Спроси у Ясеня - Ант Скаландис

Вот так она и говорила: без пауз, без интонаций, тихо, неуверенно, словно заученный текст на незнакомом языке. А я смотрел на ее лицо, на мокрые голубые глаза, на бледные щеки, где веснушки перемешались со следами размазанной туши, на дрожащие губы и таял от нахлынувшей нежности. Я вдруг вспомнил, кого она мне напоминает. Майку Глумову из "Малыша" Стругацких, Майку Глумову с иллюстраций Рубинштейна в питерском издании семьдесят пятого года. А потом я вспомнил, кто еще напоминал мне мою любимую Майку – знаменитая фигуристка Лозова, имя которой гремело лет пятнадцать назад. Лозова… Чистякова… Боже! Ну, вот я и вспомнил о Маше Чистяковой. К чему это сейчас? Скоро уже тринадцать лет, как ее нет на этом свете…

– Тебя зовут-то как?

– Татьяна.

– Ну, слава Богу, не Маша, – сказал я какую-то глупость и добавил, представляясь: – Михаил Разгонов, известный писатель.

– Правда, что ли? – спросила она, словно и впрямь знала такого писателя.

– Могу показать членский билет.

– Не надо.

Мы стояли на узкой тропинке очень близко друг к другу и курили. Стало уже совсем темно, и только огонек сигареты при каждой затяжке выхватывал из мрака ее чумазые щеки и крохотные капельки, застывшие на ресницах.

– Пошли, – сказал я, – чего тут стоять? Я же коньяка обещал.

"Ниссан" уютно светился изнутри маленькими внутрисалонными лампочками и мне вдруг пришло в голову, что прежде чем доставать свою походную фляжку, следует, как выразился этот Тополь, "пошукать в багажнике". Почему-то я решил, что там и коньяк будет. И, можете удивляться, но я не ошибся.

Коньяк я увидел почти сразу, едва открыл большую створку задней двери и смахнул с верхней коробки в сторону бесчисленные пакетики с орешками, сушеными фруктами, конфетами и печеньем. Я увидел коробку коньяка "Хэннеси". Запечатанную коробку. Сомнений не было. Это я возил в коробке из-под компьютера картошку или в коробке из-под голландского бренди Андрюшкины шмотки. А в этой машине коробок "из-под" явно не держали. Здесь было все без дураков: раз коробка "Хэннеси" – значит, шесть бутылок роскошного французского коньяка. Я вынул одну.

– О! – сказала Татьяна. – Красиво жить не запретишь.

– К сожалению, – сообщил я, срывая черное колечко плотной фольги и аккуратно вынимая пробку, – традиционных для этого напитка фужеров в форме тюльпана я с собой не захватил – есть только пластиковые стаканчики.

– Сойдет, – улыбнулась Татьяна.

Улыбнулась впервые за вечер. А улыбка у нее была чудесная, какая-то по-детски чистая и беззаботная. И опять накатило. Все тот же ностальгически сладкий и горький одновременно поток ассоциаций: Майка… Лозова… Чистякова… белый лед арены… белые костюмы… белый снег на замерзшей реке… белый дом… белые цветы на могиле… "белый, белый день"…

– Выпьем! – сказал я решительно, отгоняя наваждение.

– Со свиданьицем! – предложила она.

– Со свиданьицем, – согласился я.

Коньяк был мягким и изысканно ароматным, однако я выпил свои сто граммов единым махом. Удивительно, но Татьяна сделала то же самое, хотя я налил нам поровну, и не закашлялась, не поперхнулась, а облизнув губы соблазнительным язычком, сказала:

– Класс!

Мы помолчали, смакуя оставшийся во рту тонкий привкус. Потом она спросила:

– Тачку на гонорар, что ли, купил?

– Издеваешься? На гонорар от последнего романа едва можно было купить видеодвойку. Теперь мало кому платят так, как раньше. Да и тачка-то не моя, – поспешил я добавить зачем-то. – Конторская. Видишь, номер какой?

– В номерах я ничего не понимаю. А ты, значит, водитель, а не писатель, – разочарованно протянула она.

– Нет, – сказал я, – особо ценный сотрудник, которому доверяют такую машину.

– Вот как. – Не очень-то она мне верила. – И чем же ты занимаешься?

– А вот это, дорогая моя Танюшка, коммерческая тайна.

– Понятно. Ну, а едешь-то ты куда?

– Хороший вопрос. Я бы сказал, законный. На него не ответить трудно. Но можно я отвечу вопросом на вопрос? Ты куда-нибудь торопишься?

– Теперь уже нет.

– Что значит "теперь"?

– Н-ну, во всяком случае, до утра мне спешить некуда.

– Аналогично. Я тоже утром жду именно здесь одного человека.

– Женщину? – спросила она быстро.

– А это имеет значение?

– Может быть, – Татьяна загадочно улыбнулась.

– В таком случае отвечаю как на духу: я жду мужчину и сексуального влечения к нему не испытываю. А больше я ничего о себе не скажу. Давай поиграем в "Последнее танго в Париже".

– Уже не получается: мы назвали друг другу свои имена.

– Но ты не назвала фамилию.

– А ну ее к черту, мою фамилию! – с сердцем сказала она. – Не получается "Последнее танго", тем более, что я читала твой роман, твою "Подземную империю".

– Ого! Ну, и как?

– Нормально.

– "Нормально"! – передразнил я. – Да это гениальная вещь! Роман века.

– Нахал ты, Разгонов, ужасный нахал. Пожалуй, даже хам. А эти непристойные намеки с "Последним танго"! Во что ты здесь собираешься играть?

– Узнаешь, – произнес я многозначительно. – Ты все узнаешь. Но давай сначала покончим с некоторыми формальностями.

– С какими еще формальностями?

– Ну, как же, откровенность за откровенность. Я признался, что не жду завтра утром женщину, а ты расскажи, кто был этот человек в "жигулях".

– Господи, да никто! Почти случайный попутчик. Знакомый знакомых, который согласился меня подвезти… Оказался полнейшей свиньей.

– И это все?

– Все. Очень кушать хочется.

– Золотые слова, Танечка! Я уже битых три часа хочу жрать, как сто китайцев.

Сначала мы решили сделать костер. Нет, не потому, что холодно, а потому что темно, и вообще для романтики. Казалось как-то пошло ужинать летним вечером, сидя в машине, да еще когда ужин праздничный – с коньяком и шампанским. Шампанское в багажнике тоже нашлось, и естественно, французское. А еще там нашлись офигительные австрийские лоточки из фольги со встроенным подогревом. Я о таких раньше только слышал от приезжающих из-за границы, но в последнее время, поговаривали, что их завозят и в наши супермаркеты. И было в этих лоточках на выбор несколько ресторанных блюд. Мы с Татьяной остановились на лангете с грибами. Из багажника «ниссана» сыпалось все, как из рога изобилия: ветчина, осетрина, соленые огурчики, маринованные оливки, свежие помидоры, бананы, киви, какие-то соки, крекер, шоколадные конфеты и еще черт знает что.

– Ты каждый день так ужинаешь? – поинтересовалась Таня.

– Нет, – ответил я как можно серьезнее. – Обычно я ужинаю в ресторане. Просто сегодня день такой странный получился.

Потом мы обнаружили почти на дне багажника складной столик и четыре складных стульчика. И уже окончательно войдя в роль, я пробурчал:

– Забыли тент положить, мерзавцы!

– Обойдемся, – сказала Татьяна.

– А если дождь?

– Продолжим праздник в машине.

"Да, кто-то явно собирался на пикник", – думал я, рассеянно осматривая еще не вынутые из "ниссана" припасы, и наткнулся взглядом на красноречиво промасленную тряпку, под которой угадывались очертания АКС или чего-то вроде. Ужасно захотелось развернуть его, но при Татьяне это было бы полным безумием.

– Накрывай на стол, – сказал я ей тихо, и в этот момент новая мысль обожгла меня, как прикосновение оголенного провода: "Ну, я-то завтра собрался умирать, а причем здесь Таня?! Имею ли я право пудрить ей мозги? Ведь автомат в тряпочке – это уже не игрушки. Я должен рассказать ей правду. Но тогда… Тогда не будет романтического ужина, прекрасного вечера, не будет любви, и едва послышавшиеся звуки танго, последнего парижского танго, растворяться в тишине или в пронзительном вое сирены… Вот именно! (Это была еще одна мысль примчавшаяся вдогонку.) Ты можешь рассказывать всю правду о себе, но не о Тополе. Тебе что, разрешили болтать кому попало о хозяевах "ниссана"? Да, может, тут в каждом шурупе жучки установлены. Ясень, у тебя нет выбора. Ты уже работаешь на Тополя, кем бы он ни был. И с этой девчонкой ты будешь молчать о работе. И вам будет хорошо вдвоем, а наутро ты попросишь ее уйти, ничего не объясняя. Она поймет, ты же видишь, какая она – она обязательно поймет. А еще ты должен сообщить Тополю, что ты не один. Хотя бы потому, что ты не знаешь, в котором часу наступит его утро".

– Миш, у тебя есть ножик, помидоры порезать?

Ее вопрос словно разбудил меня, и в задумчивости я чуть было не брякнул, как Деточкин в "Берегись автомобиля": "А черт его знает, что там есть".

– Ножик… – протянул я, собираясь с мыслями.

В "ниссане" я бы искал его глупо и долго. Поэтому шагнул к своему рюкзаку и извлек из кармана любимый складной офицерский нож.

– Слушай, – улыбнулась Татьяна, – а зачем ты возишь с собой рюкзак?

Я перешел на зловещий шепот и сообщил:

– Я – диверсант. В рюкзаке у меня тротил, чтобы взрывать железнодорожные мосты.

– А-а, – сказала Татьяна.