Деньги стекались к Ван Дорну отовсюду: с нефтяных месторождений на Среднем Востоке, алмазных копей в Африке, с вложений столь запутанных, что Женевьева сомневалась, что он сам в них что–то понимал. Она только знала, что деньги он делал быстрее, чем смог бы потратить, и вкусы имел запредельные.

Впрочем, последние несколько лет она стала привыкать иметь дело с миллиардерами. Да что там, в конечно итоге, все одним миром мазаны, кое–кто даже похож на Гарри Ван Дорна с его маленькими причудами. Она слушала, как он говорил и говорил с протяжным техасским акцентом, и убеждала себя, что ей стоит просто расслабиться, что к завтрашнему дню она уже сбросит эту одежду, эти свои профессиональные доспехи, и будет топать по туристическим тропам Коста–Рики, отгоняя москитов и избегая ядовитых растений, вызывающих волдыри. По сравнению с теперешним роскошным коконом, предстоящее – просто рай земной.

Она вздрогнула и очнулась. Гарри все говорил. Очевидно, он даже не заметил, что Женевьева на секунду задремала. Она мысленно вознесла хвалу зеркальным солнечным очкам. Если бы до Уолта Фредерикса когда–нибудь дошло, что его протеже уснула перед клиентом, он бы в считанные часы вышвырнул ее вон. Хотя, вполне возможно, Женевьева всегда только этого и ждала.

А потом она поняла, от чего проснулась. Не от ленивой болтовни Гарри, а от внезапного ощущения, что корабль ожил. Безошибочно различался рокот двигателей, в то время когда этой проклятой посудине следовало просто дрейфовать на поверхности при выключенном моторе...