Всемирный следопыт, 1931 № 03 - Илья Трайнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5. НОВЫЙ ПОХОД
В этот отряд входили «шаманы»: учителя, врачи, фельдшера, сестры милосердия, радист и остальной персонал культбазы. Советская машина работала точно: с последним ударом топора в устье Кочечумо культбаза должна была открыть свои действия.
От Туруханска до Кочечумо тысяча километров. Путь только рекой. Сотни километров по Тунгуске удалось пройти на пароходе, затем пересели ка илимки. Илимок было пять, их тащили два катера. Весь отряд состоял из девяноста человек, в том числе несколько женщин и детей. На лодку приходилось по 18 человек и по 7 тонн груза.
Продвижение поэтому совершалось очень медленно, а была уже середина августа. Успеют ли добраться до культбазы до наступления зимы? Женщинам и детям она грозила многими бедами.
Пошли. До Большого порога особых приключений не было. Но вот через реку перекинулась водяная гора, причесанная белой гривой. Один катер налетел на камень и выбыл из строя, а второй оказался не в силах поднять тяжело нагруженные лодки на перекат. К стальному тросу приделали канаты, к ним лямки, в лямки впрягся весь состав экспедиции, не исключая женщин. Напрягая все силы, люди помогали катеру справиться с рекой, но та не собиралась сдаваться. Вот илимка начинает вползать на кипящий гребень, но в следующую минуту ее вместе с катером и людьми оттаскивает назад. Новые усилия — новая неудача, и так до трех раз. Наконец барьер взят: илимка прошла через порог.
Люди в изнеможении падали на землю. Со второй илимкой они бились несколько часов, а когда подвели к порогу третью, лопнул трос. Освободившись от тяжести, катер сделал скачок вперед. Люди полетели на камни, разбиваясь до крови. Катер круто повернул и помчался за сорвавшейся илимкой, — и в это время душераздирающий крик покрыл рев воды.
Это сорвало с причалов уже переправленную через порог илимку с женщинами и детьми…
Все ожидали трагической развязки. Вот лодка с людьми вскочила на перекат и стремительно полетела в водоворот. За ней, пренебрегая собственной безопасностью, помчался катер.
Счастливая случайность! Илимка и катер благополучно проскочили через порог, не налетев на камни, но внизу лодку стало захлестывать. Катер подошел к ней в тот момент, когда она уже готова была погрузиться на дно.
После этого встал вопрос о том, не целесообразнее ли женщинам с детьми отказаться от дальнейшего путешествия и вернуться с несколькими рабочими назад. Путь был еще далек, начинались дожди, наступали холода. Но женщины отказались возвращаться.
Некоторое время спустя начались заболевания.
Сначала слегло несколько женщин и детей, потом свалилось трое мужчин. Трясясь в ознобе, лежали на тюках и ящиках, под дождем, на пронизывающем осеннем ветре. Нельзя было даже обсушиться: дожди шли безостановочно, днем и ночью. И все-таки, как ни торопились, а убежать от зимы не удалось. В начале октября река стала.
Жутко стало даже тем, кто не впервые имел дело с Севером. До культбазы оставалось еще полторы сотни километров, а тут морозы, пурга, больные, женщины, дети. Сделали носилки, положили на них больных — и пошли. А двадцать дней спустя тунгус Николка сидел в своем чуме и, показывая жене забинтованную марлей руку, говорил, улыбаясь:
— Вот болела, а как разрезали — сразу стало легче…
Персонал культбазы пробился через тайгу и приступил к исполнению своих обязанностей.
*Так вырос город в тайге. В нем сосредоточены: туземный рик, туземный кооператив, Дом туземца, больница с амбулаторией, ветеринарный и зоотехнический пункты, школа-интернат, показательные ремесленные мастерские, показательный питомник пушных зверей, краеведческий пункт и научная лаборатория. Имеются также и «умные палки» — так тунгусы называют радиомачты. Летом сюда приезжает кино.
Север суров. Его обширные леса и тундры требуют для своего освоения величайшего напряжения и подчас жертв — они есть в истории тунгусской культбазы. Но это не может остановить движения колес истории. В тунгусской школе на берегах Кочечумо алеет плакат с надписью:
«Ленин умер, но дело его живет».СДЕЛКА ГОСПОДИНА ЭНГЕЛЬ
Рассказ Ник. Шпанова
1
Господин Энгель подошел к широкому окну и, потянув за шнурок, задернул штору. Он тщательно расправил сладки тяжелого бархата, чтобы они плотно сходились и не пропускали света из комнаты. Господин Энгель любил делать это сам, он не доверял даже тщательности фрекен Хильмы, хотя уход за квартирой осуществлялся старой фрекен со щепетильностью, ограждающей господина Энгель от малейшего нарушения его привычек.
Вся остальная прислуга в доме господина Энгель была русской и приходящей. На ночь оставалась только старая финнка. Он не считал нужным посвящать русскую прислугу в некоторые детали своей жизни и в частности вовсе не был расположен осведомлять ее о лицах, частенько после захода солнца заглядывавших в особняк на Елагином острове.
Господин Энгель был совершенно спокоен, что никому не придет в голову усомниться в подлинности его паспорта, выданного министерством иностранных дел величайшей из великих держав, и никто не станет смешивать иностранного представителя крупнейшей автомобильной фирмы с российской императорской гвардии полковником Энгельгардтом. Даже наружность полковника Энгельгардта, став наружностью господина Энгель, как-будто изменила свои основные черты. Вместо белых пушистых светлых усов — объект лютой зависти полковой молодежи, под твердыми узкими крыльями носа четко обрисовывались теперь сухие плотно сжатые губы. И никто бы не сказал, что на гладко выбритой розовой голове автомобильного коммерсанта когда-то красовался правильный, по линеечке припомаженный пробор. Ну а прежняя твердая поступь и неискоренимая привычка держать прямо и твердо худой корпус — это не беда. Всем известна выправка и тренированность спортсмена. Но все же осторожность остается осторожностью. Несмотря на то, что господин Энгель никогда не употреблял теперь языка страны, в которой жил, он предпочитал, чтобы около него было как можно меньше ушей.
Покончив со шторой, господин Энгель вернулся к большому письменному столу. Мимоходом взглянул на циферблат больших часов, мягко отзванивавших столетними шестернями каждое движение маятника. Обе стрелки стояли на цифре десять.
— Хм, он, как всегда, опаздывает. Удивительно неаккуратный человек.
В этот момент взгляд господина Энгеля упал на письменный стол. Вытянувшись около чернильницы, средневековый бронзовый страж высоко поднимал оплетенный проволокой куб фонаря. Куб мягко засветился на несколько секунд и снова погас. Одновременно где-то в глубине дома едва слышно протрещал звонок. Господин Энгель подошел к двери и предупредительно повернул защелку американского замка. После этого он быстро отошел в угол комнаты, где под широким затененным абажуром, около круглого курительного стола широко и массивно раскинулись тяжелые кожаные кресла. Господин Энгель непринужденно развалился в одном из них, высоко закинув на колено костлявую ногу.
В дверь нерешительно постучали.
— Войдите.
В комнату, торопливо семеня и откидывая на ходу левую ногу, вошел маленький сухонький старичок. За ним не совсем уверенно двигался человек среднего роста в форме морского летчика. Его можно было бы назвать совсем молодым, если бы не сутуло согнутая спина и необычайная вялость во всех движениях. Он производил впечатление не то преждевременно состарившегося, не то больного. Пока летчик медленно шел от двери к курительному столику, около которого старичок уже усиленно жал руку привставшему Энгель, последний внимательно оглядывал моряка. Заметив этот взгляд, старичок стремительно обернулся к своему спутнику и представил его хозяину.
— Господин Клот, морской летчик… Когда-то, хе-хе, лейтенант, а теперь «морлет»… хе-хе… Так кажется у них говорится…
Энгель встал совсем и нарочито сурово и деловито проговорил по-английски, протянув руку Клоту:
— Рад. Много слышал о вашем искусстве и о вашем знании Севера. Нам нужны знающие и преданные люди.
Клот молча потирал руки и неловко улыбался. Его фигура казалась еще более сутулой и слабой рядом с прямым и крепким Энгель. Платье сидело на Клоте мешком. Тужурка была слишком широка. Брюки обвисали на коленях бесформенными мешками.
Оглядывая украдкой всю фигуру Клота, Энгель едва заметно кривил тонкие губы.
Тем временем старичок, приведший Клота, удобно уселся в кресло. Его лысоватая головка приходилась почти на уровне стола, уставленного коричневыми сигарными ящиками. Косой свет из-под абажура играл тонким неуверенным обликом на засаленном краешке воротника стариковского кителя. Выцветший желтый защитный китель был когда-то форменным. Теперь пуговицы его были тщательно обшиты суконочками. На плечах, где горели раньше погоны, остались темные полосы.
