Предсказание прошлого - Эва Качиркова

Вагончик стоял в конце тропинки, петлявшей между запущенными грядками и разбитыми парниками. Тут я вспомнил, что в одном из этих парников собирался выращивать салат. Остатки сухарей я высыпал в траву для дикого кролика, который иногда шуршал тут по ночам. Ясное дело, этот кролик будет пастись в моем салате! На доносившуюся сюда едва уловимую музыку я обратил внимание, когда понял, что она льется из открытого окна вагончика.

Я приоткрыл дверь с табличкой «Инженер Йозеф Каминек – главный прораб строительства», и оглушительный голос едва не вырвал из моих пальцев дверную ручку.

«Эй-эй, беби, я уже все знаю! – громко стенал Карел Готт, будто ему наступили на мозоль. – Я с собой не совладаю».

– Привет, – сказал я, подходя к столу, и, нажав на клавишу кассетного магнитофона, выключил его.

Пан Готт умолк на полуслове. Мой друг Йозеф поднял голову от документации и запел так же громко, только намного фальшивее: «Я продолжаю жить, я дураков король, эй-эй…»

– Кончай! – Я плюхнулся в креслице, предназначенное для посетителей.

Йозеф расплылся в улыбке. Он был младше меня всего лишь на четыре года, но выглядел так, будто и до тридцати не добрался. Когда двенадцать лет назад он пытался внушить мне, что из школьной математики я не забыл даже того, чего вообще никогда не изучал, моя жена решила, что я привел в дом какого-то салажонка, а не двадцатичетырехлетнего инженера-строителя и младшего сержанта.

– Здорово! – ответил Йозеф на мое приветствие. – Как время провели? – Он игриво подмигнул мне.

– Ты имеешь в виду пани Дроздову? – холодно спросил я, сделав ударение на титуле этой прекрасной дамы.

Он ухмыльнулся.

– А ты думал, она девица? Для тебя это имеет значение?

– Нет, – ответил я. – Но меня не устраивает иное. Кое-какие события…

– Давай по порядку, – оживился Йозеф. Отодвинув бумаги, он оперся локтями о стол, готовый насладиться пикантностями, которые я перед ним сей момент выложу.

Я молча смотрел на Йозефа. Тот улыбался во весь рот, и в глазах играло лукавство.

– Ты ведь хотел меня развлечь и утешить, – начал я наконец. – В моем одиночестве и заброшенности.

– Ну да, – горячо подтвердил он. – А что, я маху дал? Ничего из этого не вышло?

Я покачал головой.

На лице Йозефа мелькнула тень разочарования.

– Тогда ты сам все испортил! – заявил он недовольно. – Ганичка – это же бомба с заведенным механизмом. Стоит лишь нажать одну маленькую кнопочку… – И он вздохнул, словно сожалея, что я этой кнопочки не нашел.

– Там оказался ее дядюшка.

– Кто?

– Пан Эзехиаш.

– Дядя Луис? – Йозеф воззрился на меня с неподдельным изумлением. – Так он, выходит, вернулся?

– Ага, – сказал я. – И снова ушел. Навеки.

– Что-о-о? Что ты мелешь?

– Преставился. Мы нашли его там мертвым.

Йозеф резким движением убрал локти со стола.

– Ну и ну! Слушай, вот кошмар-то! Как Ганка?

– Это я его нашел. В той каморке с отдельным входом, где собраны модели.

Йозеф глядел на меня, словно не понимая, о чем я говорю.

– Долго он там лежал? – мрачно спросил он.

– Нет. То-то и оно.

Мой друг непонимающе наморщил лоб.

– А все-таки что с ним случилось?

– Кто-то его застрелил. Поручик, который приехал расследовать это дело, уверяет, что именно тогда, когда мы там были. Вернее, был я один. Пани Дроздова уходила за ключами от дома.

Если б выражение «окаменел от ужаса» употреблялось в буквальном смысле, я лишился бы единственного в своей жизни друга. А теперь у меня была возможность злорадно любоваться безграничным смятением, которое его охватило. Видеть Йозефа в таком состоянии был случай столь же редкий, как обнаружить золотой самородок в котловане нашей стройки. Однако он быстро пришел в себя.

– Что там произошло? Черт тебя побери, рассказывай все по порядку!

И я рассказал. Не забыв упомянуть о павшем на меня подозрении.

– Да это же чушь! – мгновенно отреагировал Йозеф. – Ты ведь его вообще не знал!

– А ты его знал?

– Немного. Видел однажды. Лет десять назад, а то и больше. Приезжал на спартакиаду. Говорил, что когда-нибудь вернется домой умирать, – с горечью продолжал Йозеф. – Он тогда еще был хоть куда, и мы посмеялись. И видишь – сбылось. Бедный старик! Вот уж небось не представлял себе такого конца после всего, что пережил!

Теперь, настал мой черед. Я озадаченно вытаращил глаза на Йозефа.

– Он жил в Америке. За границу эмигрировал во время войны. Тогда, в шестьдесят пятом, рассказывал нам, сколько ему довелось хлебнуть. После войны он служил врачом на каком-то французском корабле. Потом поселился в Мексике.

– Он был врач?

– Зубной. В Мексике открыл практику. Рассказывал нам, как иногда пациенты расплачивались с ним грудой коровьих шкур. – Йозеф грустно улыбнулся. – Отличный был старик. Совсем не такой, как его брат – Ганкин папаша.

– Тот еще жив?

– Нет. Умер в шестьдесят пятом, через пару месяцев после отъезда Луиса. У него сердце разорвалось от зависти и злобы, – усмехнулся Йозеф.

– К кому? К брату?

– Да нет. К коммунистам. А визит преуспевающего брата подлил масла в огонь. Он был прирожденный предприниматель, налоги платил как миллионер, а ведь перед войной начинал с небольшой мастерской. Ганичку и ее болвана братца ожидало будущее, можно сказать, наследных принцев. Только потом все пошло псу под хвост. У них, правда, осталась вилла на Баррандове, и Ганкина мать совершала буквально чудеса, чтобы сохранить весь этот светский лоск. Господин Антонин Эзехиаш, заправлявший большой отопительной фирмой, каждый вечер должен был снимать комбинезон и целый час мыться душистым мылом, чтобы отмыть запах автогена. Деньги-то он продолжал делать все время, я думаю, он тогда припрятывал массу дефицитных материалов. Дядюшка из Америки всем им дал по мозгам, заявившись перед ними в широкополой шляпе, с рассказами о гасиендах и яхтах миллионеров.

– Луис был богачом?

– Нет, вряд ли. – Йозеф усмехнулся, но усмешка тут же слетела с его лица. – По крайней мере не по масштабам той части света, откуда он прибыл. Я думаю, он был просто состоятельный человек. Им-то, конечно, мерещилось, что их родственник – миллионер. Хотели пристроить под его крылышко Ольду – Ганкиного брата. Рассчитывали, что он уедет с ним да там и останется. А дядя сразу раскусил Ольдржишка – да и не захотел связываться с племянничком, хотя и был человек одинокий. Вот Ганку он бы взял. Но ей тогда всего семнадцать исполнилось, и она за его мексиканским наследством не гналась.

– Ганка не похожа на брата?

– Скажешь тоже! – с горячностью воскликнул Йозеф. – Это не девчонка, а золото! Ничего общего с этой семейкой. Нелегко ей, да еще и замуж вышла неудачно. Нашла себе самого большого обалдуя из всего нашего выпуска. Живут они с матерью и братом в своей баррандовской вилле и, думаю, здорово там грызутся. Ганке с ними не сладить, плачет где-нибудь в уголке, что еще остается… Я хотел как лучше, – сказал он разочарованно. – Для вас обоих. Вы бы здорово подошли друг другу.

– Эх ты, сводник! – задумчиво протянул я. Что бы он там ни говорил, эта «золотая девчонка», казалось мне, чем-то вписывалась в свою буржуазную семейку. – А как они относились к этому дядюшке, когда тот вернулся? – спросил я.

– Не знаю. Ганка-то уж точно хорошо.

– Тогда почему она не знала, что он там, на вилле?

Йозеф пожал плечами.

– Он что, насовсем вернулся? Может, на экскурсию приехал на старости лет?

Йозеф снова пожал плечами. Мы помолчали.

– Ты говорил, что в том помещении были модели корабликов, машинок, железная дорога? – вдруг вспомнилось ему.

– Да.

– Он их тридцать лет собирал. Раз привез с собой, значит, решил остаться.

Я поднялся.

– Есть хочу. Пойдем куда-нибудь поужинаем.

Йозеф, поколебавшись, нерешительно сказал:

– Надо бы позвонить Ганке. Может, ей что нужно.

– У нее ведь есть муж, брат, – с раздражением буркнул я.

Йозеф ответил извиняющейся ухмылкой. Когда я выходил из душевой, он высунул голову из своего кабинета.

– Иду к ней только ради тебя. Вдруг возникнут какие осложнения, вы ведь там вместе были, а?

Я продемонстрировал ему, что в запасе у меня имеются ухмылки не менее омерзительные.

Ночь была такой жаркой, что роса испарилась, не успев окропить слой пыли на остатках выносливой зелени, вымахавшей вокруг моего жилища. Я снова открыл окно, которое по привычке захлопнул перед уходом. Вполне можно было его и не закрывать, потому что случайному гостю нечего отсюда уносить. Одеяло на кровати да кое-что из дешевой поношенной одежды – ничего такого, чем я бы хоть как-то дорожил. В Прагу я приехал с пустыми руками, или – если это вам покажется благозвучнее – с голым задом. У меня была одна знакомая, тонкая интеллектуалка, которой эта вульгарная метафора страшно нравилась.