Вдова Кудер - Жорж Сименон

Не зная, чем заняться, он уселся рядом с рыболовом, который явно не испытывал необходимости вступать с ним в разговор и время от времени, приманивая рыбу, бросал в воду пахнувшие сыром шарики.

Вскоре он увидел Тати, возвращавшуюся с мессы, а следом — тех же жандармов, ехавших вдоль канала. Они остановились около дома и вошли в кухню. Жандармы вышли только через четверть часа, вытирая усы, — это означало, что им налили по стаканчику.

Тати не переоделась. Камея на ее груди так же привлекала внимание, как пятно на левой щеке. Она собрала посуду в ведро, вытерла стол и предложила:

— Можно посидеть на воздухе. Поставь у двери кресло и стул.

Он понял, что это было частью воскресной традиции, и принес плетеное кресло с красной подушкой на сиденье и треугольной подушечкой в изголовье. Тати пошла снять туфли, которые, видимо, были ей тесны, и вернулась в новеньких голубых шлепанцах.

— Давай положим яйца в инкубатор. Сегодня утром градусник показывал тридцать восемь с половиной. Если чуть поднять фитиль…

Но сегодня воскресенье. Она еще успеет. Жандармы выпили водки, о чем свидетельствовали два грязных стакана.

— Ты взял трубку у Кудера?

И действительно, а где же был старик? Он исчез сразу после завтрака.

— У меня кончились сигареты, — признался Жан.

— Я дам тебе три франка, сходишь и купишь. Но не вздумай оставаться до вечера в деревне!

Посмотрев ему вслед, она разложила вязание и долго выбирала спицы.

Деревня почти вымерла. И только двое мальчишек лет шестнадцати-семнадцати, с лоснящимися лицами, развлекались на улице, что-то громко крича друг другу.

На обратном пути Жан встретил старого Кудера, который тоже принарядился и в черном костюме и широком белом галстуке, казалось, направлялся на свадьбу или похороны. Неторопливыми слабыми шагами он шел вдоль канала. Он притворился или не заметил нового жильца в своем доме.

— Однако ты там не задержался. Это хорошо! Садись! Возьми стул.

Он принес из кухни стул с плетеным соломенным сиденьем и уселся на него верхом. Потом молча выпустил голубую струйку табачного дыма, глядя на мальчишку, ловившего рыбу удочкой из длинного срезанного в лесу хлыста.

Тати вязала. Позвякивали спицы, и иногда она шевелила губами, считая петли. Когда она поднимала голову, он чувствовал, что она смотрит на него.

Наконец после долгого молчания она решилась заговорить:

— Ты не тот мужчина, который способен меня испугать.

А затем, словно начиная заводиться, продолжила:

— Все вы одинаковы! Вам бы только повыпендриваться! С виду вы словно готовы все разнести в пух и прах, а на самом деле…

Он не ответил. Может быть, он стал более сдержанным? Прошла туча. Он больше не видел мальчишку, ловившего рыбу.

— Жандармы сказали мне: «Тем хуже для вас! Мы вас предупредили».

Она замолчала и вывязала еще один ряд.

— А я им ответила: «Не такая уж я дура! Меня-то он не проведет».

— Они вам сообщили мое имя?

— Пассера-Монуайер. Оно легко запоминается, поскольку его можно прочесть на всех бутылках. Странно, что у вас та же фамилия, что и у владельца винных подвалов в Монлюсоне.

— Ничего странного.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего странного, потому что это мой отец.

Он сказал это с беспечностью, словно забавляясь, и таким же тоном она возразила:

— Да ладно!

— Что ладно?

— Нет, мой мальчик. Я знаю месье Пассера-Монуайера. Я его очень хорошо знаю, моя сестра много лет была у него в услужении… Это слишком благородный человек, чтобы позволить своему сыну сесть в тюрьму. Кроме того, он достаточно богат, чтобы его сын нуждался в…

Она смолкла, посмотрела ему в глаза и спросила:

— Наверное, вам неприятно, что я об этом говорю?

— Да нет же.

— Ну, ладно! Я не об этом. Жандармы мне все рассказали. Они меня предупредили, что я вас беру на свой страх и риск. Ну а я, в свою очередь, хочу предупредить вас. Вы понимаете, мой мальчик? Я вас не боюсь, никого не боюсь. Сегодня воскресенье, и можно немного отдохнуть.

Она обратила внимание, что перестала обращаться к нему на «ты», наверное, потому, что речь шла о семействе Пассера-Монуайер.

— Ты должен беспрекословно подчиняться! И всё. Тебе нужно по утрам вставать чуть раньше, потому что скотина хочет есть. Она не будет ждать, пока солнце взойдет высоко. Принеси мои очки. Они на камине справа.

Часам к трем гуляющих вдоль канала стало значительно больше. Много было деревенских, чинно прогуливавшихся семьями. Впереди бегали дети, поддевая ногами камешки на дороге. Многие были на велосипедах, попадались и туристы с рюкзаками на спине. Трава стала более темной, а вода в канале почернела. И только молодая листва каштанов казалась свежей, светясь крупными золотыми солнечными пятнами.

— Когда тебя выпустили?

— Пять дней назад.

— Рене в свое время тоже получил полгода, и я каждую неделю ездила к нему на свидания. Бедный мальчишка! И за что? За несколько зажигалок, которые они не сумели продать прежде, чем их взяли, за несколько марок да несколько трубок.

— Они ограбили табачный киоск?

— У них была компания… человек пять или шесть… Они выпили. Дело было в Сент-Амане. Киоск не был закрыт ставнями, и даже ночью была видна вся витрина. Они разбили стекло. Когда он вернулся, я ни о чем не догадалась. Заметила только, что его тошнило. Утром он, как обычно, поехал на работу. Он учился на столяра в Сент-Амане. Полиция и жандармерия искали две недели, и если бы не этот идиот Шаго… Парень оказался слабаком… хотя и хулиган, каких мало. Он ночью понес всякую чушь. Его отец служит в какой-то скобяной лавке. Есть же люди, которые считают себя честнее других. Так вот, этот идиот — я имею в виду папашу Шаго — пошел в полицию со слезами на глазах, с трясущимися руками. «Мой долг гражданина и отца…» — заявил он им. И всё! Моего парня взяли. Его даже не пришлось долго допрашивать, потому что нашли у него в кармане украденную зажигалку. «Это Кудер нас подговорил…» Неправда, у моего сына и мыслей таких не могло быть. Теперь он там, в Африке. Я каждую неделю посылаю ему деньги. А он пишет мне длинные письма. Как-нибудь я вам почитаю.

Почему она продолжала называть его на «вы»? Жан курил с отсутствующим взглядом, обняв руками спинку стула. Неподалеку от них на траве расположилось какое-то семейство, мать резала сладкий пирог, вынутый из газетной бумаги.

— Наверное, это долго — пять лет, а?

Наконец их осветило вышедшее из-за крыши солнце, и сразу трава начала излучать свой особый летний аромат.

— И за все это время ни одной женщины?

Он пожал плечами.

— А после?

Он улыбнулся, отрицательно покачав головой. Она вздохнула:

— Ну, что ж, может, самое время положить яйца в инкубатор? В деревне ведь не бывает выходных.

Тщательно рассмотрев яйца на свет, они разложили их в ящике инкубатора. Лампа была заправлена керосином, фитиль вычищен, вода долита в посудину, предназначенную для поддержания влажности. При этом Жан чувствовал, что Тати занята только яйцами и не думает ни о чем другом.

— Тут неподалеку живет одна женщина, которая поставляет трехдневных цыплят в специальных картонных коробках, продает их по пять франков. Пятью шестьдесят — это триста франков чистыми каждый месяц.

И через несколько секунд добавила:

— Надень-ка лучше пиджак. Становится прохладно. На неделе я куплю тебе одежду. В таком костюме в деревне не работают. Вот, объясни мне!

— Что?

— Почему ты только что меня обманул, когда мы говорили о владельце винных погребов? Зачем ты сказал, что это твой отец? Хотел схитрить, а?

— Не знаю.

— Ты такая же скотина, как и Рене. Постой! Наполни-ка это ведро овсом. И каждый вечер в это же время будешь давать курам овса. Потом будешь ходить за травой, чтобы наутро покормить кроликов. А по утрам у тебя будут другие дела.

День клонился к закату, и они с удивлением увидели, как покраснело солнце и нежно-сиреневым стало небо.

— Ты мне правду сказал только что? Что после выхода из тюрьмы ты не имел…

Огонь в печке был погашен. Они разожгли несколько поленьев, чтобы разогреть вечерний суп.

— По случаю первого воскресенья можно и по рюмочке налить. Кудер небось в кафе сидит, играет в карты. Не понимаю, как с ним можно играть, если он ничего не слышит. Подумать только, ведь до пятидесяти лет был нормальный мужик. Он начал ко мне приставать, когда Марсель был еще жив. Марсель — это мой муж. Он не был бабником. А старик все время подстерегал меня. Пей! Эту водку пять лет назад я сделала из винограда… из того, что растет за домом.

Яркие солнечные лучи проникли в комнату через маленькое окошко. Тати держала в руке рюмку и не могла ни на чем задержать взгляд.