Лингвистические детективы - Николай Шанский

Особенно забавно в семантическом отношении производное бесценный, имеющее взаимосвязанные, но, казалось бы, взаимоисключающие значения – устар. «очень дешевый, неценный» (ср. продать за бесценок) и «очень дорогой, неоценимый».

Ну а теперь обратимся к глаголу… хаять. Это слово уже В. И. Даль (правда, предположительно) толковал как родственное каять. Слово хаять «ругать, осуждать» известно уже древнерусскому языку. По своему происхождению оно действительно является близнецом, alter ego каять, его экспрессивным вариантом с меной к – x, таким же, как хлопать (ср. диал. клопотать «хлопать»), хохол (ср. словацк. kochol «хохол»), хлестать (ср. лит. klastýti «трепать»), диал. хрестный (ср. литер. крестный), Холмогоры (др. – рус. Еолмогоры) и т. д.

В заключение учиним вместе расследование судьбы глагола чинить. Этот глагол является общеславянским суффиксальным производным от существительного чинъ, живущего в нашем языке и сейчас. Свой суффиксальный характер глагол чинить открыто проявляет и сегодня: достаточно начать его спрягать и сравнивать с родственными словами (ср. чиню, чинят, починка и т. д.), хотя его актуальное значение совершенно не соотносится с современной семантикой существительного чин (и не вытекает из нее). Но это только в русском языке. В других славянских языках наблюдается иное, все как на ладони. Дело в том, что только у нас слова чинить и чин «разошлись, как в море корабли». В общеславянском языке чинити «делать, творить, устраивать» (откуда русское чинить «исправлять», т. е. «делать снова что-л. пригодным») было связано с чинъ неразрывными узами, так как чинъ значило «действие, содеянное, дело, поступок, деяние», восходящее, как свидетельствует производящая основа (родственная др. – инд. cáyati «складывает, делает», греч. poiēō «кладу, складываю, делаю»), к семантике «сложенное, сделанное». На индоевропейском срезе, таким образом, слова чин < *keinъ и цена < *kaina выступают, по существу, как мужской и женский варианты исходно одного и того же морфемосочетания (с перегласовкой о/ е и тематическим перебоем а – о; ц < к перед дифтонгическим ѣ < oi и ч < к по первой палатализации заднеязычных перед и < ei, см. выше), имеющие смежные значения – «содеянное, сделанное» и «плата за содеянное» (а затем также и «плата за незаконно содеянное»).

Проведенное лингвистическое расследование позволило увидеть родство, казалось бы, абсолютно чуждых по отношению друг к другу слов и значений. Сейчас в глаголе чинить самом по себе и в помине нет старого значения «складывать, устраивать, делать». Но обратившись к таким его приставочным образованиям, как сочинять, причинять, учинять, можно увидеть, что указанное значение живо и спокойно присутствует в них в составе фразеологических оборотов сочинять стихи, учинять расправу, причинять вред и т. д. Да и само чинить в качестве компонента фразеологизма чинить препятствие еще знает значение «делать». Так что пусть и «слабые отголоски» связи современного чинить с общеславянским чинъ (см. выше) все-таки слышатся.

Наше чин в своей семантике ушло далеко от семантики общеславянской, однако объяснить его из последней все же можно. Действие, деяние (и его результат) мыслится ведь не как разрушение, а как устройство, собирание, складывание (из частей) какого-л. целого, приведение чего-л. в порядок. Отсюда возникают значения «порядок, строй, ряд» (ср. чин чином «по порядку, как надо») и далее – «определенное место в ряду», «сан» и «чин», откуда появились различные воинские и гражданские чины и чиновники…

Но так можно просто заметку не закончить. Поэтому «на десерт» нашего небольшого сочинения коснемся еще только существительных поэт и поэма, а также прилагательного… нерукотворный. Внимательное чтение предыдущего убеждает, что их кровное родство со всеми разобранными словами, пусть и очень далекое и разное, не является поэтическим вымыслом. Слова оценка, ценность, цена, каяться и хаять, казнь и чин, чинить и сочинять входят в ту же группу однокорневых слов, что и заимствованные из древнегреческого поэт и поэма, которые соответственно сначала имели значения: poiētēs – «создатель, изготовитель, творец», poiēma – «действие, дело, изделие» – и лишь затем – «сочинитель, поэт» и «сочинение, поэма». Ведь слово poinē как древнегреческий собрат слову цена (см. выше) является таким же суффиксальным производным от poiēō «делаю, готовлю, устраиваю, ставлю, кладу», как poiētēs и poiēma. Все они «вышли из шинели» глагола poiēō, прямого родственника (об этом уже говорилось) др. – инд. cinoti «складывает, делает».

Не совсем чужим словам поэт и поэзия, как ни странно, является… прилагательное нерукотворный, поскольку оно появилось в качестве словообразовательной кальки греч. acheiropoiētos. Как поморфемная съемка греческого прилагательного слово нерукотворный содержит в своем составе часть твор-, передающую греч. poiēt– того же значения.

Родство части твор– в нерукотворный со словами поэт и поэма уже не генетическое, а «духовное», связанное с заимствованием не слова в целом (поэт, поэма), а одной его семантической стороны.

О «кулинарных» фразеологизмах

Есть выражения, которые, как в бутерброде хлеб с маслом, тесно связаны с нашей постоянно меняющейся кулинарией, а значит, и меняющейся злобой дня, повседневным бытом нашего народа. В силу этого они довольно простые по своей родословной, но установить ее иногда оказывается довольно трудно. Начнем с наиболее, пожалуй, простого в этом отношении оборота.

Оборот проще пареной репы «очень просто» возник путем контаминации (объединения элементов) оборотов проще простого «очень просто» и дешевле пареной репы «очень дешево». Связующим и «прельстительным» оказалось значение «очень», присутствующее в обоих выражениях. Более старым – даже очень старым – является фразеологизм дешевле пареной репы, восходящий к древнерусскому периоду. Он связан с продовольственными реалиями «докартофельной» поры, когда репа была самым распространенным из овощей и являлась повседневной крестьянской едой. В старину репа была не огородной, а полевой, что и определяло ее дешевизну. Ее заготовляли впрок так же, как рожь, овес, капусту и лук. Репа была одной из основных сельскохозяйственных культур. Неурожай ее и, следовательно, дороговизна отмечались как важное событие. Так, в I Новгородской летописи под 1215 г. мы читаем:

«Новегороде зло бысть вельми: кадь ржи купляхуть по десять гривен, а овса по три гривне, а репе воз по две гривне».

В кулинарном отношении приготовление репы было очень легким и нехлопотливым: чаще всего ее парили, т. е. пекли в русской печке в закрытом глиняном горшке, где она распаривалась в собственном же соку.

Именно эти экстралингвистические обстоятельства – наряду со сближением оборота дешевле пареной репы с построенным на тавтологии выражением проще простого – послужили возникновению фразеологизма проще пареной репы.

Фразеологизм десятая вода на киселе «очень дальний родственник» сравнительно недавно возник как производное от оборота седьмая вода на киселе, как еще боʼльшая градационная гиперболизация, отражающая реальные кулинарные действия в процессе приготовления киселя. Слово десятая на месте седьмая является отражением современного интернационального десятичного счета. Слово седьмая в обороте седьмая вода на киселе появилось не как прямое отражение в нем деталей реального процесса, а как одно из частотных обозначений магического характера (ср.: за семь верст киселя хлебать, семь пятниц на неделе, семь бед – один ответ, семеро одного не ждут, семь раз отмерь, семи пядей во лбу, семь верст до небес, у семи нянек дитя без глазу и т. д.). Ведь главное в обороте – обозначение не близкого родства, а отдаленного, как первое число от седьмого. В принципе можно сказать и тридцатая вода на киселе, где отдаленность в родстве будет выражена еще сильнее, но это будет уже индивидуально-авторским употреблением.

«Все это хорошо, – скажете вы. – Но причем здесь вода, кисель и процесс приготовления?» А притом, что выражение седьмая вода на киселе является по своей родословной переносно-метафорическим производным – в гипербольном виде – свободного сочетания слов, обозначавших давние русские кулинарные реалии (об этом способе образования фразеологизма см.: Шанский Н. М. Фразеология современного русского языка. 4-е изд. СПб., 1996. С. 104). Дело в том, что и кисель здесь не привычное для нас третье сладкое блюдо (оно пришло к нам из Европы), и вода очень к месту. Раньше кисель делали не фруктовым и не с помощью крахмала из картошки. Это был мучной кисель, приготовляемый прежде всего из овсяной муки, студенистое блюдо из полузаквашенных отрубей, которые неоднократно (конечно, не семь раз) промывали водой и процеживали. Ясно, что седьмая вода на киселе была очень далека от первой, когда отруби только начинали промывать. Вот это и послужило основой для метафоры.